Кейт Мортон - Далекие часы
Но это было давным-давно, и теперь он — глупый старик, заблудившийся среди поблекших воспоминаний. Его мать — всего лишь боготворимая издали поэтесса, вокруг которой начали складываться легенды, как им и положено… шепоток летнего ветра, обещание солнечного света на голой стене… мамочка… Он даже не был уверен, что все еще помнит ее голос.
Ныне комната принадлежала ему, Раймонду Блайту, королю замка. Он был старшим сыном матери, ее наследником и, наравне с ее стихотворениями, величайшим наследством. Полноправным писателем, завоевавшим уважение и даже — это всего лишь констатация факта, уверял он себя, когда страдал от приступа скромности, — немалую славу, в точности как мать до него. Он часто спрашивал себя, догадывалась ли она, когда завещала ему замок и страсть к письменной речи, что он сумеет оправдать ее ожидания? Что однажды он внесет свою лепту в литературную известность семьи?
Больное колено свела внезапная судорога, и Раймонд вцепился в него, вытягивая ногу перед собой, пока напряжение не ослабело. Хромая, он подошел к окну, оперся на подоконник и чиркнул спичкой. День был чертовски приятным. Раймонд посасывал мундштук, раскуривая трубку, и щурился на поля, подъездную дорожку, лужайку, трепещущую массу Кардаркерского леса; бескрайние чащи Майлдерхерста, которые привели его домой из Лондона, которые взывали к нему на французских полях сражения, которые всегда знали его имя.
Что с ними станется, когда он умрет? В честности врача Раймонд не сомневался; он был не глуп, просто стар. И все же невозможно поверить, что в скором времени он больше не будет сидеть у окна и смотреть на поместье, владелец всего, что доступно взору. Что имя семьи Блайт, фамильное наследство умрет вместе с ним. Мысли Раймонда споткнулись; его долгом было избежать этого. Возможно, ему следовало еще раз жениться, попытаться найти женщину, способную родить ему сына. Вопрос наследства в последнее время сильно тревожил его.
Раймонд затянулся трубкой и выпустил клуб дыма, мягко усмехнувшись, как будто находился в обществе старого друга, избитые суждения которого становились утомительными. Развел сантименты, старый осел! Наверное, каждому хочется верить, что без него великие устои обрушатся. По крайней мере, каждому гордецу, такому, как он. Раймонд знал, что должен ступать осторожнее, что погибели предшествует гордость,[36] как предостерегает Библия. Кроме того, он не нуждался в сыне, у него хватало наследников: три дочери, ни одна из которых не стремилась к браку, и еще церковь, его новая церковь. Священник недавно беседовал с ним о вечной награде, ожидающей того, кто сочтет нужным вознаградить католическую братию столь щедрым образом. Проницательный отец Эндрюс догадывался: Раймонду очень пригодится благосклонность небес.
Он набрал полный рот дыма, на мгновение задержал его и выдохнул. Отец Эндрюс объяснил ему причину появления призрака, объяснил, как нужно изгнать преследующего Раймонда демона. Теперь он знал: это наказание за его грех. Его грехи. Раскаяния, исповеди и даже самобичевания было недостаточно; преступление Раймонда было слишком тяжелым.
Но разве мог он передать свой замок чужакам, пусть даже с целью уничтожить гнусного демона? А что же станет с шепотами, далекими часами, плененными в стенах? Мать сказала бы, что замок должен и впредь принадлежать семье Блайт. Разве он сможет ее разочаровать? Особенно когда у него есть такая замечательная и подходящая преемница, Персефона, его старшая и самая надежная дочь. Он наблюдал за ее утренним отъездом на велосипеде, видел, как она остановилась у моста и проверила опоры, совсем как он когда-то показывал ей. Она единственная из них, чья любовь к замку почти сравнялась с его любовью. Счастье, что она не нашла себе мужа и теперь уже точно не найдет. Она стала неотъемлемой принадлежностью замка, подобно статуям вдоль тисовой изгороди; можно быть уверенным, что она никогда не причинит вреда Майлдерхерсту. Более того, Раймонд порой подозревал, что она, как и он, голыми руками задушит любого, кто попытается вынести из замка хотя бы камень.
Внизу раздался шум автомобильного мотора, но прекратился так же быстро, как и начался; хлопнула дверь, тяжелая, металлическая. Раймонд вытянул голову и заглянул за каменный подоконник. То был большой старый «даймлер»; кто-то вывел его из гаража и бросил у начала подъездной дорожки. Внимание Раймонда привлекла мелькающая тень. Бледная фея, его младшая дочь Юнипер, сбежала с крыльца и забралась на водительское сиденье. Раймонд улыбнулся себе под нос, равно от удивления и удовольствия. Пусть она немного чокнутая и невоспитанная, но от того, что это тощее чудаковатое дитя способно вытворять с двадцатью шестью простыми буквами, какие сочетания выстраивать, захватывало дух. Будь он моложе, сгорал бы от зависти…
Снова шум. Ближе. В замке.
Тсс… Слышите?
Раймонд замер, прислушиваясь.
Деревья слышат. Они первыми узнают о его приближении.
Шаги на площадке внизу. Кто-то карабкается все выше и выше. Раймонд положил трубку на плоский камень. Его сердце дрогнуло.
Прислушайтесь! Деревья темного, дремучего леса трясутся и шуршат листвой и шепчут, что скоро начнется.
Он выдохнул как можно размереннее; пора. Слякотник наконец явился в поисках отмщения. Раймонд знал, что рано или поздно это случится.
Однако он не мог убежать из комнаты, ведь демон был на лестнице. Оставалось только окно. Раймонд выглянул за подоконник. Камнем вниз, вслед за матерью.
— Мистер Блайт? — донесся голос с лестницы.
Раймонд приготовился. Слякотник умен, у него в запасе множество трюков. Каждый дюйм кожи Раймонда покрылся мурашками; он изо всех сил прислушивался сквозь собственное неровное дыхание.
— Мистер Блайт? — снова заговорил демон, на этот раз ближе.
Он нырнул за кресло. Скорчился, дрожа. Окончательно струсил. Шаги неумолимо приближались. У двери. По ковру. Ближе, ближе. Он плотно сжал веки, закрыл голову руками. Существо нависло прямо над ним.
— Ах, Раймонд, бедный, бедный хозяин. Идемте; дайте Люси руку. Я принесла вам чудесного супа.
На окраине деревни тополя выстроились по обе стороны Хай-стрит, точно усталые солдаты былых времен. Просвистев мимо, Перси заметила, что они снова в форме, на стволы нанесены свежие белые полосы краски; бордюры тоже покрашены, как и ободья колес многих машин. Долгие споры завершились, и прошлым вечером приказ о затемнении наконец вступил в силу: через полчаса после заката фонари должны быть погашены, автомобильные фары выключены, окна завешены тяжелой черной тканью. Проведав папу, Перси поднялась на вершину башни и посмотрела в сторону Ла-Манша. Пейзаж освещала только луна, и Перси испытала странное чувство, будто перенеслась на сотни лет назад, когда мир был намного более темным местом, когда рыцарские отряды с грохотом пересекали страну, лошадиные копыта барабанили по твердой земле, охранники замка стояли в полной боевой готовности…
Она свернула в сторону, поскольку старый мистер Дональдсон ехал по улице прямо на нее, крепко сжав руль и растопырив локти. Его лицо кривилось в гримасе, подслеповатые глаза щурились на дорогу сквозь стекла очков. Он просиял, когда разглядел Перси, помахал ей рукой и прижался к обочине. Виляя, Перси вернулась с безопасного газона, с некоторым беспокойством следя за продвижением мистера Дональдсона, покуда тот зигзагами ехал к своему дому на Белл-Коттедж. Каково ему придется с наступлением ночи? Она вздохнула; к дьяволу бомбы — местных жителей скорей погубит темнота.
Случайному наблюдателю, не знающему о вчерашнем объявлении, могло показаться, что в сердце деревни Майлдерхерст ничего не изменилось. Люди по-прежнему занимались своими делами, покупали продукты, собирались небольшими стайками у здания почты, но Перси было виднее. Никто не причитал и не скрежетал зубами, все было намного тоньше и оттого, возможно, печальнее. Свидетельством надвигающейся войны была задумчивость стариков, тени на их лицах — не страха, но горя. Ведь они пережили прошлую войну и помнили поколение молодых мужчин, которые с такой готовностью отправились на фронт и не вернулись. Другие же, подобно папе, вернулись, но оставили во Франции часть себя и так и не сумели стать прежними. Порой на них находило, и тогда их глаза затуманивались, губы белели, а рассудок пасовал перед образами и звуками, которых они не могли забыть, как ни желали.
Вчера днем Перси и Саффи вместе слушали объявление премьер-министра Чемберлена по радио и погрузились в глубокую задумчивость во время государственного гимна.
— Мы должны ему рассказать, — наконец произнесла Саффи.
— Да, наверное.
— Займешься этим?
— Да, конечно.
— Выберешь подходящий момент? Поможешь ему справиться?
