Асука Фудзимори - МИКРОКОСМ, или ТЕОРЕМА СОГА
– Врут все эти подлые америкашки! Что, мы воевали, что ли? Мы к войне не больше причастны, чем другие.
– Мама, но ведь ни одна компания во всем мире не загребла на войне таких барышей, как наша.
– Прекрати! Вместо того чтобы слушать всякие сплетни, подумай, как нам выйти из этого положения.
– Откуда же мне знать?
Мамаша Ивасаки вытащила из сумочки какое-то смазанное фото.
– Такахаси… дальше не помню. Пятьдесят семь лет. Выглядит моложе. Очень мил, не находишь? Американцы собираются посадить его над нашим банком. Жену потерял в марте, при бомбежке. Заниматься таким серьезным банком и следить за домом… Ему нужна новая супруга, я это знаю лучше, чем он сам.
– Мама! Мне уже за пятьдесят, я вдова!
– Он тоже вдовец, у вас так много общего… Прекрасная пара!
Бракосочетание подготовили молниеносно. Используя порожденную поражением неразбериху, свои связи и подарки соответствующим чиновникам, мамаша Ивасаки добилась некоторой коррекции документов, и вот ее дочь, уже более не вдова Сога, вступает в первый брак с господином Такахаси. Было это 16-го дня 4-го месяца 9-го года эры Тайсё. Уже 24 года этому браку, быстро время летит…
Женитьба пришлась банкиру на руку и в деловом отношении. Человек несколько неуклюжий, сверкающий обширной лысиной, он как будто опирался на свою изящную жену. Супруги синхронно улыбались в салонах, налаживали отношения, продвигали бизнес. Американская администрация навострила было уши, но сочла за благо сделать вид, что ничего не видит и ничего не слышит. В конце концов, традиции Дяди Сэма велят ему всячески поощрять свободу коммерции.
На втором году своего нового брака супруга Такахаси стала матерью, удочерив прелестную восьмилетнюю сиротку. Удочерение не вызвало никаких препятствий, сироты – одно из немногих послевоенных богатств страны. Мамаша Ивасаки даже отложила в сторону свои бухгалтерские книги, чтобы сделать из девочки нечто уникальное и совершенное.
Семейство Ивасаки вернуло таким образом некоторую долю былого могущества. Новая супруга Такахаси иногда находила минутку-другую, оставляла мать, дочь и мужа, выходила на балкон. Она проклинала себя за свое первое замужество, проклинала свою первую… и единственную любовь. «Хитоси, – неслышно вздыхала она, – мой Хитоси… Что с ним стало?…» Слезы появлялись в глазах, но волшебным образом исчезали, как только сзади доносился глухой рокот матери:
– Дорогая, кушать пора. Ты готова?
– Да, мама, иду, иду.
______Неизбежный фон Нойман «зовите меня Джонни» вышел на террасу перед своим кабинетом, вдохнул сомнительную свежесть пустыни Лос-Аламос. Утренние испытания прошли успешно, и ученого, узника своего патриотизма, переполняла гордость. Он машинально похлопал по карману брюк. Закурить или не закурить?… Вот в чем вопрос. Да… Нет… Нет-нет хватит на сегодня.
Он вернулся в кабинет, накинул пиджак, слишком тяжелый для климата Нью-Мексико, Жена готовила какое-то особенное рагу и просила вернуться не слишком поздно. Хм… Рагу… Хорошенькое «рагу» он готовит в этой пустынной кухне… Двойной оборот ключа – и к машине. Завтра президент Трумэн увидит на столе два сообщения. Одно – об успешно проведенном испытании. Второе – письмо, подписанное Эйнштейном, Ферми и Оппенгеймером. В нем просьба, не применять бомбу.
Видел он это письмо. Эти трое долго разъясняли ему, что, как и почему- Почему нельзя применять бомбу. Гражданское население – раз. Женевские соглашения – два. Американские ценности, мировое общественное мнение, этические соображения – три, четыре… Да. и с Японией покончено, уже переговоры идут, хотя пока и секретные. Безусловная капитуляция, которой добивается Вашингтон, – вопрос месяцев, даже недель. Не нужна бомба.
Фон Нойман отказался поставить подпись. Он знал, что генералы думают иначе, что их солдаты и морские пехотинцы массами гибнут, преодолевая отчаянное и бессмысленное сопротивление. Он видел также, что военные, для которых предназначалось новое оружие, считают ученых людьми не от мира сего, какими-то марсианами, не то лунатиками, оторванными от мира идеалистами. И это ему не нравилось. Он считал себя прагматиком и патриотом. Он не только отказался подписать письмо этой троицы, но с пеной у рта убеждал их, а также военных да и самого президента, что бомбу непременно нужно сбросить, чтобы скорее покончить с войной и чтобы сдержать Сталина, красного безумца, ненавидящего Америку.
Ужаснувшись аргументам фон Ноймана, Ферми отчаянно замахал руками. Научное решение нельзя доверять тупоумным стратегам. Фон Нойман же рассматривал историю в вероятностных категориях, как нечто туманное и случайное, с моралью не пересекающееся. Самые мрачные кошмары, утверждал он, находят постфактум удовлетворительное обоснование и оправдание, отражающее точку зрения победителя, А кто же еще пишет историю? Не нужно отягощать совесть жалкими этическими соображениями, ибо в конечном счете будущее определяет события прошлого.
Над Лос-Аламосом сгущались сумерки, когда фон Нойман, все еще с улыбкой вспоминая экспансивную жестикуляцию Ферми, прибыл домой. «Как дела?» – «Как обычно, – пробормотал он в ответ на вопрос жены. – А у тебя?» – «Утром мы волновались. Какой-то шум в отдалении, как будто взрыв». Сначала она подумала, не землетрясение ли… или вулкан проснулся. Но потом соседи сказали, что скорее всего самолет упал.
«Падение самолета… Элегантная гипотеза, – решил фон Нойман. – А почему не марсиане? Нет, это уж слишком. На Марсе нет жизни. Нет, я там не был, но в этом уверен. Как твое рагу, готово? На кухне? Отлично, отлично.
Гм, марсиане… Тоже неплохо. – Он тряхнул головой и сменил тему размышлений. – Джонни фон Нойман, отец бомбы… Звучит. А там и о Нобелевской подумать можно…»
– Я не сумасшедшая, я вдова героя! – взвилась мамаша Сога.
Худосочный служащий мэрии тщетно пытался угомонить разошедшуюся посетительницу. Он извинялся, бормотал, что ничего не может сделать, что он регистрирует лишь тех, кто сам к нему явился, а по поводу ее сына ничего не может сказать, что ей следует обратиться…
– Я знаю, что случилось с моим сыном, перестань болтать. Я отлично знаю, что с ним случилось. Я хочу очистить его доброе имя, опровергнуть всю эту клевету! Его память, его честь…
Чиновник надул щеки, покачал головой, постучал ручкой по лежащей перед ним конторской книге. Повторил, что ничем помочь не может, что в этом ничего не понимает. Вопрос это сложный, а со всеми сложными вопросами следует обращаться в штаб-квартиру американцев.
– К этим грязным собакам, которые убили моего сына? Ни за что!
Битый час втолковывал бедняга мамаше Сога, что никакими важными делами он не ведает, что все такого рода вопросы решают оккупационные власти.
– И мне туда, к ним? Да я и языка-то этих варваров не знаю, как мне с ними объясняться?
Служащий доложил начальству. Еще час колебаний и размышлений, и мамаша Сога в сопровождении другого вялого и утомленного клерка направилась к американцам. Там она снова изложила свои пожелания. Сопровождающий, путаясь в непривычных дебрях английского, переводил слова мамаши Cora.
Их выслушал здоровенный конопатый верзила с пухлыми щеками. Казалось, он весь день без перерыва слушал радио. Так как радиоприемника в его комнате не было, у мамаши Сога сложилось о нем неблагоприятное впечатление. Как и ее сопровождающий, американец не лучился энтузиазмом.
– Скажи ему, что я хочу подать запрос, – начала мамаша Сога. – Если хочет, я ему принесу хороших пирожных. Лавка моя снова открыта, торговля идет неплохо.
Японец, запинаясь, переводил, американец спокойно слушал. Не проходило дня, чтобы ему чего-нибудь не предлагали. Сочных персиков, жареных цыплят, молоденьких цыпочек, розовощеких, как персик… А теперь пирожные. В родном Массачусетсе коррупция не выпирала таким бесстыдным манером, а здесь, у этих карликов с их лицемерными улыбками, это почти национальная религия. Пирожные!
Здоровенный конопатый скрипел пером в своем блокноте, мамаша Сога объясняла, переводчик пытался за ней успеть. Ее сына надо реабилитировать, настаивала вдова. Он ни в чем не виноват, он крупный ученый, умнейший человек. Все остальное – клевета.
– У него были враги, много врагов. У Сога всегда были враги, сотни лет Мой сын рассказывал, как их сожгли еще при дворе императрицы. Он многое знал, мой сын. Ему завидовали, сплетни распускали. И оклеветали.
Мамаша Сога тарахтела, как старый отбойный молоток, переводчик пыхтел и путался, конопатый силился поспеть за переводчиком и разгадать его мудреные речевые конструкции, одновременно скучал и веселился. Суть просьбы мамаши Сога постепенно прояснялась. Сына оклеветали. Сплошь клевета да слухи. Какие слухи?
– Да разные. А все дело в том, что сын был против войны. Он ведь умнее был, чем все остальные, чем эти военные. Они его боялись, боялись, что он других настроит. Вот и навесили ему эту историю страшную. Но я-то его лучше знаю. Это началось еще, когда он осудил нападение на Китай.
