Эндрю Уилсон - Любовь в отсутствие любви

Стефани, которая никогда не бывала там, чуть не запрыгала от радости. Купили билеты. У Стефани, бывалой путешественницы, паспорт был в порядке. Бартл думал, что и его паспорт в порядке, но, когда он нашелся после двух дней лихорадочных поисков по всему дому в Патни, оказалось, что он просрочен с 1967 года. Впрочем, все необходимые формальности были довольно быстро улажены, и началось самое приятное — подготовка к отъезду. Нашлись и столетней давности путеводители по французской столице, купленные Бартлом по случаю на какой-то распродаже. «Пригодятся», — сказал он, подслеповато вглядываясь в расписания. В оставшиеся несколько дней они составили список — куда сходить, на что посмотреть. Они были счастливы и, воркуя как голубки, сели на паром на станции «Виктория».

Монике было стыдно за свою трусость. По сравнению с мировыми революциями и природными катаклизмами появление любимых подруг — сущий пустяк. И все же Моника хотела как-то отвертеться, хотя ясно было, что у нее ничего не выйдет.

Погода выдалась на редкость противная. Серое небо, ледяной ветер и дождь со снегом. На третий день Ричелдис чем-то отравилась и осталась в гостинице. Пока она, вся зеленая, лечилась какой-то гадостью от желудка в отеле, Моника бродила по галерее Же де Пом с леди Мейсон, в который раз выслушивая сагу о Жюле. С каждым новым повторением история менялась. Когда Белинда выложила ее в первый раз, то призналась, что абсолютно ошеломлена этим «заскоком» (явно его слово) Жюля. Но когда они подошли к поздним работам Моне, она уже говорила: «Конечно, я знала, и, Моника, честное слово, мне плевать было на его прошлое, просто очень больно, что он так врал».

Милая Белинда. Моника очень хорошо знала, как может ранить любовь. Белинда, конечно, деликатно поинтересовалась, как у нее дела с Саймоном, но Моника уклонилась от ответа. Она, в отличие от подруги, вовсе не была уверена, что Ричелдис абсолютно ничего не знала. Ну разве можно быть до такой степени слепой?

— Ладно, — сказала Белинда, — хватит о Жюле. Дорогая моя, ты Эдварда помнишь?

— Эдварда Уортона?

— Нет! — Белинда презрительно засмеялась. — Эдварда Максвелла.

— А, «доставала» Эдвард.

— Ужасно, что ты его так называла, правда?

— Это ты его так называла. Но он и в самом деле был страшно приставучий.

«Доставала» Эдвард был одним из тех, кто когда-то тусовался на Оукмор-стрит. С усами и в костюме-тройке (по мнению Линды, с чужого плеча) — он был совсем не тем, кем хотел казаться. «Это такой, с ужасными веснушками?» — Моника, с ее прекрасной памятью, вспомнила забавный вечер, когда он своей болтовней довел Белинду до белого каления. Все эти годы он, по выражению Белинды, изредка «выныривал» из небытия и приглашал ее в ресторан. Он нечасто приезжал в Лондон. Моника вспомнила, что он уехал преподавать в «Феттис Колледж»:[74]

— В директора выбился? — спросила она.

— Откуда ты знаешь? Прочитала в «Таймс»?

— Да нет, но пора бы уже.

— Он тут как-то неведомо откуда взялся и позвонил мне. Приезжал в Лондон на конференцию.

— То есть высунул свою безобразную голову.

Белинда со смехом отмахнулась.

— Он показался мне очень даже интересным. Пообещал взять меня на вечер в Королевское Географическое общество. Мне было приятно, что он обо мне вспомнил. У него все очень хорошо сложилось.

— Полагаю, он никогда не был женат.

А даже если и был, разве это может стать серьезным препятствием для «большого и светлого»? О, директора! О, главные управляющие! Теперь пришло время влюбляться в них. Скоро им стукнет по пятьдесят. Жизнь прошла. У Ричелдис хоть дети были. У них с Белиндой не было ничего. И ждать оставалось только артрита и палаты в богадельне. А кончится все крематорием. Живительно, откуда у Белинды столько оптимизма. Даже оплакивая Жюля, она не забывала стрелять глазами по сторонам. Вот уже и про Эдварда вспомнила. Монике никогда бы не пришло в голову даже в таком унылом и подавленном состоянии отмечать, что Эдвард был «остроумен», «интересен» и даже — когда они сели в такси, чтобы ехать обратно, — «лапочкой».

На следующий день Ричелдис пришла в себя и теперь жаждала развлечений.

— А не съездить ли нам в Фонтенбло?

В гостиной повисло неловкое молчание. Белинда покраснела. Моника уставилась на Ричелдис: открытое, улыбающееся лицо (все еще бледное, но уже не такое зеленое), крашеные (когда-то у них был восхитительный цвет!) волосы, простодушный взгляд. Знает или нет?

— Ну знаете, — сказала Ричелдис, — лес Фонтенбло и этот дворец, где жили короли. Я говорила с портье в отеле, и он сказал, что туда есть прекрасная автобусная экскурсия. Довозят до Барбизона, где жили художники, и до Бри, и по пути много красивых мест. Было бы здорово куда-нибудь вырваться, особенно если погода наладится.

— В Фонтенбло почти нечего смотреть, — сказала Моника осторожно. — Туда в основном макаронники рвутся.

— Ну и пусть, хоть на автобусе покатаемся.

— Есть еще Версаль, — вставила Белинда, вынимая «Фальстафф» и нашаривая зажигалку в сумке. — Там гораздо больше можно увидеть.

— Вы имеете что-то против Фонтенбло?

— Мы? Ничего не имеем против, — сказала Моника.

Ей предстояла нешуточная проверка на вшивость. Она вспомнила, как Белинда однажды, при совсем иных обстоятельствах, сказала: «Когда люди женаты, они рано или поздно рассказывают друг другу все». Возможно ли это? Все? Начиная с Фонтенбло и заканчивая Сен-Питсбург-плейс?

— Тогда ура! — торжествующе сказала Ричелдис, открывая сумочку, — я заказала портье три билета на сегодня.

Перед отъездом Бартл неожиданно получил письмо от епископа. Очень дружеское и теплое. С просьбой, если найдет время, позвонить.

Странно. Как к этому отнесется Стефани? Поймет ли она, что он хочет всего — и жить с ней, и оставаться священником? Если бы только они могли пожениться! В конце концов он поделился с ней своими сомнениями. Вопреки его опасениям, Стефани лишь порадовалась за него, и Бартл позвонил епископу, упомянув, что как раз собирается ехать в Париж.

— Счастливчик, — ответил епископ. — Послушайте, мой дорогой, — почему-то он всех называл «мой дорогой», — я думал о вас. Вы чем сейчас занимаетесь?

— Прозябаю потихоньку.

— Послушайте, мой мальчик, как вы отнесетесь к предложению вернуться, взяв на себя очень необременительную часть пастырских трудов?

Оказалось, той самой старинной церкви, куда Бартл ходил исповедоваться, нужен священник. Приход там крошечный, двадцать девять человек, и нагрузка будет минимальная.

— Неужели отец Троунсон болен? — ахнул Бартл, подумав: «Неужели старик умер?»

— Буду с вами откровенен, мой дорогой. Будущее очень неопределенно. Альфред Троунсон любим всеми нами, но он служит там уже целую вечность и считает, что пора на покой. Ему семьдесят четыре года.

— Он предложил меня?

Епископ уклонился от ответа и стал пространно рассуждать о внутренних проблемах церкви. Он сетовал на обскурантизм викторианского общества, которое пыталось остановить процесс либерализации церковных институтов.

Приход был предложен Бартлу на год. Должность не предполагала отдельного дома, но ему предоставляли трехкомнатную квартиру. Епископ просил связаться с ним сразу по возвращении из Парижа. «И не забудьте поклониться от меня церкви Святого Георгия», — напутствовал он Бартла.

Опять к святым книгам. Он опять нужен! Стефани была рада и горда за Бартла. Он сказал, что примет это предложение только в том случае, если она будет с ним. Если потребуется, они устроят церемонию гражданского бракосочетания. Какое им дело до горстки завистников, которым не дает покоя то, что не очень молодой священник живет с молодой беременной женщиной.

Непоколебимая уверенность, что все будет хорошо, наполнила для Стефани счастьем все дни, проведенные в Париже. Впереди их ждало много проблем, и что с того? Они справятся. Держась за руки, счастливые, они бродили по Парижу, и ни пасмурная погода, ни сомнительные ароматы дешевого отеля недалеко от Площади Республики, в котором они остановились, не могли омрачить их счастья. И ели они не только в китайских ресторанчиках. Попробовали и индонезийскую кухню, и даже вьетнамскую, а поздно вечером всегда перекусывали недалеко от отеля ажурными французскими блинами.

«Экскурсия» должна была сделать счастье Стефани абсолютным. Сначала Бартл не хотел уезжать из Парижа, чувствуя, что нужно получить как можно больше радости и удовольствия от самого города. Но все это ушло, когда они, в День Святого Валентина, держась за руки, сидели вместе в повозке, катившейся через лес. Деревья по обеим сторонам дороги выглядели еще по-зимнему, но на черных ветвях уже появились почки. Уже цвели крокусы. Первый раз за эту неделю прекратился дождь. Лучи умытого солнышка, казалось, дотягивались до самого горизонта. Бартл был счастлив. Он ни о чем не жалел. Его больше не мучили никакие сомнения. Конечно, жаль, что они не могут обвенчаться. Но разве в этом дело? Он не испытывал никакого чувства потери. Он надеялся, что Вера счастлива с Кейтом. Он не желал ее смерти. Каким-то образом он знал, что, так или иначе, теперь он всегда будет счастлив. Со Стефани у них все будет хорошо. И хотя формальности предстояло улаживать, в душе он чувствовал, что происходит все согласно Божьей воле. Им не в чем себя упрекать. Он вручал свою судьбу Всевышнему. Стефани — дар свыше. Даже ребенок господина Гринхола — благо. Он теперь говорил о нем как о собственном ребенке.