Джонатан Кэрролл - Дитя в небе
Помимо ожидаемой всеми «ужасности» Кровавика, Уайетту хотелось придать ему застывшие, почти реальные, почти угрожающие черты манекенов и желтушную печаль старого клоуна с сигаретой в зубах.
Уайетт был совершенно прав, и осознание его правоты привело меня к другим фотографиям того периода: к работам Кертеша131 , Пола Стренда132 , Брассая133 . Но мысленно я то и дело возвращался к Амбо и его Гроку.
* * *Я едва ли не ежедневно просматривал пленки, которые перед смертью послал мне Фил, чтобы выяснить, не появится ли на них что-нибудь новое, но больше там ничего не появлялось. Зато сцену гибели матери я посмотрел, должно быть, раз двадцать. Теперь я наизусть знал каждую деталь, помнил те несколько слов, что она сказала сидящему рядом с ней мужчине, маленькое пятнышко на юбке… Но смотреть на все это каждый раз – даже в двадцатый – было одинаково больно. Я ошибался, думая, что если получу ответы на свои вопросы о ее смерти, то как-то примирюсь с утратой.
Смотрел я и свои собственные фильмы. Я снимал их много лет назад, но и сейчас они, как правило, вовсе не казались мне устаревшими. Изменил бы ли я в них что-нибудь, снимай я их теперь? Наверное, но, оказывается, я настолько их забыл, что, посмотрев их снова, понял, насколько они заразительны и смешны, и испытал чувство гордости. Есть много разновидностей гордости, но лучшая из них та, которая позволяет, оглянувшись на что-то сделанное тобой, убедиться, что оно по-прежнему хорошо или важно.
А еще я посмотрел ролик Фила «Цирк в огне» и кучу выпусков «Шоу Вертуна-Болтуна». Сначала Уайетт тоже смотрел их вместе со мне и, но потом настроение у него испортилось, и он ушел в другую комнату.
Саша поинтересовалась, почему я так помногу смотрю телевизор. Я только и нашелся что ответить, мол, в этом что-то есть, хотя я и не могу понять, что именно – пока.
Студия предоставила мне камеру, три видеомагнитофона и три телевизора. Установив их в Сашином доме, я порой ставил три кассеты одновременно, в надежде хоть таким образом найти то, что мне нужно. Безуспешно. В конце концов, я стал себя чувствовать, как Линдон Джонсон134 во время своего президентства, смотрящий новости одновременно по трем разным каналам.
– Господи! Это еще что такое? Саша вошла в дом с двумя огромными пакетами продуктов под мышками.
– Там еще в машине целая куча всего. Поможешь?
– А в чем, собственно, дело?
– Мы с Вертуном решили, что завтра устроим торжественный ужин.
– Завтра? А времени хватит?
– Уэбер, я прекрасно знаю, как ты ненавидишь всяческие сборища, но все, кто к нам придет, тебе вполне симпатичны, так что прошу тебя, не убегай. – Она перестала выкладывать продукты в холодильник, выпрямилась и стала загибать пальцы. – Доминик с женой, Макс, Шон и Джеймс, Уайетт, ты и я. Восемь человек. Ты сделаешь свой знаменитый картофельный салат?
– А с чего вдруг гости? Она глубоко вздохнула.
– Потому что я устала грустить. Уайетт говорит, настало время нам снова смеяться, и он прав. Мы даже купили кассету «Лучшие из лучших», так что, если захотим, то сможем потанцевать. Хорошо, миленький?
– Ладно. А бекона ты много купила? Без него салата не сделаешь.
Вошел Вертун-Болтун с еще несколькими пакетами.
– Мы не купили бекон и забыли про сметану. Придется тебе озаботиться, Уэбер. Заодно и отдохнешь от своих несчастных телевизоров. – Он вытащил из кармана ключи от машины, но я сказал, что лучше пройдусь.
– Все подтвердили что придут?
– Да. Сегодня утром всех обзвонили. Мы ведь знали, что если все дадут согласие, то тебе уж никак не отвертеться.
– Ну, это ты хватил. Не настолько уж я асоциален!
– Да неужели? И когда же ты, интересно, последний раз был в гостях?
– Например, у тебя на дне рождения, Уайетт.
– Ну да. Всего каких-то шесть месяцев назад. Слушай, ты в Нью-Йорке стал таким отшельником, что мы тебя только на репетициях и видели.
– Совсем как Фил накануне смерти. Мы оба взглянули на Сашу. Ее последняя фраза медленно планировала по кухне подобно хорошо сложенному бумажному самолетику. Я вспомнил, как однажды отозвался о Стрейхорне: «Ему хотелось быть знаменитым. Но при этом он хотел, чтобы его оставили в покое». Я уже изведал вкус славы. Она оказалась похожей на слишком сладкий десерт. А хочу ли я, как и он, чтобы меня оставили в покое? Ни один человек в здравом уме не хочет остаться в одиночестве в полном смысле слова.
– Не увлекайся этим, Уэбер. Давай возможность людям, которые тебя любят, хоть время от времени тебя видеть.
Через стол ко мне скользнуло мороженое.
– Мы даже купили твое любимое отвратительное мороженое, так что придется тебе отработать номер.
Супермаркет кишел забредшими сюда после работы покупателями. Торговый зал был просто огромным, и я только минут через пятнадцать нашел то, что искал. Стоя в очереди в кассу и пытаясь прочитать какой-то заголовок в программе передач на следующую неделю, я вдруг услышал, как позади меня женский голос произнес:
– Поговаривают, что вы снимаете новый фильм.
Я не узнал обладательницу голоса, а, обернувшись, понял, что никогда ее не видел: женщина с невыразительным лицом и зачесанными назад светлыми волосами. Но Лос-Анджелес – город дружелюбный и, чаще всего, если люди знают кто ты такой, они заговаривают с тобой так, будто вы давние знакомые. Делать мне в очереди с беконом и сметаной все равно было нечего.
Излучая новое для себя и гласящее «Я вовсе не чураюсь общения» очарование, я ответил:
– Да, только не целый фильм. Просто помогаю одному из друзей.
У нее было четыре баллончика взбитых сливок и четыре дезодоранта. Значит, в ее жизни что-то намечалось. Когда она заговорила, каждое слово звучало, как обвинение:
– Слышала, вы работаете над фильмом ужасов.
– Да, что-то вроде этого.
– Над очередным?
– Очередным? Но я никогда не снимал фильмов ужасов.
Понимающе усмехнувшись, она вынесла приговор:
– То есть, вы хотите сказать, что никогда не снимали чистый ужастик. Только отдельные кусочки – то там, то здесь. Ведь фильмы ужасов не удостаиваются «Оскаров», верно? Ну, давайте, двигайтесь. Надоело стоять в этой очереди.
Когда я вернулся домой, мы решили до прихода гостей устроить небольшой праздник самим себе. Уайетт включил на полную громкость кассету «Лучших», и мы, готовя угощение, накрывая стол, убирая дом и обсуждая предстоящий прием, танцевали. В полночь Саша решила, что нам просто необходимы воздушные шарики, причем не завтра, а прямо сегодня. Мы уселись в машину и колесили по улицам до тех пор, пока не нашли круглосуточную аптеку, торгующую шариками. Потом мы проголодались, но Уайетт сказал, что единственное место, где ночью можно купить настоящие гамбургеры, это закусочная неподалеку от его прежнего места жительства.
Неважно, насколько вы стары или измучены, в прогулке на машине в три часа ночи с друзьями всегда есть что-то будоражащее и крутое. Все старые козлы уже крепко спят, а вы еще на ногах, стекла опущены, теплится зеленый огонек радио, играет отличная музыка. В общем, жизнь предоставила вам возможность еще несколько часов как следует порезвиться. Если вы не используете их, вполне вероятно, что следующий случай представится еще очень не скоро.
– Вот бы снова стать пятнадцатилетней и к тому же девственницей! – Саша высунулась в окно, и ветер шевелил ее волосы.
– Можно подумать, в пятнадцать лет ты только и думала о том, как бы расстаться с невинностью!
– А знаете, где это произошло? На пляже в Уэстпорте, штат Коннектикут. Неподалеку расположились еще три пары, а дело было как раз в полнолуние, так что они могли нас видеть. Когда все кончилось, мне вдруг стало страшно и стыдно, и я бросилась в воду прямо в одежде.
– А от чего тебе стало страшно?
– От того, что все это оказалось таким. «И что, это все! И это то, что, как говорят, заставляет вращаться мир?» Черт! Ладно, теперь твоя очередь, Уайетт.
– Я за рулем. Пускай Уэбер рассказывает.
– У меня это было с Барбарой Гилли. В нашем городишке ее любовно называли «Туннель».
– Значит, ты переспал с туннелем?
– Кто с ней только не переспал! Обычно, мы занимались этим на холме за школой Джона Джея. Я воспользовался резинкой, которая пролежала у меня в бумажнике полгода. Можете себе представить, как это было приятно и увлекательно. А ты?
– Со своей кузиной Нэнси.
Мы с Сашей в один голос воскликнули:
– Как, ты спал со своей кузиной!
Мы прокатались еще час, делясь детскими тайнами и обмениваясь разными забавными историями. Это было похоже на ночные посиделки в колледже, когда чувствуешь необычайную близость со всеми и мудрость, а кроме того, полную уверенность, что будешь помнить и этих людей, и этот треп всю оставшуюся жизнь.
Вернувшись домой, мы обнялись и обменялись смачными поцелуями, поскольку вечер удался на славу. Даже принимая душ и залезая в постель, я то улыбался, то посмеивался, вспоминая некоторые из услышанных историй.
