Эдуард Лимонов - Рассказы
— Я хочу приобрести нож, — сказал я. — Мне он нужен.
— Я вижу, «янг мэн», — согласился Фрейд. — Тебе он действительно нужен.
Представители его племени обыкновенно отличаются разговорчивостью. В штате Нью-Йорк продажа населению оружия по воле властей чрезвычайно затруднена, магазин вовсе не был забит посетителями, бедняга Фрейд, по-видимому, страдал от вынужденного мутизма… Правда, он мог разговаривать с другими сейлсменами…
— О, тебе ужасно нужен нож, «янг мэн», — воскликнул он и сочувственно поглядел на меня. А что еще он мог сказать? Мой костюм, такой можно было подобрать в мусоре, сандалеты были из той же коллекции, контактные линзы мои были покрыты налетом пятнышек неизвестного происхождения и царапали глаза, и глаза болели. Покрасневшие, они, я предполагаю, сообщали мне больной вид. Я пил много тогда, и физиономия моя оставалась перманентно опухшей, я курил крепкую марихуану и… короче, был не в лучшем состоянии. «Янг мэн, изрядно потрепанный жизнью», — вот так я сам себя определял, глядя в зеркало. И было непонятно, выпутаюсь ли из моих историй.
— Сколько денег ты можешь истратить? — спросил Зигмунд Фрейд.
— Двадцать долларов.
— Жаль, — вздохнул он. — За двадцать два есть отличный немецкий армейский нож. Они, джерманс, понимают, как наилучшим образом отправить человека на тот свет. Хочешь посмотреть?..
Я хотел. Кроме двадцатки, у меня было еще множество монет во всех карманах джинсов, но я не был уверен, наберется ли на два доллара. В любом случае я взял все свои «мани», следующий же чек из Вэлфэр должен был прибыть только через пять дней. Меня это обстоятельство мало заботило, я врос в Нью-Йорк корнями, я мог прожить в нем пятьсот пятьдесят пять дней без «мани». Я знал как. Единственная серьезная неприятность безденежного существования состояла в том, что она лишала меня одиночества. Одиночество, я выяснил на собственной шкуре, в сильно развитом капиталистическом обществе стоит денег. Странно, казалось бы с первого взгляда, люди боятся одиночества и ищут именно общения. Почему же одиночество стоит «мани»?
— Хочешь полюбоваться? — повторил он.
— Да.
Он беззаботно оставил меня и ушел во внутреннюю кишку. Впрочем, все витрины были заперты на замки и в большом ангаре магазина присутствовали еще два сейлсмена и несколько покупателей… Вернулся и положил передо мною изделие в ножнах из грубой свиной кожи. Извлек. Тяжелая рукоять, сильное тело с двумя канавками для стока крови. Инструмент предназначался не для разрезания, не для легких хулиганских порезов по физиономии, нет, у него в руках находился инструмент для глубокого пропарывания, для достижения внутренних укромных органов, спрятанных в глубине тела.
— Видишь, — сказал Зигмунд Фрейд, — это, «янг мэн», именно то, что тебе нужно. Порет глубоко и верно. Ты ведь собираешься ходить на охоту на дикого зверя, я так предполагаю? Никакой дикий зверь не устоит перед прямым ударом, нанесенным верной рукой.
Я ощупал нож и прочел надписи, удостоверяющие, что он немецкий.
— У вас нет таких, знаете, лезвие выскакивает изнутри… С пружиной?
— Но, «сан», — сказал он весело. — Такие запрещены законом. Форбиден. Верботтен! — повторил он почему-то по-немецки. — И поверь мне, «сан», эти игрушки с пружинами, с кнопками — они для легкомысленных фрикс, для худлюмс, не для серьезных людей. Я тебе предлагаю серьезного, боевого друга, «сан». Нож для настоящих мужчин. Бери его, он не избавит тебя от всех твоих проблем, но в его компании некоторые из них покажутся тебе куда менее значительными. — И Зигмунд посмотрел на меня психоаналитическими глазами.
— Вы немецкий еврей, — сказал я.
— Да. А что, чувствуется национальный патриотизм?
— Чувствуется. И еще вы похожи на Зигмунда Фрейда. Вам когда-нибудь говорили? На отца психоанализа.
— Лучше бы я был похож на президента Чэйз Манхэттан Бэнк, «янг мэн», — сказал он. — Берешь нож?
— Если дотяну до двадцати двух долларов.
Я извлек двадцатку, вывалил монеты, и мы стали считать. Оказалось лишь 21 доллар и 54 цента.
— Я эм сорри, — сказал я.
— Тэйк ит! — Он придвинул нож ко мне. — Он-таки нужен тебе. Нью-Йорк — серьезный город, «янг мэн».
И он стал сметать мою мелочь, ведя его по поверхности ящика из непробиваемого стекла в ковшик руки. Под мутным стеклом, пронизанным проволоками, лежали совсем уж серьезные вещи. Револьверы больших калибров. Я заметил среди них маузер 57. От выстрела из такого череп человеческий разлетается как спелая тыква вместе с хваленым серым веществом головного мозга. Брызгами.
Он помедлил, склонившись над ковшиком своей ладони. Вынул из нее десять центов:
— Тэйк э дам. Позвонишь кому-нибудь. Скажешь, что ты жив.
До Бродвея далеко, но я прохожу иногда по рю де Лион. У витрины всегда стоит «мэйл». Мне кажется, что, поскольку улица пустынна, пугливые и скрытные мужчины могут вдосталь полюбоваться на отнятую у них мужественность. Вот, скажем, у магазина на рю Ришелье, который и больше и богаче, они останавливаются куда реже. На рю де Лион же всегда стоят, ветер или дождь, или жара плавит асфальт… И глаза у них невыносимо грустные. Как у кастрированного кота, которого хозяин лишил мужественности, дабы он не причинял ему хлопот своими романтическими страстями.
The absolute beginner
или
Правдивая история сочинения «Это я — Эдичка»
Once upon a time… летом 1976 года в жарком Нью-Йорке на Мэдисон-авеню жил человек по имени Эдичка. Был он очень одинок по причине того, что «выпал» из всех коллективов, в которых состоял до этого. Из семьи (самого маленького коллектива), из эмигрантской газеты (где работал), Старой Родины (большая и безразличная, она спала на другом боку глобуса), из Новой Родины (большая и безразличная, она видна была из окна на Мэдисон). Выпав из всех коллективов, человек испугался и завыл. Так как Эдичка обладал определенными литературными навыками и талантом, то вопли его сложились в литературное произведение.
Эдичка записывал свои вопли, сидя на кровати в отеле на Мэдисон. Начиная утром главу, он покидал отель, жил эту главу на нью-йоркских улицах, и на следующее утро вспоминал ее. Ему было что вспоминать, — лишившись опеки коллективов, он сделался смел, как крыса, и безгранично свободен, — потому приключения его соответствовали его желаниям. В то лето в Нью-Йорке, благодаря стечению обстоятельств и свойствам его характера, человек этот пережил illumination. Он удостоился редчайшей чести, — увидеть нагое, бессмысленное и жестокое, — подлинное лицо жизни, без вуали иллюзий. И к счастью, не было близких людей рядом с Эдичкой, некому было отвлечь его от лицезрения ужаса. И он влюбился в прекрасное и страшное лицо Медузы…
Записав вопли, новорожденный автор стал думать, что же с ними делать. Не ожидая понимания от экс-соотечественников по Старой Родине, автор сосредоточил все усилия на нахождение американского издателя. Литературный агент Сэра Фрайманн, поверив почему-то в талант никому не известного русского, затратила немало энергии, пытаясь продать книгу. Вначале удача как будто намеревалась броситься в объятия автора Эдички, — влиятельный старший редактор в издательстве МакМиллан (дама) пожелала купить книгу. Однако у Эдички нашлось немало врагов в том же издательстве. Сгруппировавшись, враги победили… Увы, это была лишь первая их победа в ряду многочисленных их побед. Всего 36 (тридцать шесть!) самых крупных американских издательств отказались от приключений Эдички. Почему? Старший редактор издательства «Литтл, Браун энд Компани» писал, что «портрет Америки я нашел раздражающим». Неизвестно, все ли издатели нашли портрет (какой портрет Америки, ей-богу! Автор ставил целью лишь создание портрета Эдички!) своей страны «раздражающим», или их раздражило в книге нечто иное, но даже гордящееся своим интеллектуальным аутсайдерством издательство «Фаррар энд Страус» отказалось от Эдички. Два раза. Один раз нормальным путем — via Сэра Фрайманн, второй — на высшем уровне, в лице самого Роджера Страуса. В доме семьи Либерманов автор Лимонов (тогда его еще приглашали в приличные дома), разговорившись с пожилым типом в твидовом пиджаке и с трубкой, обнаружил, что перед ним издатель Роджер Страус. Узнав, что перед ним — начинающий писатель, Страус сам (слово чести!) предложил Лимонову прислать ему рукопись (уже существовал перевод на английский, за который автор заплатил трудовыми хаузкиперовскими долларами) на домашний адрес! («Какая удача!» — скажет читатель. И именно так и думал молодой автор, в приподнятом настроении возвращаясь с парти семьи Либерманов. «Какая сказочная удача!»). По прошествии двух недель автор, однако, получил краткое, в двух абзацах, уведомление «…ваша рукопись, увы, не для моего листа. Я сожалею…» Далее следовала всякая прочая улыбчивая дребедень… «Хуесосы!» — выругался Эдичка, имея в виду не только Роджера Страуса. «Самый задрипанный американец, побывав в СССР неделю в туристской поездке, считает своим долгом написать вздорную книгу. И считает, что имеет право на свое скороспелое мнение. И издателя в Америке ему искать не приходится… Я, проживший в Америке годы, скребущий ваши полы, отмывающий ваше дерьмо (среди прочих низких занятий), права высказаться (слегка! В процессе повествования об Эдичке) о вашей стране, что же не имею?»
