Ким Стрикленд - Клуб желаний
Стиральная машина заходила ходуном, пришлось остановить процесс и уложить белье поравномерней. Мара снова глянула на часы.
Начало шестого. Что-то больно долго стирает… но что теперь поделаешь? Слишком поздно она обнаружила, что кроме этих штанов ей надеть нечего.
Теперь брюки крутились в машине, крутились и крутились. «Надо бы позвонить девчонкам… Хотя я опоздаю на самую малость. И потом, это же Линдси и Клаудия.
Они не обидятся, если я приду к шести, все-таки надо позвонить». Мара отправилась наверх за телефоном. Однако, войдя в кухню, она прошла мимо телефона и двинулась прямиком к холодильнику.
Все вокруг говорили — громко и оживленно. То в одном, то в другом углу галереи раздавались взрывы смеха. Работы Джил занимали кирпичные стены галереи и несколько стендов посреди зала. Мощные лампы идеально освещали картины, людей, великолепный паркет. Гости расхаживали по галерее, с бокалами и канапе на палочках в руках, и беззаботно трещали. Интересно, подумала Линдси, когда-нибудь у нее пройдет аллергия на светские вечеринки?
Ее муж, Джеймс, живо нашел с кем поговорить о недвижимости и теперь горячо обсуждал с собеседником все чердаки в округе, а Линдси потягивала вино и старательно изображала интерес ко всему происходящему.
Вообще-то открытие выставки — дело хорошее. Линдси это обожала: людей посмотреть, себя показать, отовариться, потрепаться. Кто-нибудь из знакомых непременно появится… Но сегодня она только и делала, что обшаривала глазами толпу, выискивая Джил, а та будто сквозь землю провалилась. Между прочим, как и Клаудия с Марой. Куда они все запропастились?
Линдси посмотрела на часы — четверть седьмого. В восемь все закончится. Почему они опаздывают?
Открылась входная дверь, Линдси в который раз повернула голову, но в галерею зашла парочка — оба лет двадцати, оба одеты в стиле 1970-х.
— Пойду присмотрю что-нибудь для дома, — сказала Линдси мужу. Но сегодня искусство ее не особенно интересовало. Хотелось еще выпить, снять напряжение.
— Оставь пару баксов на такси, — с ухмылкой бросил Джеймс и снова вернулся к своим чердакам.
С Клаудией все ясно, эта вечно опаздывает, непонятно только, почему именно сегодня это так тревожит… Но Мара-то где? Линдси маневрировала в толпе, выискивая хоть одно знакомое лицо. Потягивая вино, осмотрела работы Джил и пошла снова наполнить бокал.
Расставленные по галерее скульптуры другого мастера — не Джил — заинтересовали Линдси. Одну она заприметила сразу, и брови у нее поползли вверх. Забавно было бы подежурить возле этого «цветочка» весь вечер, понаблюдать за реакцией проходящих мимо: кто сообразит, что это такое, а кто — нет. Урок психологии.
— Ума не приложу, где Джил. Открытие собственной выставки! Как она может пропустить такое событие? — услышала Линдси женский голос за спиной.
— Собирается устроить эффектный выход? — отозвался высокий темноволосый мужчина. — Или вообще не явится?
Линдси медленно двинулась вокруг еще одного стеклянного цветка, делая вид, что хочет полюбоваться им со всех сторон, а разговор за спиной ей вовсе не интересен.
— Ни за что. Она никогда не пропустит открытия. Ей нравится быть в центре внимания. Не позвонить ли? Узнать, все ли в порядке?
Мужчина пожал плечами:
— А оно тебе надо?
— Пожалуй, ты прав, Дэвис. А я дурочка, — рассмеялась дама. — Наверняка Джил просто капризничает. Ее отец частенько говаривал мне, что с ее матерью тоже бывало нелегко.
Пара прошла мимо. Линдси ужасно хотелось пойти следом, но это было бы чересчур. Джил вообще не явится? Прогуляет открытие своей собственной выставки? Да что с ней творится?
Линдси снова принялась высматривать среди гостей Клаудию и Мару. «Убью обеих! Хороши, нечего сказать, — уломали меня заявиться сюда для разговора с Джил, а сами пожаловать не изволили. Даже не позвонили!» Линдси открыла сумку и на всякий случай проверила телефон. Ни единого звонка.
Бродя по галерее, Линдси углядела несколько небольших полотен на задней стене, явно не имевших отношения ни к абстракции, ни к выставке Джил, которая оказалась на удивление скромной. Линдси медленно прошла мимо них, разглядывая каждую и рассеянно прикладываясь к бокалу.
Узкий коридор вел к кабинету, у двери которого на кирпичной стене одиноко висела картина. Оглянувшись по сторонам, Линдси скользнула в коридор, куда, по всему, посторонним вход был воспрещен. На полотне — как ни странно, очень хорошем — был изображен фабричный пейзаж. Тона серые, черные и ржаво-коричневые, но было что-то такое в дымящих трубах, в цвете звездного неба. Что-то неотразимо притягательное. «С удовольствием побывала бы там…» И вдруг картина, к великому изумлению Линдси, словно ожила: звезды замерцали, дым потянулся вверх. Линдси мотнула головой и заглянула в бокал — может, кто тайком подсыпал какой гадости? Нет, должно быть, просто выпила лишнего.
Когда Линдси снова подняла глаза, картина вновь была просто картиной. Линдси еще постояла перед полотном — вдруг снова получится? — гадая, с чего бы ей захотелось побывать на фабрике.
— Это не продается, — услышала она сзади женский голос и по мягкому тону поняла, что ей не грозит оказаться в полиции за вторжение на запретную территорию.
— Я случайно заметила и… решила взглянуть. Вы не против?
— Нисколько, — спокойно откликнулась женщина. — Я лишь хотела объяснить, что она не продается.
— Необыкновенная вещь.
Губы женщины тронула мимолетная улыбка, словно она знала, какой сейчас глюк приключился с Линдси.
— Вы правы. Ее писала моя мать. Она и была необыкновенной женщиной… Волшебной.
— Боюсь, вы подумаете, что я не в своем уме… (Линдси решила признаться — вино развязало ей язык, и вдобавок, кажется, дама и так все знала.) Но клянусь вам, у меня на глазах картина ожила!
Незнакомка и бровью не повела. Ничего не сказав, она явно ждала продолжения.
— Это не какая-нибудь особая краска, нет? — Линдси снова повернулась к картине. — Голограмма, к примеру?
— Голограмма? Ну что вы!
«Ясно. Больше мне в этой галерее показываться нельзя». Линдси постаралась утешиться мыслью, что она не первый гость, перебравший шардоне на открытии выставки.
— Но вы правы, картина волшебная, — заметила незнакомка, и, когда Линдси обернулась — не ослышалась ли? — безмятежность на лице женщины сменилась улыбкой.
27
— То есть картина в самом деле оживает? — спросила Линдси.
— В самом деле. Только не всем дано это увидеть.
Линдси на мгновение потеряла дар речи.
Наконец, не найдя никаких других слов, протянула руку:
— Меня зовут Линдси. Линдси Макдермотт.
— Тейт. — Женщина пожала ей руку.
Тейт? Линдси недоуменно заморгала. Тейт — девичья фамилия Линдси, и ей показалось, что незнакомка исправила ее ошибку.
— Ваша фамилия — Тейт? — уточнила Линдси.
— Нет, дорогая, — ответила женщина. — Ваша.
Линдси прищурилась на странную особу. Уйма людей знает Линдси Макдермотт — все-таки светская львица. Женщина могла слышать о ней, могла знать, что ее девичья фамилия Тейт. Линдси и сама часто представляется Тейт-Макдермотт.
— Да что это я? — усмехнулась незнакомка. — Позвольте и мне представиться — Грета Крейвен.
— Очень приятно, Грета. — Линдси хотелось поинтересоваться, откуда Грета знает ее девичью фамилию, но вместо этого она спросила: — Вы хозяйка галереи?
— Да.
Линдси опять повернулась к картине и засмотрелась на звезды.
— Да… И впрямь необычная вещь. И часто она… э-э… оживает?
— Она оживает только для тех, кто готов это увидеть.
— Правда? А кто может увидеть? Любой?
— Пока вы единственная. Кроме меня.
Дважды за один вечер лишиться дара речи — пожалуй, чересчур. Линдси оцепенела, во рту пересохло. Попробовала сглотнуть, ничего не вышло. Она пялилась на картину с застывшей на лице нервозной улыбкой. И лишь когда вспомнила, что у нее в бокале еще осталось немного вина, когда отхлебнула — лишь тогда к ней вернулся голос.
— Только я? — выдохнула она, переведя взгляд на Грету.
Та кивнула.
В высшей степени уклончиво. Похоже, словами Грета разбрасываться не привыкла. Ее немногословность напомнила Линдси прием, которым пользуется Джеймс на собеседованиях: просто кивает на каждый ответ соискателя. Говорит, соискателям всегда кажется, что возникшую паузу надо чем-то заполнить, и просто уму непостижимо, какими унизительными для самих себя подробностями они эту паузу заполняют.
Но Линдси на этот крючок не поймаешь. Она молча разглядывала картину, хотя ей до смерти хотелось выведать все, задать миллион вопросов. Например: «С чего бы такая честь выпала мне одной?» Или: «Что вы такое добавляете гостям в вино?»
