Виктор Ерофеев - Русская красавица
Он посмотрел на меня с глубочайшим сочувствием, если не с соболезнованием, во всяком случае, он посмотрел на меня с такой жалостью... я этого не выношу! я терпеть не могу! Я сказала:
- Ты, пожалуйста, так не смотри. Ты вообще лучше уходи. Уходи, откуда пришел. Я еще жить хочу!
Покачал головой:
- Не будет тебе жизни.
Я говорю:
- В каком смысле? Станешь меня постоянно преследовать?
- Как ты не понимаешь? - удивился он. - Я тебе благодарен. Ты избавила меня от позора жизни.
- Этого нельзя делать, - сказала я.
- Ты облегчила мою участь...
- Ах, брось! - передернула я плечами. - Дай Бог всякому так пожить!..
- Мне стыдно... стыдно... стыдно... - лопотал Леонардик, как безумный.
- Понимаю, - усмехнулась я. - Пожил, погулял, теперь самое время покаяться...
- И буду каяться! - выкрикнул он, брызнув слюной.
- Неужели в этом ты тоже преуспеешь? - удивилась я.
Помолчали.
- Ты жестока, - наконец вымолвил он.
- А ты?
Он встал и принялся ходить взад-вперед по комнате, взволнованно, будто живой.
- Мы с тобой, - объявил, - связаны гораздо крепче, чем ты думаешь. Мы связаны не только моей кровью...
- Опять ты об этом! - поморщилась я. - А кто меня обманул? Золотая рыбка! Кто обещал жениться?.. Женился? Ну, вот и отстань! Я сама разберусь.
Он остановился посередине комнаты и тихим голосом произнес:
- Я хочу на тебе жениться.
- Что?! - изумилась я. - Раньше нужно было об этом думать! Раньше! Теперь это просто смешно! Жених! - фыркнула я, окатив его взглядом. - Нашел дуру!
Он понурился от моих слов, однако не спеша продолжал:
- С тех пор, как я стал свободным...
- Ах, ты стал свободным! - перебила я его. - Ну, конечно! Теперь ты волен являться ко мне, хотя раньше ты сюда ни ногой. Теперь ты освободился от своей Зинаиды Васильевны...
При имени Зинаиды Васильевны он только рукой махнул:
- Я жил с пустотой.
- Теперь ты сам - пустота! - разозлилась я. - Иди кайся в другое место! Ступай на дачу, к Зинаиде! Она тебе очень обрадуется.
- Мне никто не нужен, кроме тебя. Ты пойми...
- Ничего я не хочу понимать! Может быть, ты забыл, но у нас здесь такое не принято! Такие браки не регистрируются. Такого вообще не бывает, не морочь мне голову!
- Так ведь необязательно... необязательно здесь... - произнес он с болезненной робостью.
- Ах, вот что! - вскричала я, догадываясь. - Вот что ты мне предлагаешь! Переехать! Только чуточку подальше, чем мне предлагала мамаша...
- Все равно тебе здесь не жить...
- Да перестань ты меня пугать! Я не пропаду - не беспокойся! Я теперь, к твоему сведению, не иголка - не потеряюсь. Меня шесть американок поддержали. Слышал, может быть? По радио передавали.
- О чем ты говоришь? - всплеснул он руками и немедленно спрятал их за спину. - Ты послушай меня...
- Только не говори, что у вас там лучше. Только не уговаривай меня... Мне и здесь будет хорошо!
- Здесь тебе будет очень хорошо! - издевательски сощурился Леонардик.
- Молчи! - вскрикнула я. - А что там?
- Там ты будешь со мной. Мы соединимся в любви. Свет заново прольется на нас...
- Какой еще свет? - простонала я. И без того свет резал глаза.
- В этом круге жизни мы оказались пораженцами. Оба. Но ты все-таки узнала меня и назвала. Я же был настолько слеп, жизнь настолько залепила глаза... Это был катастрофический опыт. Я бежал, как осел за морковкой... Где наслаждение похоже на морковку, болтающуюся перед глазами, оно затмевает все, над ним трясешься... Я так трясся... так трясся... Я даже тебя не угадал... - Он помолчал, переводя дух. - Твои бега были куда красивее. Я пришел в восхищение... С готовностью принять смерть! И ради чего?!
- И вместо смерти приняла срам! - воскликнула я, обливаясь горючими слезами.
- Это было выше твоих сил, выше всяких человеческих возможностей, ласково покачал головой Леонардик. - Как бы ты ни бежала, ты заранее была обречена на поражение... Когда ты плачешь, ты божественна, - прошептал он.
- Я хотела, как лучше, - сказала я.
- Верю! Но для этой страны (он постучал страшным ногтем по туалетному столику), для нее колдовство охранительно... Стало быть, в этот раз ты была не спасительница, а посягала на разрушение, ты бежала против России, хотя ты и красиво бежала...
- Почему это против? - обиделась я.
- Потому что колдовство заговаривает кровь, но - как цемент - связывает центробежные силы... Кое о чем в этом роде я догадывался при жизни, но я умудрился сделать все для того, чтобы мне никто не поверил... Стыдно!..
- Заладил!
- Нет! - встряхнулся Леонардик. - Это какое-то наваждение! Не только живые, но и тамошние, бывшие сограждане не могут с ним совладать... Как будто нет ничего другого!
- Как-никак, шестая часть суши, - заступилась я за сограждан.
- Так ведь только одна шестая! - возопил Леонардик.
- Где же, по-твоему, столица? - поинтересовалась я. Он со значением устремил взгляд к потолку и затем плутовато улыбнулся:
- Ты всегда хотела столичной жизни... Зачем откладывать?
- Если ты меня любишь, то будешь ждать, - ответила я, тоже прибегнув к незначительной хитрости.
- Я не могу ждать, - пробормотал Леонардик. - Я истомился без тебя...
- Ты мне лучше вот что скажи! - отвлекла я его и вдруг неподдельно обрадовалась: - Если ты явился, ну, раз ты явился, значит. Он есть? Есть?
- Значит, я есть, - горестно усмехнулся Леонардик.
- Нет, погоди! А Он?
Леонардик упрямо молчал.
- Неужели ты там Его не чувствуешь? - поразилась я.
- Нет, почему? - безо всякой охоты молвил Леонардик. - Чувствую. Чувствую и каюсь, сгораю от стыда. Но ничего не могу с собой поделать. Ты притягиваешь сильнее.
Он затравленно посмотрел на меня с диванчика.
- Нам с тобой нужно утолить эту страсть, чтобы вернуться к Нему.
- Значит, Он есть! - возликовала я.
- Чему ты радуешься?
- Как чему? Вечной жизни! Леонардик скривил многоопытный рот.
- Нашла чему радоваться... Чтобы ее обрести, нужно очиститься от себя, расстаться со своим дорогим "я", которое чем больше мечтает и волнуется о своем бесконечном продолжении, тем скорее обречено на гибель и переплавку... Законы материи тяжелы, как сырая земля, - вздохнул он.
- Тебя послушать, так нет никакой разницы, есть Он или нет!
- Я говорю про тяжесть материи, - возразил Леонардик. - Его лучи почти не согревают землю. Казалось бы, отличие между верующим, перед которым открыт путь, и неверующим, который прах и лопух, должно быть гораздо больше, чем между человеком и амебой, но ведь на самом деле разница микроскопическая...
- Люди действительно живут так, будто Его нет, но они потому и живут, что Он есть.
- Ишь ты как бойко рассуждаешь! - удивился Леонардик.
- А ты думал! - польщенно улыбнулась я.
- Тем не менее... - тускло произнес Леонардик. - Что ни возьми... Даже гордость по поводу удачного рассуждения зачастую перевешивает ценность самого рассуждения. Это входит в состав культуры той самой неизбежной примесью, что никогда не допустит ее высокой истинности... Проклятая тяжесть! - опять вздохнул он.
- Неужели от нас ничего не останется?
- Здесь - кости, там - смутная память о прежних воплощениях... Целая колода воплощений. Дурная, в сущности, игра. Мы только маска витального сгустка, но пока мы любим...
- Какой-то он неблагостный, этот твой бог! - поежилась я. - Может быть, ты его неправильно чувствуешь? Может быть, это и есть Твое наказание?
Он побледнел, хотя вовсе не был розовощекий.
- Может быть... - пробормотал он.
- И ты еще зовешь меня к себе! - возмутилась я. - Что же ты можешь мне предложить, кроме этой тоски и холода?
- Любовь отогреет нас обоих. Художник и героиня. Дар и воля. Мы должны слиться!..
Я уже немного освоилась с ним разговаривать, потому что разговор был интересный и касался разных предметов, и смотрела на него с любопытством, я много о них слышала, всегда боялась, мимо кладбища ночью идти не могла без дрожи, потому что с раннего детства чувствовала, что здесь что-то не так, что есть что-то такое, что заставляет бояться, даже если я и не собиралась бояться, но иду мимо кладбища и думаю, что не буду бояться, но начинаю непроизвольно, стало быть, здесь нечисто, не потому боялась, что самой туда страшно, под землю, это другой страх, а что они окликнут меня, то есть, может быть, я их влекла к себе больше, чем другие, хотя другие тоже жаловались, а я не из пугливых, и потом он сидел вполне скромный, в серых фланелевых брюках и черном клубном пиджаке с серебряными пуговицами, только очень грустный, и говорил очень грустные вещи, а мне хотелось, чтобы он меня утешил добрым словом, потому что я и так больна и у меня тяжелый период жизни, а он вместо того навел пущую грусть, но наконец мы были с ним квиты, то есть он меня простил, и я украдкой перевела дух, то есть я подумала, что он за этим и пришел, чтобы мне сказать, что не в обиде на меня, хотя я, конечно, его не убивала, но так могло ему показаться, потому что я там присутствовала, когда он умер, но как только он увидел, что я поменьше стала его бояться, то, надо сказать, сделался более развязным, и это меня насторожило.
