Александр Петров - Меморандум
— Это для него, вашего батюшки Николая, доставал я «Ромео и Джульетту дэ Люкс»?
— Да, Иван, для него, — смущенно отозвался монах. — Кстати, он благодарил и просил еще три коробочки… А? Нет?
— Отчего же нет, для такого человека найду, — кивнул Иван, выпятив губу.
— Простите, господа братья и сестры, — опустив глаза сказал отец Филофей, — но батюшка и сам не скрывает… Есть у него неизжитые страсти: гаванская сигара после воскресной трапезы, клавесин Баха и, простите, поздний «Пинк Флойд» и ранний «Би Джииз».
— Ну что ж, во всяком случае, в отсутствии вкуса его не упрекнешь, — сказал Иван. — Мне эти страсти и самому не чужды… А вот отцу Николаю, святому практически человеку, не мешает это в его подвижничестве?
— Насколько мне известно, нет, — ответил задумчиво монах. — Скорей наоборот, помогает располагать к себе светских людей из неверующих. Видит француз или немец, что батюшка не чужд знакомых страстей, не превозносится, не призывает на их головы гнев Божий, не тащит их на костер инквизиции — наоборот, любит и пошутить, и вкусно поесть, и вина хорошего выпить — тут сразу и доверие к нему, и всяческое уважение. И потом… батюшка умеет, когда нужно, сгруппироваться, взять себя в ежовые рукавицы и всё — другой человек. И потом, он более полувека держит трехчасовую ночную молитву за нас с вами — а это самая трудная работа, я вам скажу… Понимаете, каждую ночь, независимо от состояния здоровья, усталости, местонахождения — вот так брать себя за шиворот и повергать пред Господом в покаянной молитве!.. В этом, собственно, его тайная сила…
— Видимо, вам, зарубежникам, на самом деле больше прощается, пропорционально, так сказать, концентрации искушений, — изрек Иван, повторив позу Роденовского «Мыслителя».
— Видимо, — кивнул монах. — Как говорится в Писании «где умножается беззаконие, там изобилует и благодать Божия». Во всяком случае, именно Зарубежная церковь первая причислила к лику святых царя Николая Александровича. Кстати, отец Николай был одним из последовательных сторонников канонизации Государя. Он меня поругивал за мои политические взгляды. Я больше как-то симпатизирую конституционной демократии.
— Батюшка, дорогой, да вы что! — воскликнул Иван. — Как это, имея такого небесного заступника, как преподобный Филофей, который сказал: «Москва — третий Рим и четвертому не бывать»… Как это, быть наполовину дворянином и притом наполовину русским, и не стать монархистом — этот нонсенс! Ведь монархия во главе с Божиим помазанником будет в последние времена тем самым апокалиптическим Удерживающим силы зла во вселенском масштабе. Нет и нет, дорогой вы мой! Не дадим вам погибнуть, но спасем от вашего заблуждения! Правда, Леша?
— Истинная, — кивнул я.
— Кстати, вы же у Алексия читали в «Посланнике», — тыкал громовержец длинным перстом музыканта в мою книгу в руках монаха, — читали о крестном ходе в честь годовщины убиения Царской семьи? Он ведь не умозрительно пришел к монархизму. Не читая этих наших еретиков доморощенных профессоров академических, которые люто ненавидят Царя-мученика и боятся прихода грядущего Царя… Знают, иудушки, что не жить им в России при будущем Царе, знают, что нынешняя халява для них кончится, сбегут за бугор… А наш Лешенька преодолел страх толпы, насмешки окружающих и собственных демократических тараканов в голове — взял вашу зарубежную икону Царя и своими ногами потопал на крестный ход! И там уже всем своим существом прочувствовал и принял святость Государя нашего Николая Александровича. Ведь сколько там чудес случается, сколько икон мироточит, как народ православный лицами сияет! Я прав, брат мой Алексий?
— На все сто! — отозвался я.
— Так, Маша, так, Леша, на днях будет Государев крестный ход. Так мы этого нашего глубокоуважаемого монаха возьмем за браду и, зажав с трех сторон, чтобы не трепыхался, поведем к солнцу правды.
— Ой, отец, что-то ты сегодня раздухарился не по чину, — громко прошептала своим меццо-сопрано Мария, поглаживая супруга по взъерошенной голове.
— А вот по чину! — взревел Иван и, поймав себя на ненавистном шумоизрыгании, съежился и затих. — Простите…
— Полностью поддерживаю мнение предыдущего оратора, — сказал я и повернулся к монаху: — Отец Филофей, на самом деле, давайте сходим на крестный ход, и сразу всё сами поймете. Сердце подскажет. Ведь только этим органом и можно что-то серьезное понять. Там настолько явно Господь Государево семейство прославляет, только мертвый не поймет. Так вы не против?
— Нет, не против, — сказал монах. — Я очень благодарен вам. И, знаете, я немного завидую вашей решительности. Да, я пойду с вами на крестный ход. Да…
— Слава Богу, — прошептали в унисон все остальные.
Следующим утром я сидел в Свято-Данииловом монастыре в крошечном скверике у крепостной стены и ждал, когда из здания, что напротив Троицкого собора, выйдет отец Филофей. Передо мной в лучах солнца над цветочной клумбой летали пчелы, малыш на коленях мамы что-то радостно лепетал на своем младенческим языке, понятном только ему и маме. Вышел монах и, взмахнув широкими рукавами подрясника, аки орел крылами, подошел, благословил и присел рядом. Я вручил ему пачку книг и внезапно спросил:
— Батюшка, вы заметили, мои издатели не удосужились начертать на титуле книги владычного благословения?
— Да, заметил, — кивнул он. — Только в предисловии и в тексте есть слова о благословении старца духоносного, разве этого не достаточно?
— Для нас с вами, кто знает, что такое благословение старца, — да. Но есть еще чиновники фарисейского плана, так они вздумали требовать благословение архиерея. Как вы думаете, ваш начальник, не мог бы дать такую бумагу?.. Помните, у Булгакова в «Собачьем сердце» профессор Преображенский сказал наркому: «Дайте такую бумажку, чтобы была как броня!»
— Даст, — уверенно кивнул отец Филофей. — Хоть сейчас вынесу. Только… Боюсь, после предъявления такой бумаги с таким благословением, ни один православный человек не подаст вам руки. Меня за помощь владыке уже выгнали из трех монастырей, это словно печать касты неприкасаемых. Нашего начальника называют «московским папой», по аналогии с Римским папой, предводителем католиков. Так что, лучше обратись к другому.
— А что на это говорит ваш духовник?
— Отец Николай сказал: папы разные нужны, папы разные важны, так что работай, только делай всё по совести. Да и никто здесь меня не заставляет делать и говорить такое, что выходит за канонические рамки. Во всяком случае пока, — улыбнулся он.
— На крестный ход идем?
— Обязательно.
На службе Его Величества
Нам это удалось. До последней минуты мучили сомнения: дойдем ли, не помешают ли дела: телефон звонил непрерывно, да и отец Филофей выразил сомнение: отпустят ли с работы. Давненько я так горячо не молился. Но вот мы встретились в метро и поднялись наружу, где яркое солнце залило жаром Старую площадь. На меня последовательно стали нападать тоска с унынием, страх толпы с острым желанием удрать куда глаза глядят, но вот мы встали поближе к подножию памятника равноапостольным Кириллу и Мефодию, подключились к соборной молитве — и сразу смирились. Нас окружали по большей части люди спокойные и доброжелательные.
— Главных противников канонизации царя Николая что-то не наблюдается, — прошептал монах. — Видимо, им не истина Божия интересна, а лишь собственное мнение, которое, как известно, мерзость в очах Божиих.
А вот истина Божия не заставила себя ждать. Не успели мы выстроиться в колонну, пройти по Варварке сквозь череду операторов с видеокамерами, только вышли на простор Кремлевской набережной, как одна за другой замироточили иконы царской Феодоровской Богородицы, зарубежная икона Царственных мучеников и образ Государя Николая Александровича в золотом облачении. Мы бросились то к одному образу, усыпанному каплями мира, то к другому в слезах, то к третьему в росе — они благоухали райскими ароматами, рядом с ними хотелось смеяться и плакать. Монах порозовел лицом и стыдливо промокал слезы на лице, только они снова и снова наполняли вежды и стекали по ланитам на браду.
Вокруг — сияющие лица, дети смеются и тянут ручки к мироточивым иконам, тоненькие девушки с ангельскими личиками подбегают к иконам, прикладываются и растворяются в напирающей сзади толпе, старик с мироточивой Феодоровской встал на газон, к нему устремился людской ручеек, его мягко выпроводил с газона блюститель порядка, тот вернулся в колонну и зашагал чуть впереди нас. «Спаси, Господи, люди Твоя…» — раздавалось слева, «Боже, царя храни…» — распевали басами сзади, «Богородице, Дево, радуйся…» — это уже мы с ликующим окружением. Отец несет на плечах мальчика лет шести, он, вытянув шею, докладывает:
