Наоми Френкель - Дикий цветок
Тени опустились на пустыню, и Рами витал в воспоминаниях, глядя на темнеющие к вечеру пески. Поселенцы вернулись с маневров, и в окно штаба ворвался их оглушительный говор. Все собрались под инжирным деревом, склоненным над цистерной с горючим, пока не пришел приказ разойтись. Рами не вышел к младшим командирам, не пришел встретиться с ними за ужином в столовой базы. В окне штаба так и не зажегся свет, и потому никто не зашел туда, к Рами. Он сидел в одиночестве, с письмом Мойшеле. В комнате темно, но пустыня светла. В бараках зажглись огни, вспыхнули прожекторы, своими далеко идущими лучами ощупывая пески. Рами смотрел на небо, звезды и луну. Знаки Зодиака светили ему, и среди них – его – яркий, искрящийся. Снова пришла осень во всей своей силе в пустыню. Капитан Рами возвращается домой! Капитан Рами любит родной дом и свою страну. Его абсолютно ничего не сдерживает сказать Мойшеле именно так – «Страна любимой», и думать про себя: и Адас – моя любимая. Мойшеле оказался жертвой тысячи дней войны да еще поскользнулся на несчастной любви. И теперь он решает проверить себя на чужбине. Он собирается покорить мир, а Рами возвращается домой – покорить сердце красавицы. Благословен Мойшеле за свои деяния и за это письмо. Благословен Мойшеле, отменяющий запреты, избавляющий его, Рами, от пустыни, открывающий ему дорогу домой. Кончилось лето, пришла осень, и Рами возвращается домой! Воздух полон белой паутины: молодые паучки оставляют своих матерей, готовясь к самостоятельной жизни. Осень в пустыне полна тушканчиками, готовящими себе запасы пищи на зиму. Десятки тысяч нор пробиты мышами. Все живое ищет себе дом, убежище. Убралось лето, убралась война, и убрался Мойшеле. Новый год на пороге, и все полно ожиданий и надежд, и любому началу дано право осуществиться. Капитан Рами возвращается домой с букетом колючек для Адас.
Всматривается Рами в туманы, сгущающиеся перед окном Соломона, и пытается определить расстояния, чтобы понять, у какого окна он стоит. Поменялись ли окна, и он не может отличить окно в пустыне от окна в доме? Осень, завершившая «Войну на истощение» уже давно прошла, миновала также дождливая зима, Мойшеле не вернулся домой, и Рами тоже не вернулся. Пришла весна, и Рами почти женат, и первенец должен родиться через несколько месяцев. Почесывает Рами нос, и все запахи этой весны не похожи ни на одну из прошедших весен. Запахи этой ночи чужды ему, хотя двор кибуца тот же, и нос тот же. Смотрит Рами на дум-пальму, и ветер приносит от нее аромат Адас. И снова он ученик Рами, который прокрадывается в комнату ученицы Адас, чтобы вдыхать запах ее духов, идущий от подушки, запах горожанки, целый парфюмерный магазин. И снова он Рами, который поймал Адас на лужайке, поднес ее волосы к своему носу и патетически воскликнул:
«Сокровища ароматов!»
Дум-пальма словно переносится по воздуху к окну, у которого стоит Рами. Единственное дерево, которое врывается в серую пустоту двора запахами весны, запахами Адас, и они чужды, потому что пришла пора с ними расстаться. Чувствует Рами сухость в горле, и перед глазами проходят аккуратно и плотно написанные строки письма Мойшеле, которое он упрятал на самое дно рюкзака, и он про себя отвечает себе: капитан Рами не вернулся домой. Капитан Рами вернулся в пустыню. И букет колючек не дошел до Адас. Мойшеле открыл мне дорогу домой, чтобы я вернулся и замгснул ее в ту несчастливую ночь с Адас. Пришел домой, как герой, принесший мир, и вернулся в пустыню не мужчиной и не героем. В жаркой пустоши дух мой упал до нуля, и любовь замерзла, опустившись еще ниже нуля. Влачил я существование между днями, предшествовавшими той несчастливой ночи с Адас, и месяцами после этого. Длинное прощальное письмо Мойшеле не освободило меня от пустыни. Письмо это не принесло мне облегчения. Майор покинул страну, капитан женится, а что же с красавицей? Подул утренний ветер – куда он дует? Придет день, и Адас прочтет наши письма, и тогда нахлынут на нее воспоминания, как нахлынули на меня в эту ночь, и желательно, чтобы и письмо Мойшеле попало ей в руки. И тогда губы ее не успокоятся от тоски по мужу и любовнику, которые ей изменили. Прощальное письмо Мойшеле будет для нее как древо познания.
Одинок Рами перед серым утром на дворе кибуца. Даже пес-лунатик сбежал от него. Кричит петух, но крик его тонет ватной предутренней тьме. Исчез и Соломон, и даже звука шагов его не слышно. Достает Рами из рюкзака письмо Мойшеле, странички которого измялись. Он осторожно их разглаживает и вкладывает в стопку писем, на последнее письмо Мойшеле Соломону. Война была еще в разгаре, и Мойшеле писал его в командном пункте их бункера на канале. Посреди ада, взрывов, смерти, писал Мойшеле аккуратным почерком, плотно ставя буквы одну к другой, как будто вообще нет войны, и грохот орудий не сотрясает его руку. Рами склонился над письмом, и снова вдохнув запах табака, тот самый, который шел от пепельницы в его штабной комнате в пустыне, когда он читал это письмо. Сложил Рами письма в стопку, перевязал их, сверху положил тарелку и громко сказал в пустой комнате:
«Где ты, друг наш сердечный, где ты, Соломон?»
Безмолвие двора нарушается лишь звуком металлической цепи из коровника: подняла голову корова, немного освободить шею от сжимающей ее цепи. Ветер с шорохом гуляет по комнате, лает пес. На столе все еще стоит обильная еда, приготовленная Соломоном вечером, но аппетит у Рами так и не проснулся. Катает он маслину на языке, но так и не надкусывает ее. С полки смотрит на него с портрета Амалия, хмуря лицо в черной рамке. Амалия не любила фотографироваться, и после ее смерти возникла проблема. Чтобы приготовить портрет ко дню поминовения после семи дней траура, которое обычно происходило в столовой кибуца, пришлось воспользоваться ее карточкой из удостоверения личности. Фотограф сделал все возможное, чтобы увеличить снимок, отретушировать все морщины. Амалия явно не обрадовалась бы этой ретуши. Но улыбку фотограф так и не сумел придать ее лицу, и так еще усугубило это омоложение его естественную хмурость. Из темной рамки зорко следят глаза Амалии за каждым, кто приходит в дом Соломона. На Рами она смотрит как бы поневоле, и он отвечает ей тем же взглядом, не моргая и не сдвигаясь с места, и, несмотря на то, что съел маслину, косточку не выплевывает. Сиамец впрыгивает в комнату, кружится, мяукая, вокруг кресла Соломона и Рами отводит взгляд от Амалии. Расширяет кот зрачки на Рами, как бы прося о чем-то двумя вертикальными щелочками глаз. Рами понимает, наливает молоко в блюдце, подает коту и шепчет:
«Пей, дорогой, пей. Ночь эта – еще одна долгая история для нас обоих».
Кот жадно вылизывает молоко, пуская пузыри по его поверхности, а Рами выплевывает косточку и берет другую маслину. У него своя система поедания маслин: надкусывает, съедает плод, а косточку возвращает на язык и обсасывает. Тем временем кот выпивает молоко и с шумом толкает блюдце по полу. Наливает Рами опять молоко в блюдце и снова шепчет:
«Где ты был в эту ночь? Уверен, что и ты был среди тех возбужденных котов, что рыдали в ту мою ночь с Адас. Знал бы ты, что наделал своими рыданиями? Знал бы ты пути моего бегства от любви! Даже сильнейшие зимние дожди не смыли следы моего отступления от Адас. Пей молоко, дорогой, ибо ночь возбужденных котов была вершиной того лета и его концом».
Снова лежит Рами на диване, и снова воображение уводит его по пути бегства от любви – в глубь осени.
Первый дождь обложил всю страну до самого Эйлата, но на поселение не упало ни капли. В своем заброшенном сухом уголке слушал он дождь, падающий на долину. В пылающих песках видел он дальний свой дом в зеленеющем и расцветающем пространстве. В колючих кустарниках пустыни мерещились ему белые улитки на зеленых растениях. В жаркую летнюю сушь они прятались в глубине земли, и выползали после первого дождя. Долина белела ими, ползущими по кустам, цветам, листве и траве. Но в этом сухом месте не видно ни облачка, и сияющее небо отметает любую возможность дождя. Постоянный горячий ветер формует пески. Поселение – маленький оазис, зеленеющий среди моря желтых песков. За пределом забора из колючей проволоки стада, принадлежавшие бедуинам, истребили любой клочок зелени. Только к содомским яблокам они не прикасались, и десятки тысяч эти мягких круглых плодов разбросаны были по пустыне. Кусты, дающие эти плоды, источают белую смолу, ядовитое содомское молоко. Осень пришла и в пустыню. На крыльях горячего ветра летит семя с кистями шелка. Ложная красота! Из красивых этих семян вырастают ядовитые плоды пустыни. Даже к невысокому кусту дрока, растущему у ворот поселения, цепляются эти волосатые семена. Ароматные цветы, распускающиеся на ветках дрока, опали, оголив куст. Не о таком кусте сказано – «И будем сидеть под сенью дрока». Это скорее кустик, ветки которого обломал кто-то из поселенцев, вероятно, солдат, охраняющий ворота, сделал это, изнывая от скуки. Рами дал приказ – охранять куст, и старшина Цион Хазизи, повесил на куст дрока – «Вход воспрещен!»
