Александр Кулешов - Повесть о спортивном капитане
То, что сейчас будет сказано, определит судьбу Сергея. Подорвет его веру во все, чему его учили, в том числе и отец, или укрепит ее навсегда.
Наконец открылась дверь. «Встать, суд идет», — провозгласила секретарь. Святослав Ильич яростно перекатывал языком таблетку валидола. Он впился взглядом в судей.
— Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики суд постановил… — начала судья.
Суд счел, что Сергей ни в чем не превысил мер необходимой самообороны, закономерно пресек преступное посягательство на жизнь и достоинство граждан. Приговор заканчивался так:
«… Суд считает действия Монастырского Сергея Святославовича правомерными, а потому по части первой статьи сто восьмой Монастырского Сергея Святославовича оправдать».
Потом сообщалось о частном определении. Кто-то зааплодировал, дружки Земскова возмущенно загалдели.
Святославу Ильичу показалось, что помещение преобразилось, что оно стало светлей, выше, и что люди эти — судьи, прокурор, адвокат, зрители — удивительно добрые, симпатичные. Нет, он не ошибся в них…
Когда отец и сын вышли из здания суда, то увидели, что их внизу ждет Вольдемар. Откуда он узнал, что Святослав Ильич в суде, — неизвестно. Но узнал, подъехал и ждал, когда они выйдут. Что выйдут ОНИ, Вольдемар не сомневался.
Домой ехали молча. Так бывает после трудного экзамена. Столько дней в напряжении, потом успешно сдал и кажется — как могло быть иначе? И наступает вялость, благостное спокойствие.
Елена Ивановна, встретив их дома, прижала Сергея к груди, не выдержала, заплакала, тихо, как девочка шмыгая носом.
— Чего плачешь? — нарочито грубовато, скрывая волнение, сказал Святослав Ильич. — Огорчаться нечему, радоваться тоже — иначе не могло быть. Все в порядке.
И все пошло по-прежнему. Только Сергей как-то сразу позвзрослел, словно все пережитое стало для него тем рубежом, который разделяет юность и зрелость, рубежом, рано или поздно наступающим в жизни каждого человека.
Лучше позже…
Осень сдавала свои позиции. Задули северные ветры. Мокрые, липкие снежинки заплясали в холодном стеклянном воздухе.
Из Каспийска поступали телефонограммы, свидетельствующие о бурной деятельности этого неугомонного Коврова. Но деятельность развивали и те, кто с самого начала возражал против «каспийской затеи». Шли жалобы и сигналы «наверх», наезжали комиссии. Монастырский писал объяснения. Наконец состоялось заседание руководства, где рассматривали вопрос и о Каспийске.
Выступали члены президиума Центрального совета, ответственные работники общества «Эстафета», представители финансовых и контрольных органов, вызывали Коврова. Председательствовал товарищ Лосев. В большом зале за столом, накрытом зеленым сукном, сидело человек тридцать.
Монастырский выступал первым.
— Я считаю, — сказал он, — что мероприятия, проведенные нами в Каспийске, лишь частный случай. Время не стоит на месте, и надо идти с ним в ногу, иначе можно отстать. Концентрация лучших, перспективных спортсменов в данном виде спорта на базе хорошо оснащенных, мощных спортивных комплексов, располагающих высококвалифицированными кадрами тренеров и специалистов, может принести лишь пользу. Не только потому, что здесь будут расти спортсмены высшего класса, резервы и пополнение сборных страны, но и потому, как показывает практика, что такие центры привлекают, группируют вокруг себя молодежь, начинающих. Высокие достижения товарищей стимулируют их, они охотней занимаются. Все это развивает массовый спорт, в свою очередь выдвигающий таланты. Эдакий заколдованный круг, только положительный. И если в одном ДСО в силу географического положения, традиций, уже имеющихся спортсооружений и так далее создать такой комплекс для легкоатлетов, не вижу причин, почему легкоатлетам других обществ в том же городе не сгруппироваться в этом комплексе, что — я уже как-то говорил об этом, — разумеется, не исключает продолжения легкоатлетических занятий в этих обществах. Так мы сделали в Каспийске. И довольны. И мы, и «Факел». Документы перед вами. Легко убедиться, как вырос и большой и массовый спорт в городе. Теперь второй вопрос: о перераспределении фондов и средств, которые я осуществил в «Эстафете». А как было поступить? Ждать? Да, планы и сметы утверждены, но жизнь-то вносит свои коррективы! Надо проявлять больше гибкости! Если выяснилось, что лучше иметь покрытие из спортана в Каспийске, чем, скажем, в Кишиневе, то почему нельзя перекинуть его туда? Возникли новые обстоятельства, изменилась ситуация — значит, надо менять решения…
— Ситуации меняются каждый день, — перебил кто-то, — так вы и решения свои будете каждый день менять?
— Зачем же упрощать? — возразил Монастырский. — Речь идет лишь о важных вещах. И не с бухты-барахты такие решения принимаются. Вопрос тщательно изучается, обсуждается, привлекаются эксперты. Только когда все ясно и бесспорно, тогда решаем.
— Это вам ясно, а вот некоторым членам вашего президиума не очень ясно, судя по протоколам, — заметил Лосев.
— Для товарища Монастырского весь президиум — один человек: сам товарищ Монастырский, — подал реплику председатель Российского совета «Эстафеты» Крутов.
Воцарилось неловкое молчание.
— Разрешите? — Слово взял председатель Белорусского республиканского совета «Эстафеты» Белонович. — Слушаю я моего коллегу Крутова и дивлюсь. Можно подумать, что Каспийск у меня в Белоруссии, а не в России. Мол, Россию грабят, — он улыбнулся. — Да ведь и слепому ясно, что в Горьком бассейн построят, когда на планете воды не останется! Ты, Крутов, не расстраивайся: вся честь каспийских легкоатлетов все равно тебе достанется. Радуйся, что другие твою работу сделают. Не надо быть собакой на сене, тем более в своем хозяйстве. У нас, если лишний снаряд или борцовский мат есть, мы его в Африку отправляем — людям помочь, у которых ничего нет. Ты же в своей стране скопидомством занимаешься…
— При чем тут скопидомство? — выкрикнул Крутов. — Думайте, что говорите! Есть же утвержденные планы…
— Есть, верно, — махнул рукой Белонович. — И начальники утвержденные есть, а жаль…
Раздался смех.
— Тише, товарищи, — строго сказал Лосев. — Я прошу вас придерживаться повестки дня.
Слово предоставили начфину «Эстафеты», вызванному на заседание. Сухо и коротко доложив об имеющихся нарушениях финансовой дисциплины «со стороны председателя ЦС ДСО товарища Монастырского, о которых он был своевременно предупрежден», он закончил свою речь совершенно неожиданным заявлением.
— Все финансовые мероприятия, проведенные товарищем Монастырским в нарушение существующих инструкций, считаю целесообразными и оправданными.
Он сел.
Присутствующие оторопело смотрели на начфина, тщательно и аккуратно завязывавшего шнурки картонной папки, которой он неизменно пользовался вместо кожаных папок и портфелей.
— Странно, — нахмурился Лосев. — Тогда зачем же вы, товарищ Романов, сигнализировали и возражали против решений председателя ЦС?
— Потому что нарушалась инструкция, — ответил Романов, поджав губы и продолжая завязывать шнурки.
— Но вы только что заявили, что распоряжения товарища Монастырского целесообразны! Как это понять?
Романов посмотрел на Лосева глазами учителя, у которого первоклашка спрашивает, почему дважды два — пять.
— Я возражал против этих распоряжений и возражаю как финансовый работник, а как здравомыслящий человек я их поддерживаю.
Громкий смех покрыл это замечание.
Обсуждение длилось долго. Подытожив его и отпустив присутствующих, Лосев попросил Монастырского остаться и, не приглашая сесть и сам не садясь, сказал:
— К сожалению, конфликт перерос мой уровень. Мне придется доложить секретариату ВЦСПС. Не скрою, ваши доводы убедительны, но есть еще и дисциплина, в частности финансовая. Никто не имеет права нарушать ее, не получив наказания. — Он сделал паузу и, скупо улыбнувшись, добавил: — А когда «Каспийский эксперимент» себя оправдает, можно и благодарность объявить. Пока же… закон есть закон.
… Выговор Монастырский получил — «за превышение предоставленных прав, ошибки в планировании и нарушение финансовой дисциплины…»
Но строительство в Каспийске легкоатлетического комплекса шло полным ходом. Неунывающий Ковров часто наведывался в Москву, докладывая председателю Центрального совета об успехах…
Что касается Монастырского, то он не думал о выговорах. Он, как обычно, за полчаса являлся на работу, просматривал кипы почты, расписывал бумаги, звонил по десяткам адресов, принимал посетителей, проводил совещания, вызывал подчиненных, мотался самолетом и поездом по необъятному своему государству, имя которому «Эстафета», государству физкультуры и спорта.
