Йоханнес Зиммель - История Нины Б.
— К пароходу, — смущенно сказала Нина и покраснела. — Ненадолго, Хольден, так как у меня встреча в десять в городе. Но мне надо с вами поговорить.
— И мне с вами, и мне тоже!
— Только не во время езды.
— Хорошо, не во время езды.
Она была права — я был очень взволнован и не мог спокойно вести машину.
Нина… Нина… Нина…
На этот раз мы пошли в каюту с большими иллюминаторами. Кроме нас, в ресторанчике никого не было, а на пустынной палубе лил дождь. Потирая руки, появился небритый старик кок:
— Молодые влюбленные!
Мы заказали кофе, и он исчез. Река была такая же серая, как небо и воздух. От дождя вода покрылась рябью. Медленно покачивался маленький пароход. Было очень тихо. Мы смотрели друг на друга, и если бы в течение этих восьми дней я ничего не ел, то был бы сыт от одного только вида ее красоты — такой близкой…
— Я сказала мужу, что хочу уйти от него.
— Не может быть.
— Да. Вчера вечером. — Она говорила медленно и тихо, как человек, который наконец принял решение. — Последние дни были ужасными.
— Для меня тоже.
— Когда-то вы сказали, что можно жить с человеком, которого ненавидишь, и что женщинам это дается особенно легко. Это неправда. — Дождь барабанил по палубе, я смотрел на Нину и с каждым вдохом, с каждым ударом сердца я становился все счастливее. — Он… стал просто бесчеловечным. Он возомнил себя богом, а всех остальных — своими подданными. И сегодняшний праздник, Хольден, — если бы вы видели, как все ему льстили, как они стремились к дружбе с ним, какие комплименты говорили мне!
— Но ведь это деньги, большие деньги…
— Они мне не нужны. Я не хочу быть причастной ни к его богатству, ни к его грязным делам. Хольден, это просто ужасно: он живет так, как будто ничто не произошло. Преступления, в которых он сам мне признался, — их словно и не было вовсе! Он не играет в невиновного, Хольден, — перед самим собой он именно таков, он невиновен! И я ему все это высказала.
— Что «это»?
— Все, что я вам только что рассказала. Я попросила у него развода. Мне не нужно его денег, даже ломаного гроша. Я молода, я могу работать, слава богу, детей у нас нет! Я сказала, что если он захочет, то на суде вину за развод я приму на себя.
— А что сказал он?
Невыспавшийся и небритый старик принес нам кофе, и мы подождали, пока он уйдет.
— А он? — повторил я.
— О, он был великолепен!
— Великолепен?
— Мне даже стало его жалко оттого, что он так потрясающе заблуждается. А знаете, я, наверное, действительно единственный человек, которого он любит. Он… он сказал, что может понять меня. А потом он заплакал у меня на руках. Мы проговорили несколько часов…
— Я видел свет в вашей комнате. И представлял себе нечто иное.
— …он сказал, что это будет для него ужасно, но он может меня понять. Он не хочет удерживать меня против моей воли. Но я должна дать ему время. Завтра он уезжает в Мюнхен. И до его возвращения я должна дать ему время подумать. Ах, Хольден, я так рада, что высказала ему все! Надо говорить правду, всегда, и это самое наилучшее!
— А если он вас отпустит, что вы будете делать?
— Еще не знаю. Работать. Жить своей жизнью. Я хочу начать все сначала.
— А я? А мы?
— Не знаю. Но я точно знаю, что не хочу больше врать. Может быть, наступит время, когда мы полюбим друг друга, — но тогда это должна быть любовь, о которой все должны знать! Это должна быть чистая любовь. Без подлости, без обмана. Я не хочу быть такой, как прежде, подобной проститутке! Хольден, я хочу, чтобы вы меня поняли, и это для меня очень важно: я хочу стать порядочной! И это для меня важнее, чем любовь…
— И именно потому, что это для вас важнее, вы сейчас сидите здесь и рассказываете мне все это.
— Я не понимаю… — Она испуганно на меня посмотрела и, в одно мгновение все поняв, сильно покраснела. Я обнял ее.
— Не надо, — прошептала она.
Я ее поцеловал. Она попыталась сопротивляться, но внезапно обняла мою голову обеими руками и прижалась ко мне. Она сама поцеловала меня — так страстно и смело, как еще никто в жизни меня не целовал. Черная шляпка упала с ее головы. Пароходик тихо покачивался под нами, мы сидели обнявшись, словно прощаясь перед тем, как утонуть, и я понял, что каждый из нас был последней поддержкой для другого, последней опорой на этом свете.
46
Дюссельдорф. Кельн. Бонн. Франкфурт. Мангейм. Карлсруэ. До этого момента все было хорошо. Шел сильный дождь, но видимость была хорошая. Из здания ратуши в Кельне и Мангейме Бруммер разговаривал по телефону с Дюссельдорфом. Оба раза он набирал номер своего адвоката. В сумерках мы подъехали к Пфорцгейму. Здесь, на юге, приметы осени были еще заметнее, а в этом году она оказалась ранняя. Было еще только начало октября, но в лесу уже появились желтые, коричневые и красные листья, трава на лугах уже поблекла, а на реках мы увидели сотни лиловых осенних бессмертников. На полях уже сжигали картофельную ботву, и от ветра дым стелился по земле.
— Надо бы выпить кофе, а потом поедем прямо до Мюнхена, — сказал Бруммер. Он был очень спокоен в тот день, я хорошо помню, и это меня очень удивило. Если этот человек страдает из-за решения своей жены, значит, он очень хорошо держит себя в руках. Он почти не разговаривал, и я был уверен, что он думает о Нине. Я-то думал о ней все время.
Когда мы подъехали к маленькому кафе у заправочной станции Пфорцгейм, старая, неповоротливая собака, лежавшая между нами, выпрыгнула из машины и сразу же залаяла на местную кошку. Мы вошли в кафе. Здесь было тепло. Четверо дальнобойщиков играли в карты, из музыкального автомата доносилась какая-то мелодия. К нам подошла довольно симпатичная официантка.
— Два эспрессо и телефонный звонок в Дюссельдорф.
Бруммер опять позвонил своему адвокату, доктору Цорну. Я пил горячий кофе и смотрел в окно. Если бы Нина была уже свободна, мы бы уехали из Дюссельдорфа. Может быть, в Мюнхен. Или в Гамбург. Или в Вену. Городов много. Для того чтобы иметь детей, мы были уже слишком стары. У нас могла бы быть квартира, а позднее, может быть, и маленький дом. У меня оставалось еще немного денег, для начала их должно было хватить…
Бруммер вернулся:
— Неприятная штука.
— Что-то случилось?
— Да. Нам надо ехать дальше.
В машине он солидно закурил бразильскую сигару. На дороге туман пришел в движение. Восточный ветер гнал клубы тумана через автобан. Я был вынужден опустить стекло на своей дверце, так как лобовое стекло все время запотевало. Туман имел запах дыма, а ветер — пожухлой листвы. На шоссе было много листьев. Когда около Штутгарта дорога пошла через лес, я видел перед собой лишь разделительную линию, да и то время от времени. Я снизил скорость до 30 километров. Собака уснула. Во сне она подергивалась и иногда стонала. Может быть, ей снилась кошка.
— Вы знаете Петера Ромберга? — Бруммер говорил, не вынимая сигару изо рта.
— Да.
— И его маленького ребенка тоже?
— Да.
— Счастливая семья, верно? Наверное, родители без ума от своего чада.
— Да, это так.
— И они все сделают ради своего ребенка?
— Они выполняют любое желание Микки.
— Я не это имею в виду. Я имею в виду следующее: сделают ли они все, чего от них потребуют, чтобы обезопасить своего ребенка, или…
Теперь я ехал уже со скоростью 20 километров в час. Лес пробегал слева и справа от машины, и вдруг на очертаниях холмов появилось множество огней. Это был Штутгарт. Через дырку в тумане мы в течение минуты видели эти огни, а потом вокруг нас все приобрело молочный оттенок и опять заволоклось туманом.
— Я не понимаю, что вы имеете в виду, господин Бруммер.
— Вы все прекрасно понимаете. Почему вы ничего не рассказали адвокату? Это был ваш долг, — сказал Бруммер плачущим голосом, как маленькая обиженная девочка.
— А откуда вы знаете…
— Цорн. Я только что говорил с ним. На него работает множество людей, у него везде связи. Этот Ромберг повсюду ходит и болтает. Его малышка. Хильде Лутц. «Мерседес». Расскажите, что же произошло.
Таким образом, я все ему рассказал. Он курил и внимательно слушал. Под конец я опять услышал его обиженный голос:
— И вы никому об этом не сказали?
— Я не счел это важным, — солгал я.
— Не счел важным! — Он засмеялся, и смех его был похож на хрюканье поросенка. — Если Ромбергу удастся достать доказательства, что вы тот день были у этой Лутц, если об этом узнает следователь, — черт побери, адвокат сделал мое дело абсолютно неуязвимым, абсолютно надежным! А теперь этот прокол. А Ромберга можно купить?
— Не думаю.
— Какие у него есть доказательства?
— Микки — она клянется, что слышала фамилию Лутц.
— А можно утверждать, что ребенка в тот день не было с вами?
