Ромен Гари - Повинная голова
— Ну хватит, Чинги, не реви…
— Ты что, не видишь, я взволнован! Такое нужно отпраздновать. Одевайся, пошли танцевать…
Вдруг он забеспокоился:
— А тебе танцевать-то можно? Он не вывалится?
— Он не может так просто вывалиться. Уж если зацепился, так зацепился.
— Вот, кстати, напомнила, надо купить серую мазь. Понятия не имею, где я подцепил эту дрянь. Такая грязища кругом, не знаешь, куда деваться.
— От Унано, — сердито процедила Меева. — Эта девка не француженка. Совершенно не следит за собой.
Он закурил сигару. И снова мысль о том, что у него будет сын от неизвестного отца, пробудила в нем надежду.
Они встали, вышли из фарэ, пошли по пляжу, держась за руки. Километры белого песка были рассыпаны, казалось, исключительно для того, чтобы им было приятно ступать по нему.
— Когда ты едешь во Францию?
— Почему ты решила, что я еду?
— Потому что у тебя вид побитой собаки.
Он понимал, что оставаться на Таити невозможно. Но еще был шанс сбежать. Существуют ведь где-то другие острова, необитаемые, в далеких атоллах. Но его все равно очень быстро отыщут. Они берегут его как зеницу ока и не упустят ни за что. Как якобы сказал ему де Голль, когда он якобы осуществил свой знаменитый ядерный «прорыв»: «Я считаю для себя честью жить в одно время с таким выдающимся человеком».
Он улыбнулся. Он еще не сдался. Как будет благодарен мир, когда первый механизм — автомобиль, стиральная машина или зерновой комбайн — с мотором в две-три души (говорить станут попросту в два-три «духа») поступит в продажу!.. Никто тогда не посмеет заявить, что человечество утратило духовность.
Накануне он виделся с Бизьеном и подробно рассказал обо всем, что с ним произошло. Бизьен вежливо выслушал, не выказав ни малейшего удивления или скепсиса, и вообще был необыкновенно учтив. Кон так и не понял, поверил бывший патрон его исповеди или счел ее очередной творческой импровизацией, по части которых сам был большой мастер.
— Фантастическое совпадение! Интерпол разыскивал меня за мошенничество, и я сделал в Венесуэле пластическую операцию. И кто бы мог подумать, хирург совершенно случайно сделал меня похожим как две капли воды на крупного французского ученого, бесследно исчезнувшего около двух лет назад, скорее всего убитого. Отец французской водородной бомбы, многообещающий исследователь, с массой перспективных идей… Его везде искали, ну и, естественно, в какой-то момент вышли на меня и «опознали»… Сходство, видимо, разительное… В результате одни пытаются меня убить, другие ночей не спят — охраняют… Все хотят, чтобы я работал именно на них. Представляете? Надеются, что я придумаю новое сверхмощное оружие… Это я-то!
Бизьен задумчиво сосал маслину. Лицо его не выражало ничего.
— Красиво, — сказал он.
— Не верите?
— Отчего же? Верю, — вежливо ответил Бизьен.
— И, между прочим, я его сделаю. Я способен на все.
— Знаю.
— Ведь я — Человек! — воскликнул Кон мелодраматическим тоном, как бы пародируя самого себя, что позволяло путать карты и высказываться вполне откровенно под видом шутовства.
— Я — Человек и в этом качестве обречен на уничтожение, потому что наши выдающиеся мыслители предрекают мне близкий конец. Короче, меня пытаются истребить и одновременно меня же спасти. И то и другое правильно. Я ведь непредсказуем. Могу добровольно пойти на крест, как Спаситель, могу сделать страшнейшее оружие. Это уж как получится. Такой вот я, ничего не поделаешь!
Бизьен одобрительно кивнул. Означало ли это, что друг-пикаро ему верит или просто выражает профессиональное уважение коллеге? Кон не знал.
— Конечно, можно было бы сказать им, что это не я. Но, в сущности, это все равно я. И я не стал отпираться. Не имело смысла. Это все равно что утверждать, будто не я распял Христа, не я обратил негров в рабство, не я устроил в Китае «культурную революцию», будто уничтожение евреев, Вьетнам, Хиросима, отравление атмосферы, Крестовые походы не моих рук дело… Естественно, моих, чьих же еще?.. Во всяком случае, бежать я уже не могу. Некуда.
Маленькие, лишенные выражения глаза великого промоутера медленно поднялись, чтобы встретиться с глазами Кона. Кон выдержал его взгляд не моргнув. По лицу Бизьена скользнула улыбка.
Номер не прошел. Впервые за всю карьеру пикаро Кон покраснел.
— Крестовые походы были из рук вон скверно организованы, — строго сказал Бизьен, то ли решив тактично сменить тему, то ли сожалея, что его там не было. Уж он бы организовал все как надо.
Светало. За пальмовой рощей хижины деревни Таэ приветствовали рождение дня столбиками неподвижного дыма. По Океану пробегала легкая дрожь, подгоняя к берегу длинные белые полукружия. Мужчина и женщина, держась за руки, шли по розовому песку. Кон пел.
XL. Тягчайшее оскорбление
В тот день он решил подкрепиться у мамаши Нуне, которая держала харчевню в Таороа и всякий раз, когда он заходил, кормила его свининой.
— Кон, да ты фью! Это правда, что ты скоро нас покидаешь? Садись. Свинина поднимает настроение.
Кон сидел мрачный. Он, в общем, готов был снова стать Марком Матье, профессором Коллеж де Франс в двадцать семь лет, гениальным физиком и автором пресловутого «прорыва», подарившим Франции термоядерную бомбу. Он Человек, у него, как, впрочем, и у всех, ипостасей может быть сколько угодно, и раз уж цивилизация требует… Что ж, он вернется в Париж и изобретет еще какую-нибудь мерзость. Да она уже почти готова. Осталось только додумать кое-какие детали.
Он повеселел.
— Ну, как свинина, Кон?
— Вкуснейшая!
Он вдруг с отвращением оттолкнул тарелку.
— Что с тобой?
— Что со мной, что со мной… Просто есть больше не хочется.
В сущности, Бог запретил евреям есть свинину, чтобы они случайно не превратились в людоедов.
Кон улегся под деревьями. Свет был такой яркий, что пальмы казались китайскими тенями, а неподвижные пироги с рыбаками висели где-то посреди сверкания, в котором небо и Океан сливались в единое целое, и это не было ни водой, ни воздухом, а каким-то лучезарным небытием.
Прикрыв лицо фуражкой, Кон собрался вздремнуть, убаюканный дружественным бормотанием воды у его ног, как вдруг услышал шаги. Он покосился через плечо на заросли кустарника, и шаги стихли. Если танэ и вахинэ уже начали прятаться, стесняясь заниматься любовью, значит, точно всему конец! Он зевнул, закрыл глаза, и в ту же секунду на него обрушился град ударов. Он завопил, стал отбиваться, дал кому-то ногой в живот, получил удар в челюсть, потом в голове что-то вспыхнуло, и он потерял сознание.
Придя в себя, Кон сообразил, что находится в участке. Бросив взгляд сквозь решетку, он мгновенно узнал двор, выходивший на улицу Маршала Фоша, а напротив вывеску «Кит-Кэт», куда устремлялись все моряки на поиски вахинэ своей мечты. Впервые жандармы обошлись с ним так круто, и Кон устроил себе суд совести, быстро проанализировав свое поведение в последние дни. Однако упрекнуть ему себя было не в чем.
Так он промаялся час или два, пока не услышал «эй! эй!», доносившееся со двора. Он бросился к окну, готовый выразить свое отношение к происходящему. Но это оказалась Меева. Она стояла во дворе вместе с тремя другими вахинэ, пришедшими поддержать ее в беде.
— Зачем ты делаешь такие вещи, Кон?
— Какие вещи? Что я сделал? В любом случае это неправда!
— Говорят, ты избил жандарма Поццо при исполнении служебных обязанностей.
— О черт! — воскликнул Кон.
Он совершенно об этом забыл.
Случилось все накануне. Кон устал и потому был настроен мирно. Он ездил на рыбалку, которая заключалась у него в том, что он просто сидел в пироге, нисколько не тревожа рыб. Он возвращался домой с пустыми руками, в ушах еще шумел прибой, а в голове не осталось ни одной мысли, что и есть истинная цель всякой медитации.
Там, где тропа выходила на дорогу, Кон наткнулся на Христа. Тот сидел у обочины, положив крест на землю, и ел колбасу, запивая дешевым красным вином. Кон не узнал его и удивился — лицо было ему незнакомо. Значит, новенький. Последний, кто работал Христом, был Беллен, француз с мыса Венюс, приехавший на Таити в качестве «дружелюбного инструктора» «Клуб Медитерране» и уволенный оттуда за то, что пренебрегал коллегами-француженками, занимаясь исключительно таитянками.
— Привет!
— Привет! — отозвался незнакомец.
Кон смотрел на крест, лежащий на земле. Это было нехорошо. Крест, он на то и крест, чтобы его нести.
— Давно работаете?
— И не спрашивайте! Скоро неделя. Не работа, а каторга, можете мне поверить.
Он говорил с сильным корсиканским акцентом, обдавая собеседника запахом чеснока. Кон окинул его критическим взглядом. Внешность совершенно неподходящая. Приземистый, мужиковатый, терновый венец сбился на затылок, как фуражка. Взгляд злой и глупый. На худой конец он сгодился бы на Варавву. Нельзя же все-таки совсем не считать туристов за людей и думать, будто им можно подсовывать что ни попадя!
