Эрик Маккормак - Летучий голландец
Чтобы сделать приятное Томасу, Дорис терпела ужасный запах тридцать дней. Пять кошек с отвращением морщили носы. В должное время Дорис родила дочь, Мириам. Но всеобщей любовью что-то не пахло: пять кошек ополчились против девочки. Они злились и шипели всякий раз, когда Дорис кормила ее или просто до нее дотрагивалась.
Естественно, кошкам пришлось исчезнуть.
Мириам росла довольным и уверенным в себе ребенком. К пяти годам она поняла и приняла устройство семьи, в которой родилась. Отец больше интересовался своей наукой, чем домашней жизнью, и часто работал допоздна в университетском кабинете. Мать была все время дома, но всегда следила за собой, и уже к завтраку была накрашена.
Дорис и теперь умела вести разговоры не больше, чем до замужества.
Однажды маленькая Мириам – ей было тогда лет пять – играла во дворе со школьной подружкой и увидела, что мать смотрит на них через окно на кухне. Дети болтали, как обычно болтают дети.
Позже Дорис стала расспрашивать ее об этом.
– О чем вы разговариваете? – поинтересовалась она.
– Я не знаю, – ответила Мириам. – Мы просто разговариваем.
– Вы просто повторяете одно и то же снова и снова? – спросила Дорис. Казалось, она думает, что разговор – это какой-то фокус, которому дочка может ее научить. Конечно, Мириам не могла ей помочь.
Иногда Дорис беспомощно плакала, и тогда именно Мириам утешала ее, обнимая и уговаривая:
– Успокойся, мамочка, у тебя все будет хорошо. Казалось, у Дорис нет конкретных причин для слез, но однажды она призналась Мириам, что плачет из-за воспоминаний о кошках. Она не может забыть их обвиняющие взгляды – как кошки смотрели на нее, когда их засовывали в грузовик, чтобы от них избавиться.
– Я так перед ними виновата, – сказала она.
– Почему? – спросила Мириам.
– Если бы у меня не родилась ты, им не пришлось бы исчезнуть, – всхлипывала она. Потом Дорис осознала смысл того, что сказала, и почувствовала себя страшно виноватой еще и в том, что обвинила собственную дочь. Мириам снова пришлось долго ее утешать.
Когда Мириам было пятнадцать лет, ей приснился кошмар. В этом сне она пришла из школы и обнаружила дом абсолютно пустым: в нем не было никакой мебели и ни малейшего намека на ее родителей. Она проснулась в панике и ей стало легче, лишь когда она поняла, что это просто сон.
Во время завтрака Мириам рассказала об этом сне родителям. Матери, конечно, было нечего сказать. Но отца сон очень заинтересовал: он рассказал Мириам, что в эпоху Ренессанса людям была присуща огромная вера в сны. Их воспринимали как предзнаменования грядущих событий; впрочем, в наши дни эта идея до некоторой степени дискредитирована.
Мириам спросила Томаса, снились ли ему когда-нибудь сны-предзнаменования?
Он ответил: возможно, да – но если и так, то на самом деле это не важно, ибо, похоже, снов своих он никогда не помнит. Как только он пытается их запомнить, сказал Томас, они рассыпаются, хрупкие, словно розы, когда их срываешь.
Мириам снились варианты этого сна про пустой дом еще несколько раз, но она не воспринимала их как предзнаменование. Она пришла к разумному заключению, что существует очень тонкая связь между миром снов и реальным миром. Ее и не волновало отсутствие взаимопонимания между родителями. Разве неправда, что родители большинства ее школьных друзей часто почти не замечают друг друга? Так или иначе, Мириам была уверена, что родители любят ее – хотя они никогда этого прямо не говорили, – но это было для нее важнее всего.
В восемнадцать лет Мириам подала документы в Университет Торонто, и ее приняли. Она никогда не уезжала из дома и с нетерпением ждала момента, когда будет жить одна в общежитии университета.
Утром в среду, в семь часов, за три недели до отъезда, ее разбудила Дорис, склонившаяся над ней.
– Что-то случилось? – забеспокоилась Мириам.
– Отец, – сказала Дорис, – он не пришел домой вчера вечером.
Несмотря на то, что Дорис казалась страшно взволнованной, она педантично наложила макияж, перед тем как разбудить Мириам.
Мириам вылезла из постели, и обе сели, раздумывая, что им теперь делать. Они позвонили Томасу на работу, но там никто не ответил. Мириам хотела набрать номер полиции, но тут зазвонил телефон, и она с надеждой схватила трубку.
Это был адвокат Томаса.
– Я хочу встретиться с вами и вашей матерью сегодня в девять утра, – сказал он, – чтобы обсудить отсутствие вашего отца.
Адвокат действительно пришел в девять часов и быстро разъяснил ситуацию. Ничего ужасного не произошло. Томас просто их оставил. Он спланировал свой отъезд некоторое время назад, и решил переселиться до того, как Мириам уедет в университет, зная, что лишь она сможет разобраться с практическими вопросами.
И в самом деле, именно Мириам, а не Дорис, адвокат показал толстую папку, в которой содержалось подробное описание финансовых обязательств.
– В общем и целом, все очень справедливо, – сказал он. – Ваше содержание позволит вам продолжить образование и ни в чем не нуждаться. К тому же ваша мать будет получать очень щедрые выплаты, и дом останется в ее владении в течение всей ее жизни. Мы с вашим отцом постарались предусмотреть все возможные обстоятельства.
Адвокат произнес это так, будто ждал, что его поблагодарят за достойное участие в этом деле.
Мириам не испытывала никакого желания благодарить его.
– Это из-за другой женщины? – спросила она вместо матери.
Адвоката, кажется, разочаровал этот вопрос.
– Не думаю, – сказал он. – Но это не имеет никакого отношения к делу. Моя работа – заниматься разделом имущества и финансов. Личные вопросы – вне моей компетенции.
Слово «компетенция» отдавалось эхом в голове Мириам после ухода адвоката. Она вспомнила, как Томас в то лето однажды пришел к обеду с опозданием. Он читал книгу и положил ее рядом с собой на стол.
– Какая замечательная обложка, – сказала Мириам: книга была старая, в кожаном переплете, отделанном золотом.
– Она о Кире-Пешеходе, – ответил Томас. – Ты про него слышала?
– Нет, – ответила Мириам.
– Один из наиболее интересных античных стоиков, – сказал Томас. – Он полагал, что именно привязанность к земному делает нашу жизнь и смерть невыносимыми. Поэтому Кир в молодости покинул свой дом в Дамаске, отправился в путешествие по странам Ближнего Востока – и никогда не шел дважды одной и той же дорогой. Сорок лет он ходил целыми днями, каждый день, останавливаясь, только чтобы очистить кишечник и поспать. И, разумеется, в конце концов – чтобы умереть.
– Как странно! – сказала Мириам; она часто говорила так о материях, которые интересовали отца.
– Последователи Кира, – сказал Томас, – ходили за ним и записывали его высказывания для потомков. Видишь? Это одна из его самых знаменитых аксиом.
Он протянул Мириам книгу. Жирным шрифтом на первой странице были напечатаны слова:
«Что бы ни любил мудрец, он от этого уходит».
3
В тот момент во «Дворце пончиков» я мог только покачать головой. Но через некоторое время я смог и кое-что произнести.
– Да… – сказал я.
Мириам сделала глоток кофе, любуясь моей реакцией.
– Конечно, я и представления не имела, что он собирается подражать Киру! – сказала она со своей прекрасной улыбкой. – Но он так и поступил. С тех пор прошло уже двенадцать лет.
– А куда он уехал? – спросил я.
– Недалеко, – ответила она. – Но с тем же успехом мог переехать и за тысячу миль. С того дня мы должны были общаться с ним только через адвоката.
– Наверное, вы были очень обижены, – сказал я. – Вы наверняка скучали по нему.
Она улыбнулась.
– На самом деле не очень, – ответила она. – Знаете, он всегда как будто отсутствовал – словно большей его части никогда не было с нами дома. В любом случае, мы никак не могли помешать ему. Он не нарушил никаких законов. Мы не смогли бы заставить его вернуться, даже если бы захотели. – Она немного задумалась. – На самом деле я всегда думала, зачем он рассказал мне о Кире-Пешеходе – не потому ведь, что хотел предупредить меня о своем уходе. По-моему, он хотел, чтобы я поняла, что он любит по-своему и меня, и маму. По большому счету, я никогда в этом не сомневалась. К тому же вы наверняка замечали – он всегда любил цитировать предшественников. Я иногда думала: а стал бы он так поступать, если бы до него никто этого не делал?…
Глядя на нее, я размышлял: как случилось, что у этих двух людей появилась на свет такая дочь – настолько мудрая и добродушная. Возможно, ее реакцией на своих родителей – как у многих детей – явилось то, что она стала их противоположностью: практичной, а не погруженной в книги, как отец; активной, а не пассивной, как мать. Но сначала, из-за воя на похоронах, я счел ее самым приземленным человеком в мире.
