Владимир Кунин - Привал
— Сколько? — кричал Андрушкевич в трубку. — Записываю! Давай! Овса — сто четыре гектара... Понял! Ячменя... Сколько? Ага! Понял. Пятьдесят три и три сотых... И что еще? Вики? Это что такое? Понятия не имею! Погоди!.. — Андрушкевич обвел глазами всех в зале и крикнул:
— Что такое «вика»? Кто знает? С чем это едят? — Ему никто не смог сразу же ответить. Он презрительно махнул рукой: «Ну неучи, ну что с вас спрашивать!» — и снова закричал в трубку: — Значит, сколько вики посеяли? Девять и шесть десятых гектара. Замечательно! Записал, записал!.. Молодец! Спасибо. К Пасхе готовитесь? Давайте, давайте! Прямо на поле!.. Привет!
Он бросил трубку одного телефона и стал названивать по другому.
Только что вернулся в город командир советской дивизии полковник Сергеев. Вместе со своим начальником разведки и двумя штабными офицерами он объезжал все участки боевого охранения и места расположения подразделений, которые в случае приказа о наступлении должны будут выступить первыми и поэтому в пахоте и севе участия не принимали. Заняв исходные позиции, части стояли в «готовности номер один» и ждали приказа.
Сейчас полковник Сергеев устало сидел у края большого стола и негромко, чтобы не мешать Андрушкевичу разговаривать по телефону, говорил своему заместителю по технической части подполковнику Хачикяну:
— Начинайте посылать все свободные машины на пахотные участки. До наступления полной темноты с полей вывезти всех. Никого не оставлять там на ночь. Очень опасно...
Франтоватый, с веселыми жгучими глазами и любовно ухоженными усиками, как у киноартиста Адольфа Менжу, подполковник Хачикян почтительно стоял перед ссутулившимся, пропыленным командиром дивизии.
— Виноват, товарищ полковник... Забираем с полей только наших? — спросил Хачикян и тут же пояснил: — Это я к тому, чтобы знать, сколько машин посылать.
— Всех! Наших, поляков, союзников! И всех развезти по местам расположения подразделений. И никакой самодеятельности. Проследите лично, пожалуйста.
— Слушаюсь, — огорченно сказал Хачикян, у которого на сегодняшний вечер были уже совершенно иные планы. — А сельхозтехнику? Как с ней?
Андрушкевич не сумел дозвониться и поэтому услышал последнюю фразу зампотеха. Он бросил трубку и тут же вклинился в разговор:
— Хачикянчик, выброси ты из головы сельхозтехнику! Ты людей вывози. А техника пусть остается. Кто ее тронет? Все равно тебе завтра к шести утра народ обратно на поля везти...
— Но у вас же завтра Пасха, Юзек! — ухмыльнулся Хачикян в предвкушении праздничного стола.
— Вот в поле и отпразднуем. Потому что послезавтра нас вполне могут снять с места и двинуть вперед. Понял, Арташесович?
Хачикян вопросительно посмотрел на полковника Сергеева. Но тот не ответил на его безмолвный вопрос и не подтвердил сказанное Андрушкевичем. Он просто постучал пальцами по столу и посмотрел мимо Хачикяна.
— Вас понял, — сказал Хачикян. — Разрешите выполнять, товарищ полковник?
— Действуйте.
Хачикян очень красиво взял под козырек, четко, с подчеркнутым щегольством отменного строевика, которое так охотно всегда демонстрировали офицеры интендантских служб, повернулся на сто восемьдесят градусов и направился к выходу. В дверях он неожиданно столкнулся с Валеркой Зайцевым, который влетел в зал как сумасшедший. Валерка не посторонился, не попросил прощения, а сразу же, обращаясь к Сергееву и Андрушкевичу, громко и горестно доложил:
— Товарищ полковник! Товарищи... У нас в городе «чепе»!
Уже смеркалось. В ожидании машин неподалеку от палаток медсанбата на мешках с зерном, на разостланном брезенте, на расстеленных шинелях, на голой земле сидели, курили, валялись и просто вповалку спали измученные тяжелым крестьянским днем солдаты и младшие офицеры пяти армий — России, Польши, Америки, Англии и Франции.
Единственный представитель вооруженных сил Италии — Луиджи Кристальди возился с двигателем санитарного «газика». После недолгих, но яростных препирательств с медсанбатовским шофером Мишкой, который возомнил себя начальником всего автопарка батальона, Луиджи удалось убедить его сменить диафрагму бензонасоса санитарного «газика». Мишке ужасно не хотелось ничего делать, и он, по своему обыкновению, орал, что лучше этого «газика» машины не найти и придирки Луиджи не имеют никаких оснований. Кристальди уже успел снять бензонасос с двигателя, разобрал его и совал в нос Мишке вспученную и даже в одном месте прорванную диафрагму и тоже орал на Мишку. Тому ничего не оставалось делать, как пойти к Зинке и выклянчить кусок компрессной клеенки на изготовление новой диафрагмы. Тем более что претензии Кристальди были целиком и полностью подтверждены худеньким пожилым старшиной в очках, Михаилом Михайловичем, с которым Мишка спорить не рискнул, решив, что Михаил Михайлович может пригодиться ему в дальнейшей его неправедной шоферской жизни. Луиджи закатил горячую благодарственную речь, адресованную Михаилу Михайловичу, и при помощи медицинских ножниц сотворил новую диафрагму. Теперь он затягивал последние гайки крепления бензонасоса на двигателе и что-то даже напевал.
Серж Ришар подогнал свой трактор к бронетранспортеру и униженно клянчил «еще одно» ведро солярки.
— Не дам! — кричал механик-водитель. — Ты у меня и так черт-те сколько выкачал! И вообще я на речку еду! У людей завтра Пасха, а я как чушка грязный! Отвали со своим трактором!..
Джеффри Келли, Майкл Форбс и польский подпоручик, сидя на мешках с зерном, играли в покер неизвестно откуда появившейся засаленной колодой карт. Поляк блистательно «блефовал» и выигрывал. Джефф, вне себя от злости, уже готов был вцепиться ему в глотку, а Форбс только похохатывал и с уважением разглядывал каменное лицо польского подпоручика.
Около телеги с бочкой для воды сидели два старшины — Михаил Михайлович и Невинный.
— Вот как есть сто двадцать три кило, и грамма сбросить не могу, — жаловался Невинный Михаилу Михайловичу. — Уж чего только я над собой не делал!..
— Проблема, — вежливо говорил худенький старшина в очках.
Рядом с ними на животе лежал красивый поляк-молотобоец и все время поглядывал в сторону открытой медсанбатовской палатки, откуда доносился смех Зинки Бойко.
Вокруг гражданского ремонтника расселись несколько польских солдат и союзников. Опасливо оглядываясь на молотобойца, ремонтник тихо гнул свою хозяйскую линию:
— Ну распахали... Ну засеяли... И уйдете. А как потом делить эту землю?
Поляки по-крестьянски скребли в затылках, строили самые разные предположения, сами же отвергали их, разводили руками. Союзники напряженно переглядывались, старались понять, о чем идет речь. Ясно было только одно — дело очень важное.
А над темным взрыхленным и наполовину засеянным полем плыла старинная узбекская песня — «Кельмадинг». Полтысячи лет тому назад эту песню сочинил Алишер Навои, и сегодня голос Тулкуна Таджиева, поющий ее бессмертные строки, странно и дивно звучал между польской землей и весенним польским небом.
Прекрасную печальную песню пел старший сержант Красной Армии Тулкун Таджиев. Он восседал на патронном ящике у своей полевой кухни перед большой кастрюлей с водой. Напротив него на корточках сидел лейтенант Рене Жоли. В два кухонных ножа они чистили картошку. Очищенная картофелина с нежным всплеском падала в кастрюлю с водой, брызги летели в лицо близко сидящего Рене, но он не обращал на это ни малейшего внимания и затаив дыхание вслушивался в незнакомый язык, в непривычную мелодию...
— Это мы с тобой на завтра начистим — и порядок, — прервав песню, сказал Тулкун Рене. — А завтра с утра...
— Я все прекрасно понял!.. Все понял! — торопливо перебил его по-французски Рене. — Пожалуйста, продолжай петь! Пой, пожалуйста, Тулкун...
И Тулкун запел «Кельмадинг» дальше. И снова песня поплыла над полем.
В перевязочной палатке покуривали Васильева и Зинка. Зинка поставила ногу в изящном сапожке на красно-синий резиновый мяч с желтыми полосками посредине — катала его по дощатому настилу, не выпуская из-под подошвы, разглядывала через поднятый полог палатки лежащего неподалеку красивого молотобойца.
— Вы поглядите, парень-то какой, Екатерина Сергеевна, — рассмеялась Зинка, не отрывая глаз от молотобойца.
— Одерни юбку, львица светская! — приказала Васильева. — Он же глаз не сводит.
Но Зинка и не подумала выполнить приказание. Она сняла ногу с мяча и легко вытолкнула его носком сапога из палатки. Мяч покатился к молотобойцу. Зинка встала, сладко потянулась и направилась вслед за мячом.
— И когда ты уймешься? — усмехнулась Васильева.
— Да, видать, скоро, — не оборачиваясь, ответила Зинка.
На берегу узенькой речки вдоль прибрежного кустарника Вовка вел за уздечку свою лошадь. На спине лошади верхом сидела Лиза и что-то увлеченно рассказывала Вовке, размахивая руками. Так как она пользовалась мешаниной из трех-четырех языков, то Вовка, естественно, многого не понимал, смеялся и переспрашивал ее. Он был непривычно раскован — подсказывал ей нужные слова, радовался, когда она верно повторяла их, хохотал, когда ей не удавалось произнести какое-нибудь слово правильно, и, ведя лошадь вперед, все время оглядывался на нее счастливыми глазами. Она наклонялась к нему, старалась заглянуть ему в лицо, дотронуться до его стриженого затылка. Он ждал этого прикосновения, уже не шарахался от нее, наоборот, замедлял шаг, ноги у него начинали слабеть.
