Стефан Брейс - Создатель ангелов
— Это святое место терпит только святые слова, — сказал он.
Святое место. Святые слова. В голове у Виктора гудело. Тогда отец Норберт раскрыл молитвенник и произнес:
— Мы молимся Тебе, о Иисус, и возносим хвалу Тебе.
А ученики подхватили:
— Ибо Ты спас нас от грехов наших на святом Кресте.
Потом отец Норберт прочел молитву, положенную на первом стоянии, а в конце все ученики прочли «Отче наш».
Затем они прошли по петляющей асфальтовой дорожке ко второму стоянию, отец Норберт, не прерываясь, читал из молитвенника, который нес перед собой на вытянутых руках, как мертвую птицу.
Иисус поднимает на плечи крест. Стояние второе.
И снова Виктор смотрел во все глаза. Грот. Ограда. Алтарь. Надпись. И над всем этим скульптуры.
В горельефе казалось, будто фигуры в любой момент могут сойти на землю. Казалось, они стоят там, только пока на них смотрят люди. Но то, что фигуры не живые, Виктор понял по их размеру. Они были даже меньше его самого. Иначе он был бы уверен, что они живые.
— Аминь.
И все-таки когда его класс отправился к следующему стоянию, Виктор продолжал оглядываться, пока фигуры не исчезли из вида: как будто хотел убедиться, что они не шевелятся.
Так он прошел со всей группой от остановки до остановки и видел, как Иисус три раза падал. И все три раза он хотел помочь ему подняться.
«Поэтому здесь и решетки, — думал Виктор. — Чтобы никто не мог Ему помочь».
— Мы молимся Тебе, о Иисус, и возносим хвалу Тебе.
— Ибо Ты спас на святом Кресте мир наш.
Они дошли до одиннадцатой остановки.
— И раны Твои… — слышал Виктор молитву святого отца, глядя на поднятые высоко в воздух молотки, которые в любой момент готовы были вбить гвозди в руки и ноги Иисуса. На этот раз Виктор успокоился: фигуры не ожили. Но это не спасет Иисуса от того, чтобы на следующем стоянии оказаться на кресте. Виктор знал об этом и потому сейчас не стал читать «Отче наш» вместе со всеми: ведь это по вине Господа Иисус оказался там. Он отдал своего Сына на волю судьбе.
— Аминь.
В этот раз Виктор не оглянулся, когда они пошли дальше. Если бы он оглянулся, фигуры наверняка зашевелились бы. В этот раз совершенно точно, он был в этом уверен, и тогда молотки тяжело опустились бы вниз. Он не хотел этого видеть.
Мальчик медлил, потому что видеть Иисуса на кресте он тоже не хотел. Но рука брата Ромбу у него на плече тихонько подталкивала его за другими учениками.
Дорога круто повернула, и они оказались на большой площади у двенадцатой остановки. Виктор открыл рот от изумления.
Иисус в человеческий рост висел на кресте. Не в гроте, а над гротом. Не в горельефе, а отдельно, как будто его вынули из скульптуры и живым распяли на горе, на кресте, где он только что умер.
Справа и слева от Иисуса стояли еще два креста, а на них — двое других распятых, и тоже в человеческий рост. У подножия креста было четыре человека, Виктор знал, кто это, но сейчас не обратил на них внимания.
Он видел только Иисуса на кресте. Большого и серого. Как будто покрытого пылью, упавшей с неба.
Все, что сидело у него в голове до сих пор, начиная с насмешек и ухмылок, теперь разыгралось в полную силу. Одна строка вела за собой другую.
Ты, разрушивший храм Господень и за три дня его построивший, спаси Себя Самого; если ты Сын Божий, сойди с креста. Насмехались над Ним и первосвященники, и книжники, и старейшины.
Как бусины в четках, покатились слова.
Говорили они: других спасал, пусть спасет Себя Самого. Если Он Царь Иудейский, пусть спасет Себя, и мы поверим в Него.
Виктор отделился от группы, и брат Ромбу с отцом Норбертом не заметили этого, потому что с закрытыми глазами читали «Отче наш». То, что Виктор уходит, заметили несколько подглядывающих учеников.
Если Он Христос, избранный Божий, пусть Господь спасет Его, если Он милостив к Нему. Ибо называл Себя Сыном Божьим.
Он скрылся за соснами, которые росли по бокам грота. Ученики стали толкать друг друга, машинально дочитывая молитву.
Так же злословили и разбойники, что были распяты с Ним.
Мальчик появился справа, как будто вышел на сцену. Уверенным шагом он прошел под крестом убийцы, мимо Марии Магдалины, обошел римского солдата и остановился под крестом Иисуса. Затем повернулся к кресту спиной и прижался к нему. Макушка доставала Иисусу до пояса.
От шестого же часа дня сделалась тьма по всей земле до часа девятого. И Иисус возопил громким голосом, сказал.
И тут Виктор вытянул в стороны руки, как Иисус у него над головой, открыл рот и закричал:
— ELI, ELI, LAMA SABAKTANI?
Его резкий голос отозвался высоко в небе, все посмотрели наверх и увидели, как Виктор медленно уронил на грудь голову.
* * *Спустя несколько недель после публикации статьи Виктора Хоппе в журнале Cell на западе, по другую сторону океана, поднялся предательский ветер. В Филадельфии в Институте анатомии и биологии «Вистар» склонились над статьей Дэвид Солар и Джеймс Грат и оба покачали головами. Они уже много лет занимались трансплантацией клеточных ядер и заслужили на этом поприще впечатляющую и неприкосновенную репутацию. Отчет Виктора Хоппе с самого начала вызвал у них вопросы. Возможно, и зависть, но об этом вслух не говорилось. Для них важно было ответить на вопросы. Поэтому ученые решили сделать то, от чего все время отказывался Виктор, — повторить эксперимент.
Они ничего не делали второпях. Опыты заняли три года. Три года, в течение которых Солар и Грат как грифы кружили над одним и тем же местом, паря на широких крыльях по ветру, становящемуся все сильней.
Если кто и должен был почувствовать этот поднимающийся ветер, так это Рекс Кремер. За те же самые три года он тоже неоднократно пытался повторить эксперимент Виктора Хоппе, но ему ни разу не удалось клонировать мышиные эмбрионы. Что-то все время случалось. То эмбрионы погибали в питательном растворе, то не приживались в матке, а когда все-таки доходило до рождения, мышата рождались мертвыми или сильно изуродованными. Надо отрабатывать технику, настаивал Виктор, но сам ни разу не протянул руку помощи, отговариваясь тем, что подробно описал ход эксперимента, и больше ему добавить нечего.
Самому же Виктору, несмотря на его оптимистичные прогнозы, за эти годы также не удалось клонировать взрослых мышей, из-за чего Кремер стал задавать себе все больше вопросов касательно самой методики. Виктор, однако, настаивал, что в его случае дело было вовсе не в методике, а в том, что ему не удается перепрограммировать клетку. Впервые доктор Хоппе признал, что это оказалось труднее, чем он ожидал, и, когда однажды ему все-таки удалось добиться результата, он сознался, что делу помогла случайность. Ученый рассказал, что прервал эксперимент и оставил использованные клетки в чашке Петри без наблюдения. Обычно, чтобы поддерживать их жизнь, в питательную среду каждый день добавляли немного сыворотки, но в этот раз он этого не сделал, так что клетки буквально изголодались. Когда ему, спустя несколько дней, снова попалась на глаза эта чашка Петри, Виктор из любопытства взглянул на клетки и выяснил, что часть из них погибла, а другая — еще жива, но так ослаблена, что вступила в стадию G0. Таким образом, клетки снова оказались на начальном этапе, и это было именно то, чего Виктор искал в течение двух лет. В дальнейшем ему нужно было лишь рассчитать количество сыворотки, при котором у клеток было бы чуть меньше питания для того, чтобы выжить, но чуть больше, для того чтобы умереть. В результате они подконтрольно замирали в стадии G0.
Рекс с нарастающим удивлением выслушал рассказ Виктора и в конце сказал, что на этом и держится вся наука: превратить необычную случайность в четкую закономерность.
У Виктора был готов ответ:
— Теперь у меня снова все под контролем. Значит, времени потребуется уже немного.
— Насколько немного, Виктор?
Точной датой ординатор мог бы усыпить нетерпение остальных.
— До конца этого года.
Был июль 1983 года.
— Это всего шесть месяцев.
— Шесть месяцев, — повторил Виктор, и по его голосу невозможно было понять, много это или мало.
Он позвонил сам. Заранее написал на бумаге, что скажет. Дословно. Слово за словом. Прочитал все фразы несколько раз вслух, стараясь, чтобы слова звучали как можно более естественно. И после этого набрал номер.
Виктор хотел, чтобы обе женщины приехали в Ахен. Для беседы. Больше он пока не собирался говорить. Они, разумеется, спросят его, о чем он хочет побеседовать. О прошлом, ответил бы он. Но и о будущем. Он скажет, что наука за прошедшие годы сильно шагнула вперед. О своей роли в ней он не станет упоминать. То, что раньше считалось невозможным, скажет он, оказалось просто сложным. А то, что казалось сложным, теперь стало гораздо проще. Ему самому нравились эти фразы.
