Сборник - Трава была зеленее, или Писатели о своем детстве
На перемене меня все дразнили «богомол обыкновенный», а Вадька, прохаживающийся неподалеку, довольно усмехался и делал вид, что молится, складывая ладони и поднимая глаза кверху. Я сжимала кулаки и думала только о том, как бы засветить ему в глаз. Да вот тогда он сразу поймет, что мне не все равно. А я не хочу.
Подлетевшая Ленка Морозова сочувственно посмотрела на меня и сказала:
– У тебя, Богомолова, просто фамилия дурацкая, ну что же делать. Твоим папе с мамой тоже не повезло. Терпи.
– Нет, у папы с мамой фамилия другая – Никифоровы, – ответила я.
– Так ты что, неродная? Из детдома, что ли? – вытаращила глаза Ленка.
– Да нет, родная. Просто фамилия другая.
– Так не бывает.
– Бывает.
– Значит, у тебя отец не родной, – подытожила Морозова.
– Да родной он!
– Ну, не хочешь, не говори, – обиделась та и ускакала играть в салки с Катюхой и Дашкой.
Вечером я долго не могла уснуть и, наконец решившись, побежала в комнату к бабушке и залезла к ней в кровать.
– Ба, бабуль, я что… не родная вам? Вы меня из детдома взяли? – с дрожью в голосе тихо спросила я, жутко боясь, что это может оказаться правдой.
– С чего ты решила? – удивилась бабушка.
– Ну, у меня фамилия другая, чем у папы с мамой.
– Глупости! Конечно, ты нам родная. У твоей мамы раньше тоже фамилия была Богомолова, а потом поменялась. И у тебя поменяется. Иди спать.
– Ба, а мой папа… родной? Настоящий?
– Нет, игрушечный! – рассердилась бабушка. – Марш в постель! Завтра в школу вставать ни свет ни заря.
Я лежала в постели, накрывшись с головой одеялом, и думала. Мне казалось, что, наверное, меня действительно взяли из детдома и просто это скрывают. А сама я не помню. И что, если я буду плохо себя вести или учиться на тройки, меня отдадут обратно. Страшное и непонятное слово «детдом» пугало. Я слышала, что там живут дети, у которых совсем нет родителей, и им некому покупать игрушки и мороженое, никто не читает им сказок и не водит в зоопарк. Мне стало себя жалко, и я заплакала. Тихо-тихо. Но бабушка все равно услышала и пришла ко мне, стала гладить по голове и говорить, что меня все любят, и что все будет хорошо, и что я очень похожа на маму. А потом, уже сквозь сон, я слышала, как она за что-то ругает папу, а тот виновато басит в ответ про какую-то бю-ро-кратию и документы.
Через полгода мне поменяли фамилию, и она стала такая же, как у папы и мамы – Никифорова.
Ася Гусева
Как я перестала быть принцессой
Когда я была маленькой, я все время что-то придумывала. Я точно не помню, но, наверное, мне казалось, что обычная жизнь слишком скучная. Надо сказать, что с возрастом придумывать истории стало моей профессией, и мне даже стали платить за это большие деньги. А в детстве мне довольно здорово доставалось за мои выдумки. Да и сейчас иногда достается – девочку с рожками моя мама припоминает мне до сих пор.
Однажды мы играли с ребятами во дворе в парикмахерскую. И я убежденно рассказала, что видела собственными глазами, как настоящая парикмахерша накручивала нашей соседке Зинаиде Павловне ее настоящие волосы на бигуди. И использовала для этого обычный репейник. Такой с сиреневыми цветочками в центре колючего шарика. Волосы Зинаиды Павловны после этого стали очень красиво завиваться и даже приобрели розоватый оттенок.
Я говорила очень убедительно. А главное – волосы Зинаиды Павловны действительно завивались и были розоватые. Мои друзья выслушали меня очень внимательно и немедленно бросились искать репейник. И ведь нашли!
Сразу три аккуратные девочки накручивали мои длинные и очень красивые волосы на эти колючие шарики. А надо сказать, что длинные волосы в нашей компании были на вес золота. Тем, кто мог похвастаться косами, завидовали отчаянно и страстно. Я даже помню, как не очень-то добрая девочка Лена из дома напротив пригрозила другой девочке Ане отрезать ее косу ночью, пока Аня спит. Это выглядело таким страшным злодейством, что девочку Лену все немного после этого стали побаиваться.
Мне очень повезло: у меня были красивые густые волосы ниже пояса. Да еще и светлые. То есть я была настоящей принцессой, без всяких там натяжек и снисхождений.
И вот доказательство этой бесспорной принадлежности к почти небесному племени принцесс накрутили на «бигуди». С сиреневыми цветочками в центре колючих шариков.
Счастливо я посмотрелась в зеркало: цветочки покрывали мою голову практически как корона.
Для верности предприятия мальчишки сбрызнули мне голову водой из брызгалок, потому что кто-то припомнил, что его мама именно так и делает – накрутит утром волосы и брызгает на них из брызгалки. Потом из нее же брызгает водой на белье, которое гладит, – получается, очень мудро поступает: делает два дела одновременно – и прическу, и глажку белья. Мы все восхитились этой мамой, и я даже решила, что, пожалуй, когда вырасту, тоже так попробую. Потом, кстати, я поняла очень важное: главное тут даже и не скорость, а чувство юмора. Оно, как капитан корабля, должно покидать нас последним.
Минут через 10, которые положено подождать, пока волосы завьются локонами, мы решили, что пора смотреть на результат.
Но репейник волос не отпускал.
Напрасно три аккуратные девочки кололи пальцы и пытались расплести то, что только что накрутили. Напрасно веселый шутник Дима Рыбаков из первого подъезда предлагал «просто дернуть, да и все дела».
Прошло довольно много времени, пока мы не поняли, что репейник, которым мы восхищались вначале, что он так отлично держит волосы, отдавать их назад не собирается. Друзей стали звать по домам. Стало грустно и пусто. Верная подруга Алла перекинула мою руку себе через шею, как будто у меня болела нога и я не могла идти сама, и мы вместе пошли к моей маме, надеясь, что она пока еще молодая, и то самое чувство юмора ее еще не покинуло.
Мама встретила нас оладушками со сметаной и недоумением. Когда мы немного оладушками утешились, она решительно взяла ножницы и, даже не пытаясь распутать тугие репейные узлы, отстригла мне всю мою невиданную красоту – доказательство того, что я была принцессой.
Произошло это очень быстро, я даже не успела расплакаться.
А Алла строго сказала, что раз так все вышло, теперь мне придется превратиться из настоящей принцессы в настоящего бандита.
Что же, пришлось так и сделать.
Как я стала бандиткой
Настоящей бандиткой я стала довольно для себя неожиданно. То есть я ею уже была, а сама еще об этом ничего и не подозревала.
Некоторые тенденции к этому я, конечно, проявляла с раннего детства.
Например, когда мне было года четыре, меня постигла первая любовь – бескомпромиссная, отчаянная, полная самоотречения и жертвенности. Полюбила я участкового милиционера по имени Андрей. Мне очень хотелось помогать ему во всем, а особенно в отлавливании преступников. Я даже готова была сама стать преступницей, а потом помочь ему меня отловить. Однажды я оборвала все листья с куста сирени у подъезда и понесла их любимому, спрятав в кулаках за спиной. «А что, – начала я издалека, – посадят ли в тюрьму тех, кто обрывает листья у беззащитных растений?» – «Конечно, – подтвердил мои надежды милиционер Андрей. – Обязательно посадят». – «А вот! – выпалила я и выставила перед собой руки с листьями, как, наверное, смелый ковбой выхватывает пистолет из-за пазухи. – Вот доказательство преступления!» А потом уже интригующе добавила: «Я могу вам и преступника показать, я ведь знаю, кто это…»
Но до преступников дело не дошло. Милиционера Андрея перевели на другой участок, и больше мы никогда не виделись.
Так вот, однажды меня вызвали перед всем классом первым «Б» французской школы номер 33 и потребовали немедленно извиниться перед какой-то девочкой за то, что я побила ее в туалете.
Как я не помню имени этой девочки, так я не помню и того, что ее побила.
Более того, подозреваю, что этого и не было вовсе.
Думаю, она попросту придумала, что я ее побила. Например, для того, чтобы обратить на себя внимание. Такое бывает. Или для того, чтобы оправдаться. Например, накатила на нее вдруг неимоверная тоска, как на князя Гвидона, и она расплакалась посреди класса. И вместо того, чтобы честно признаться, что плачет без всякого реального повода, испугалась и придумала тут же это бессмысленное вранье – что ее побили. «Кто?! Кто тебя побил, бедное дитя?!» – заголосила наверняка учительница. И девочка, имени которой я не помню так же, как не помню и ее лица – только коричневые банты на куцых косичках, подняла неуверенно руку и указала пальцем на меня.
А я в этот момент ничего и не знала. Даже, может быть, стояла к ней спиной. И думала совсем о другом…
Тем не менее по свойственному мне с детства миролюбию, я подошла к ней и прощения попросила. Но добавила, конечно, что ничего вообще-то плохого не делала. Учительница разволновалась и запричитала, что я мало того, что бью детей, так еще и вру как сивый мерин. Сравнение с сивым мерином меня даже и не обидело, но вот то, что мне не поверили, сильно смутило. Учительница потребовала еще раз, уже погромче попросить прощения у девочки, чтобы все слышали. Я попросила его еще раз погромче, так, что теперь уже слышали все наверняка, даже и в соседних классах. А может быть, и на Пантелеевской улице. И я опять повторила, что не била никого.
