Ричард Бирд - Дамаск
Короче: сегодня первое ноября 1993 года, и Спенсер сейчас не в Понтипридде или Дорчестере, не в Райдейле или Итоне, не в Нортфлите или Телфорде, не в Дройтвиче или Галифаксе. У него нет автомобиля – ни «пежо», ни «форда», ни «воксхолла», – ни постоянной работы, ни любящей жены, ни сына, наделенного необыкновенными способностями к спортивным играм с мячом. Зато он еще может прожить любую из этих жизней, и его безделье не приносит разочарований.
Иногда он задумывается, хоть и не очень часто, над тем, что, возможно, существуют лучшие способы смиряться с неудачами, однако ожидание чуда к ним, однозначно, не относится.
Звонит телефон. Уже поздно, на улице темно, Спенсер нехотя идет в коридор и снимает трубку. Звонит Хейзл и, как раньше, без какого-либо вступления произносит:
– Ты помнишь эту игру? Ну же, «Прямо сейчас»?
– Разумеется, помню.
– Что ты делаешь прямо сейчас.
– Разговариваю с тобой по телефону.
– Давай встретимся.
– Когда?
– Сейчас.
– Что? Сейчас?
– Прямо сейчас.
– Ты хочешь сказать, прямо, прямо сейчас?
– Сегодня, сейчас. Давно пора, черт возьми!
1/11/93 понедельник 16:48
Закат. Из окна спальни виден бледно-янтарный неосвещенный козырек уличного фонаря, над крышами домов истекает кровью день. Спенсер лежит на матрасе. Он лежит голый, под одеялом. Хейзл стоит между окном и матрасом, снимает платье через голову. Она поеживается от холода, прикрывает грудь ладонями и залезает под одеяло к Спенсеру. Они крепко прижимаются друг к другу, чтобы поймать ощущение теплых тел, согревающейся кожи. Наконец-то они чувствуют, что начинают жить настоящим.
Интересно, почему они не делали этого раньше – даже не пытались? И не обязательно лежать в постели, просто можно провести вместе целый день. Может, в детстве они пропустили какой-то важный знак – знак судьбы, указывающий, как им себя вести, кем стать и как со всем справляться. Но если знак был послан именно им, как же они могли его не заметить? Вот они лежат в одной постели, голые, здесь и сейчас, даже обнимают друг друга, а никакого знака, подтверждающего правильность происходящего, и в помине нет. Откуда же им знать, что они сейчас в нужном месте и с нужным человеком?
Спенсер тихонечко отодвигается от Хейзл и спрашивает:
– Ты что, правда бы вышла за него, если бы он загнал красный шар в лузу?
– Думаю, что да.
Спенсер понимает, что верит ей. Это пугает и интригует его одновременно.
– А вдруг бы он оказался профессионалом.
– Но не оказался же, правда?
– Ты что, серьезно, вышла бы за него тогда?
– Может быть. К тому же он богатый, и мне безумно понравился его свитер.
Спенсер начинает щекотать Хейзл, она уворачивается, он ухитряется ущипнуть ее и тут же получает ответный тычок, сегодня первый день месяца.
– Но забил-то шар я, – радостно говорит Спенсер. – Вошел как миленький.
– У тебя было на ход больше.
– Дома и стены помогают.
Хейзл вытягивает руку и дотрагивается кончиком указательного пальца до указательного пальца красно-белой вязаной перчатки, висящей над кроватью.
– Перчатка любви, – произносит она, глядя на нее. – Любовная перчатка.
Спенсер проводит ладонью по ее руке от локтя к плечу. Он удивляется своей внезапной уверенности в очевидной значимости этого мгновения, словно оно уже успело превратиться в воспоминание. Он понимает, что если возможность поймать первое мгновение события или решения, способного изменить жизнь человека, вообще существует, то именно сейчас он сможет это сделать. Он спрашивает Хёйзл, о чем она думает. Она опускает руку и крепко прижимается к нему под одеялом.
– Сегодня первое ноября 1993 года, и если ты хочешь, можешь меня поцеловать, – говорит Хейзл.
Сегодня первое ноября 1993 года, и где-нибудь, не суть важно где, может, в Бишоп-Окленде или Шеффилде, в Клайдебэнке или Кумбране, в Портадауне или Уайтли-Бэй, в Корниш-Холле или Строук-он-Тенте Хейзл двадцать три, тридцать четыре, сорок пять, шестьдесят, семьдесят пять, восемьдесят, девяносто девять лет, она состарилась и уже почти умерла, она одна, у нее нигде и никого не осталось. Ее жизнь пронеслась, пролетела, прошла, потеряла какую-либо форму.
А что сейчас? Она идет быстрым шагом по ночному Лондону, в сером обтягивающем платье, которое еще ни разу не надевала до сегодняшнего дня. Прошел дождь, колеса проезжающих мимо автомобилей оставляют на мокрой дороге жирные следы. Она подходит к телефонной будке, плотно закрывает за собой дверь. Мертвые капли дождя лежат на стеклянных стенках будки, Хейзл стряхивает с волос капли, те разбиваются о бетонный пол. Она роется в кошельке и достает оттуда телефонную карточку. Последняя карточка в ее коллекции, необычного сероватого цвета. С нее смотрят глаза Чарли Чаплина. Она вставляет ее в аппарат и берет трубку, собираясь набрать номер, и вдруг медлит. Она смотрит на свои пальцы: то ли они дрожат, то ли они посинели, а может, и то и другое.
Она нажимает кнопку «Возврат», и автомат выплевывает карточку. Становится спокойнее, пальцы немного оживают. В одной руке она крутит карточку, другой прижимает сотовый телефон к уху и к мокрой шерсти платья. Она слушает, как набирается номер, ей кажется, что в трубке кто-то живет, этот звук напоминает жужжание мух в банке с вареньем, спокойных и уверенных в том, что никто их оттуда не прогонит. «Привет, Спенсер, – репетирует она, и жужжание перерастает в безразличный гул. – Давай встретимся. Да, сейчас. Я знаю, что поздно». Да, поздно, днем она, быть может, увидит все в другом свете, ну и что? Глубокая ночь ничем не хуже для выражения чувств, чем любое другое время.
«Привет, Спенсер. Да, сегодня. Почему же не сегодня? Нет? Да, что с тобой, наконец?»
Хейзл вешает трубку. Сегодня ничем не хуже, чем любой другой день. На самом деле, даже лучше, потому что сегодня А– это сейчас. Она дышит в сложенные вместе ладони. Она пытается представить свою жизнь иной, она видит себя увядающей старой девой, нелюбимой, как каждый третий на этой земле. Ей ничего другого не остается – только сидеть и попивать чай, почитывать газеты и пережидать этот день. Она хватает трубку.
«Спенсер, послушай меня». Она кладет карточку на телефонный аппарат и откидывает волосы назад. Интересно, взяла ли она презервативы, может, и нет, ведь решила же не брать. Да, не взяла, правильно. Ее уже тошнит от безопасности секса, на этот раз – или все или ничего.
«Спенсер, я просто хотела сказать».
Благодаря тебе, я отчетливо помню каждый день, когда набирала твой номер. Ты изменил мою жизнь, я горжусь этим. Болтая с тобой, я была уверена, что никогда не превращусь в свою мать. Я ничего не боялась, я и сейчас не боюсь. Я часто вспоминаю маму. Она была права, когда говорила, что брак похож на членство в спортивной команде, или на единство противоположностей, или на два народа с одной столицей, или на удостоверение личности, или, наконец, на ад на земле. Наверное, все это так, но это еще не все: остается еще надежда на счастливый конец.
Спенсер, этой надеждой должен быть ты.
Ей уже поздно изучать новых людей, с которыми она знакомится, ей неинтересно, где они были, что делали и зачем. Они несут в себе слишком много информации из ниоткуда, а ее нужно долго обрабатывать и усваивать. Прошлое Спенсера известно ей не хуже, чем ее собственное, и она хочет, чтобы они стали чудом друг для друга. Ей нужны перемены, гром и молнии, откровения, в существование которых довольно трудно поверить, если в твоей жизни ничего подобного не происходит. Теперь она предельно ясно видит свое прошлое, день за днем. Память поглощает все жизненные потрясения, делает их плоскими и понятными, не стоящими воспоминаний. Хейзл не хочет состариться, не познав ни единого чуда, надо немедленно начать жить, и она исполнена решимости это сделать.
«Сейчас или никогда!» Она делает несколько быстрых вдохов и надувает щеки, как перед заплывом на время, потом еще раз, и, наконец, заталкивает карточку в телефон. Набирает номер Спенсера, ждет ответа, и время, делая для нее исключение, тянется медленно, словно вдруг отказавшись от деления на часы и минуты. Что же это? Что я делаю? Как я сюда попала? Но вот это уже и не важно. Я же уже здесь. И с этим надо что-то делать. Надо действовать, наконец.
Спенсер берет трубку.
Она звонит по самой первой своей карточке, серой, с глазами Чарли Чаплина. Она же и последняя. Больше карточек у нее нет. С каждой проданной карточки делались, или еще делаются отчисления в Национальный королевский институт слепых. На дисплее тают цифры. Времени осталось только на то, чтобы успеть попрощаться. Времени осталось только на то, чтобы сказать «я тебя люблю».
– Держись за шляпу, Спенсер, – говорит она. – Я еду.
1/11/93 понедельник 17:12
– Было так хорошо.
– Удивительно хорошо.
– Потрясающе, замечательно, великолепно.
Они лежат на матрасе, за окном почти стемнело. На улице загорается фонарь, янтарный свет фонаря придает теням, скользящим по их голым телам, красноватый оттенок.
