Антонио Редол - Яма слепых

Однако, боясь пасть в глазах Релваса. падре Алвин стоял на своем: «Эго возраст, не может быть двух мнении. И лучшее, что следует сделать, — это выдать ее замуж, и поскорее. Замужество — чудодейственное средство против девичьих болезней. И особенно оно нужно тем, которые были живыми и говорливыми и вдруг, непонятно отчего, загрустили».

Удовольствия от подобных откровений капеллана Диого Релвас не получал. Но не за горами тот день, когда он вышвырнет и его, и его откровения за ворота поместья. И все же на сегодняшний день совет падре Алвина целиком совпадал с собственным мнением Диого Релваса по этому вопросу. А потому он принялся составлять список возможных претендентов на руку Марии до Пилар, помечая против каждого все достоинства и недостатки, не забывая о возможности иметь доход с земель и всего прочего, чем располагали эти сеньоры. Прикидывая в уме, он думал, что их семеро, но теперь, когда нужно было составить поименный список, оставалось двое, да, двое — такое зловоние исходило от остальных пяти, имевших земли и здесь, и в Алентежо, но явно негодных в женихи любой благородной барышне, особенно дочери такого хозяина, как он, который не только не пострадал от кризиса, но и, благодарение богу, разбогател, прибрав к рукам земли разорившихся землевладельцев. Одни из этих претендентов вели жизнь, ухлестывая за юбками, и понимали в земле ровно столько, сколько свиньи в апельсинах, другие пропадали в игорных домах, где, случалось, заражались фанфаронством графа де Фарробо [Кингела, Жоакин Педро, граф де Фарробо (1801 — 1869) — португальский финансист, большой любитель искусства]: роняли мелкую монету, а потом, чтобы найти ее, поджигали крупную ассигнацию и светили себе. И этим занимались почти все. Жечь собственные деньги — вот чего они хотели! Такие ради страховой премии сожгут в неурожайный год поле пшеницы.

Услышав о предполагаемых кандидатах, все же вошедших в отцовский список. Мигел Жоан пожал плечами, вроде бы не желая вмешиваться в дела любовные. Но это было шито белыми нитками: Мигел Жоан предпочитал иметь сестру незамужнюю, деля с племянником то, что причиталось ему при разделе имущества. А если бы вдруг оно состоялось, то он, подумывая о будущем, счел бы необходимым обратиться к адвокату. Старик прирос к земле и сельскому хозяйству, и, кто бы ни пытался, его от этого не оторвать. И с чего он решил спрашивать его мнение о Марии до Пилар и ее браке, если всю жизнь делал только то, что ему самому взбредет в голову?!

Вот Мигел Жоан и делал вид, что безразличен к судьбе сестры, хотя на самом деле это было далеко от истины.

Глава VI

Глава республиканцев поселка имел обыкновение говорить, но по секрету и среди особо доверенных единомышленников (упаси боже! Потому что и в республиканскую среду могла затесаться всякая нечисть!), что Релвас уже двадцать лет носит в себе короля, но, как видно, так никогда и не разродится, поскольку плод, похоже, начал подгнивать и сеньор Алдебарана страдает от интоксикации.

Совершенно ясно, это был политический навет, подхваченный многими злыми языками.

Так дали бы ему развернуться: создать монархию в соответствии с его темпераментом, который он, Релвас, бросит весь, целиком, на разработку кое-каких оригинальных законов, хотя и в старых добрых португальских традициях, наиболее ему приятных. Ведь еще с дедовских времен — Релвасы не отрицали этого, нет, — в их доме никто не брезговал либеральными реформами, однако они прибирали к рукам те наследные владения и ту монастырскую собственность, которые были им особенно выгодны, и использовали затруднения казны, чтобы грабить национальное достояние, отданное на произвол судьбы.

Никто никогда не слышал, чтобы они были против пира во время чумы.

В их доме в большом зале на первом этаже висело чучело головы коня его величества короля Дона Педро, хотя тут же, рядом, висела и другая голова — коня, принадлежавшего любимому сыну Карлоты Жоакины. [Карлота Жоакина де Борбон — королева Португалии (1785-1830), противница либеральных идей, мать Дона Мигела]. Согласно высказываниям самого Диого Релваса, неблагодарность в их семье приюта не находила, однако и слепого послушания заколебавшимся устоям он гарантировать не мог. Нужно танцевать под ту музыку, которая звучит.

— А если музыка дрянь? — спросил его как-то Доминго Ролин.

— Тогда мы должны сменить музыкантов, чтобы новые играли то, что нам больше по душе. И сменить потихоньку, без шума, не дав старым понять, что мы навязываем им хозяина.

— А если новые окажутся республиканцами?

— А-а, вот оно что, старина!… Но если подобное несчастье и случится, то будут разбиты их инструменты… Коли дойдет до этого, все средства хороши!

Институты со временем вырождаются, в том сомнения нет. Вот свобода, например, появилась на свет здоровенькой, без малейшего изъяна, а сделалась уродиной, законченным пугалом — так покалечили ее все, кому было не лень. Жаркое солнце полуострова портит вещи снаружи, а слабых людей изнутри. На митингах можно было нести любую чушь, лишь бы понравиться народу, которому задурили голову этим самым словом «свобода», а что было в действительности, какова была почва для свобод?

Да народ был не готов к использованию свобод, особенно их французского варианта, наиболее распространенного. «Что где рождается, там и пригождается». Зачем вонючей португальской деревенщине изысканные французские духи? Да для португальской вони они — худшее отдушивающее средство. Лучше бы закрыть Пиренеи, положив конец контрабанде идей, ведь через закрытую границу ни люди, ни идеи не пройдут, и пусть кривят рожу недовольные. Нам-то что. Мы должны быть самостоятельны — в данном случае! — и обходиться без соседей. А мир еще отблагодарит нас за этот урок. Слышать слова благодарности нам не впервой.

С годами Диого Релвас отказывался от своего умеренного либерализма и переходил на позиции абсолютизма. Теперь иной возможности все поставить на свои места он не видел. В Африке еще хватало места для тех, кого высылали из страны, — пусть там попытаются создать республику, вместе с черными, раз и те и Другие принадлежат к одной семье каннибалов.

Любой, кто увидел бы Диого Релваса таким раздраженным, счел бы, что резкость его высказываний в определенной степени вызвана неблагодарностью Розалии. В такое состояние мужчина, как правило, приходит не без женского участия. Так что же между ними произошло?

А то, что галисийка, войдя во владение двумя магазинами на Шиадо, начала выдвигать Релвасу свои требования, вплоть до требования жениться. Интересно, из какой, она считала, тьмутаракани он свалился на ее голову?! Из Бразилии, должно быть… Лисичка подловила Релваса, получив его подпись о фиктивной продаже доли в акционерном обществе, обязуясь отдавать ему проценты с прибыли, бумаги, действующей, пока он жив, — он ведь не был уверен, что после его смерти она удовлетворится одними магазинами, а дети получат все остальное. Он уступил ей — о, простодушие!… Однако и полгода не прошло, как Розалия заговорила по-иному: она боялась, видите ли, потерять клиентуру, если узнают, что она всего лишь любовница, и так далее, и тому подобное, он же должен понять щепетильность положения, нет, она не о себе, она о клиентуре, о тех, от кого зависит процветание ее дела, они-то должны быть спокойны. Все это вызвало у Релваса улыбку: «О Розалия, уж не хочешь ли ты мне сказать, что из-за клиентуры я должен с тобой сочетаться законным браком?!»

И тут он увидел ее во всей красе: злобную, не скупящуюся на крепкие слова — подобное землевладелец вполне допускал в определенные моменты близости, но не сейчас, когда разговор шел о серьезном деле. И это он ей сказал. Тогда-то она, точно уповая на поддержку и помощь дьявола, и решила поставить на карту все, подпустив шпильку, что в таком серьезном деле, о котором шел разговор, самым смешным будет, конечно, ее согласие стать женой старика.

— Розалия, ты, как видно, за обедом выпила лишнего и, похоже, забыла, в чем я однажды тебе поклялся… Не вынуждай меня, чтобы я тебе это напомнил!

Но она все-таки вынудила его это сделать, и Релвас, не дожидаясь вторичной просьбы, сломал ей руку — господи боже! — в локте. И тут же отвез ее в больницу, а услышав из уст врача, что рука сломана, оставил ее на попечение медицины, зашедшуюся в криках и не знавшую, на что решиться — пожаловаться в полицию или промолчать. И она решила промолчать, все из-за той же клиентуры, именно так сказала Розалия одному их общему другу, подосланному к ней Релвасом с целью узнать настроение любовницы. «Розалия со своим пониманием чести торговки, неизвестно от кого унаследованной, пойдет далеко, пожалуй, еще станет президентом Ассоциации торговцев», — сообщил тот Релвасу с удовлетворением. Несколько недель спустя опять тот же общий друг пришел, но теперь к Релвасу, чтобы сообщить, что галисийку видели на Шиадо с молодым человеком, державшим ее под руку. Так лет двадцати с небольшим… По всему похоже, Розалия в ближайшие месяцы с магазинами расстанется.