Сергей Довлатов - Голос
Я познакомил Дерябина с моим братом.
— Леха, — сказал капитан, протягивая руку.
— Боб.
— Так что, — говорю, — неплохо бы это самое?..
Мы решили уйти из казармы в ближайший лесок. Пригласили Годеридзе и Осипенко. Вынули из портфеля четыре бутылки «Зверобоя». Сели на поваленную ель.
— Ну, за все хорошее! — сказали тюремщики.
Через пять минут брат обнимался с Дерябиным. И между делом задавал ему вопросы:
— Как с отоплением? Много ли караульных собак на блокпостах? Соблюдается ли камерный принцип охраны?
— Не пропадешь, — заверяли его сверхсрочники.
— Хорошая зона, — твердил Годеридзе, — поправишься, отдохнешь, богатырем станешь…
— И магазин совсем близко, — вставлял Осипенко, — за переездом… Белое, красное, пиво…
Через полчаса Дерябин говорил:
— Садитесь, ребятки, пока я жив. А то уволят Леху Дерябина, и будет вам хана… Придут разные деятели с незаконченным высшим образованием… Вспомните тогда Леху Дерябина…
Боря записал его домашний телефон.
— И я твой запишу, — сказал Дерябин.
— Не имеет смысла, — ответил брат, — я через месяц приеду…
В электричке на пути домой он говорил:
— Пока что все не так уж худо.
А я чуть не плакал. Видно, на меня подействовал «Зверобой»…
Вскоре начался суд. Брата защищал все тот же адвокат Киселев. Присутствующие то и дело начинали ему аплодировать.
Любопытно, что жертвой событий он изобразил моего брата, а вовсе не покойного Коробченко.
В заключение он сказал:
— Человеческая жизнь напоминает горную дорогу со множеством опасных поворотов. Один из них стал роковым для моего подзащитного.
Брату опять дали три года. Теперь уже — строгого режима.
В день суда я получил бандероль из Читы. В ней оказалось десять пачек японских сигарет «Хи лайт»…
Борю поместили в Обухове. Он написал мне, что лагерь хороший, а вохра — довольно гуманная.
Капитан Дерябин оказался человеком слова. Он назначил Борю хлеборезом. Это была завидная номенклатурная должность.
За это время жена моего брата успела родить дочку Наташу. Как-то раз она позвонила мне и говорит:
— Нам предоставляют общее свидание. Если ты свободен, поедем вместе. Мне одной с грудным ребенком будет трудно.
Мы поехали вчетвером — тетка, Лиза, двухмесячная Наташа и я.
Был жаркий августовский день. Наташа всю дорогу плакала. Лиза нервничала. У тетки разболелась голова…
Мы подъехали к вахте. Затем оказались в комнате свиданий. Кроме нас там было шестеро посетителей. Заключенных отделял стеклянный барьер.
Лиза распеленала дочку. Брат все не появлялся. Я подошел к дежурному сверхсрочнику:
— А где Довлатов? — спрашиваю.
Тот грубовато ответил:
— Ждите.
Я говорю:
— Позвони дневальному и вызови моего брата. И скажи Лехе Дерябину, что я велел тебя погонять!
Дежурный несколько сбавил тон:
— Я Дерябину не подчиняюсь. Я оперу подчиняюсь…
— Давай, — говорю, — звони…
Тут появился мой брат. Он был в серой лагерной робе. Стриженные под машинку волосы немного отросли. Он загорел и как будто вытянулся.
Тетка протянула ему в амбразуру яблоки, колбасу и шоколад.
Лиза говорила дочке:
— Татуся, это папа. Видишь — это папа…
А брат все смотрел на меня. Потом сказал:
— На тебе отвратительные брюки. И цвет какой-то говнистый. Хочешь, я тебе сосватаю одного еврея? Тут в зоне один еврей шьет потрясающие брюки. Кстати, его фамилия — Портнов. Бывают же такие совпадения…
Я закричал:
— О чем ты говоришь?! Какое это имеет значение?!
— Не думай, — продолжал он, — это бесплатно. Я выдам деньги, ты купишь материал, а он сошьет брюки… Еврей говорит: «Задница — лицо человека!» А теперь посмотри на свою… Какие-то складки…
Мне показалось, что для рецидивиста он ведет себя слишком требовательно…
— Деньги? — насторожилась тетка. — Откуда? Я знаю, что в лагере деньги иметь не положено.
— Деньги как микробы, — сказал Борис, — они есть везде. Построим коммунизм — тогда все будет иначе.
— Погляди же на дочку, — взмолилась Лиза.
— Я видел, — сказал брат, — чудная девка…
— Как, — говорю, — у вас с питанием?
— Неважно. Правда, я в столовой не бываю. Посылаем в гастроном кого-нибудь из сверхсрочников… Бывает — и купить-то нечего. После часу колбасы и яиц уже не достанешь… Да, загубил Никита сельское хозяйство… А было время — Европу кормили… Одна надежда — частный сектор… Реставрация нэпа…
— Потише, — сказала тетка.
Брат позвал дежурного сверхсрочника. Что-то сказал ему вполголоса. Тот начал оправдываться. К нам долетали лишь обрывки фраз.
— Ведь я же просил, — говорил мой брат.
— Я помню, — отвечал сверхсрочник, — не волнуйся. Толик вернется через десять минут.
— Но я же просил к двенадцати тридцати.
— Возможности не было.
— Дима, я обижусь.
— Боря, ты меня знаешь. Я такой человек: обещал — сделаю… Толик вернется буквально через пять минут…
— Но мы хотим выпить сейчас!
Я спросил:
— В чем дело? Что такое?
Брат ответил:
— Послал тут одного деятеля за водкой, и с концами… Какой-то бардак, а не воинское подразделение.
— Тебя посадят в карцер, — сказала Лиза.
— А в карцере что, не люди?!
Ребенок снова начал плакать. Лиза обиделась. Брат показался ей невнимательным и равнодушным. Тетка принимала одно лекарство за другим.
Время свидания истекало. Одного из зеков уводили почти насильно. Он вырывался и кричал:
— Надька, сблядуешь — убью! Разыщу и покалечу, как мартышку… Это я гарантирую… И помни, сука, Вовик тебя любит!..
— Пора идти, — сказал я, — время.
Тетка отвернулась. Лиза укачивала маленькую.
— А водка? — сказал мой брат.
— Выпейте, — говорю, — сами.
— Я хотел с тобой.
— Не стоит, брат, какое тут питье?..
— Как знаешь… А этого сверхсрочника я все равно приморю. Для меня главное в человеке — ответственность…
Вдруг появился Толик с бутылкой. Было заметно, что он спешил.
— Вот, — говорит, — рупь тридцать сдачи.
— Так, чтобы я не видел, ребята, — сказал дежурный, протягивая Боре эмалированную кружку.
Брат ее живо наполнил. И каждый сделал по глотку. В том числе — зеки, их родные, надзиратели и сверхсрочники. И сам дежурный…
Один небритый татуированный зек, поднимая кружку, сказал:
— За нашу великую родину! За лично товарища Сталина! За победу над фашистской Германией! Из всех наземных орудий — бабах!..
— Да здравствует махрово-реакционная клика Имре Надя! — поддержал его второй…
Дежурный тронул брата за плечо:
— Боб, извини, тебе пора…
Мы попрощались. Я пожал брату руку через амбразуру. Тетка молча глядела на сына. Лиза вдруг заплакала, разбудив уснувшую было Наташу. Та подняла крик.
Мы вышли и стали ловить такси…
Прошло около года. Брат писал, что все идет хорошо. Он работал хлеборезом, а когда Дерябин ушел на пенсию, стал электромонтером.
Затем моего брата разыскал представитель УВД. Было решено создать документальный фильм о лагерях. О том, что советские лагеря — наиболее гуманные в мире. Фильм предназначался для внутреннего использования. Назывался он суховато: «Методы охраны исправительно-трудовых колоний строгого режима».
Брат разъезжал по отдаленным лагерным точкам. Ему предоставили казенную машину «ГАЗ-61». Выдали соответствующую аппаратуру. Его неизменно сопровождали двое конвоиров — Годеридзе и Осипенко.
Брату удавалось часто заезжать домой. Несколько раз он побывал у меня.
К лету фильм был готов. Брат выполнял одновременно функции — кинооператора, режиссера и диктора.
В июне состоялся просмотр. В зале сидели генералы и полковники. На обсуждении фильма генерал Шурепов сказал:
— Хорошая, нужная картина… Смотрится, как «Тысяча и одна ночь»…
Борю похвалили. К сентябрю его должны были освободить.
Наконец-то я уловил самую главную черту в характере моего брата. Он был неосознанным стихийным экзистенциалистом. Он мог действовать только в пограничных ситуациях. Карьеру делать — лишь в тюрьме. За жизнь бороться — только на краю пропасти…
Наконец его освободили.
Дальше я вынужден повторяться. Тетка позвонила Юрию Герману. Брата взяли чернорабочим на студию документальных фильмов. Через два месяца он работал звукооператором. А через полгода — начальником отдела снабжения.
Примерно в эти же дни меня окончательно уволили с работы. Я сочинял рассказы и жил на мамину пенсию…
Когда тетка заболела и умерла, в ее бумагах нашли портрет сероглазого обаятельного мужчины. Это был заместитель Кирова — Александр Иванович Угаров. Он напоминал моего брата. Хоть и выглядел значительно моложе.
