Зэди Смит - Собиратель автографов
Потом они пили кофе. Болтали до тех пор, пока на город не начал наползать двумя зыбкими потоками свет: сначала блекло-свинцовый, а вслед за ним — ярко-оранжевый. Хани сообщила, что больше не станет делать аборты, хотя прежде с ней это случалось. По мнению Алекса, телевизионные благотворительные акции устраивают мошенники. Хани заявила, что не считает себя обязанной дотрагиваться до каких-то предметов, неизвестно откуда взявшихся. Алекс не видел никакого смысла в накладных ногтях и фигурном катании на коньках. Английские дети всегда казались Хани странноватыми. И они оба недоумевали, почему во все подряд кладут так много майонеза.
— Я знаю Рёблинг. И Рёблинг меня знает. Могу тебе показать, где Рёблинг, поводить там. — И Хани сложила свое кресло.
— Хорошо. Ты идешь?
— А? Куда иду? — спросила Хани.
— Давай займемся этим, — сказал Алекс Ли.
ГЛАВА 3
Поиски быка
1Утром Хани изменила свои планы. Будучи особой весьма практичной, она убедила Алекса, что надо сперва съездить в Нижний Ист-Сайд, найти Краузера, а потом отправляться в Рёблинг. На карте этот район выглядел вполне обыденно, однако она когда-то работала там и запомнился он ей настоящим муравейником, где чужаку легко заплутать, обогреваемым и освещаемым, в отличие от остального Нью-Йорка, с помощью каких-то древних устройств. Извилистые улицы с экстравагантными названиями заканчивались тупиками, как ходы в лабиринте, а разглядеть номера домов и квартир было непростой задачей.
— На улице колотун хороший, — сказала Хани в вестибюле, натягивая перчатки. — И мне не катит с бодуна неизвестно что искать до самой ночи. А Краузер нам точно поможет. Куда он денется? Ты же у нас такой обаяшка. Он сразу увидит. Запудрим мозги этому мудиле.
Алекс начал возиться с молнией на куртке, покачиваясь, как едва научившийся ходить ребенок. Хани надоело смотреть на его мучения, и она сама рывком застегнула ему молнию, а потом накинула на голову отороченный искусственным мехом капюшон. Ее собственное приталенное пальто цвета верблюжьей шерсти плотно облегало выпуклости фигуры. Она поправила у себя на талии поясок и, наклонившись, завязала его на левом боку.
— О’кей? Готов?
Она по-матерински ущипнула Алекса за щеку, уже и так разрумянившуюся на сквозняке — швейцар раньше времени открыл перед ними дверь.
— Да. То есть ты меня едва коснулась.
— Поправь шарф.
Только они вышли на улицу, как колючий ветер начал хлестать их лица.
— Мне пло-охо, — заныл Алекс. — A-а… мои коллеги? Лавлир, Доув. Надо хотя бы…
— Мне не лучше твоего. — Хани взяла его под руку. — В отеле же есть разные службы. Телики в номерах. Горничные уборку делают. Есть где расслабиться. Вы что, на школьную экскурсию сюда приехали? И нас с тобой двое, а это уже немало.
Метро было в пяти минутах ходьбы, но только не с Алексом-туристом, впервые попавшим в Америку. Он все время глазел по сторонам. Если где-то сигналило такси, ему хотелось непременно посмотреть, что случилось. У самого метро японец в оранжевом комбинезоне вывалился задом из дверей магазинчика с каким-то ящиком в руках и запнулся о поребрик. По тротуару покатились китайские фрукты личи. Хани не раздумывая пошла прямо по ним, выдавливая пятками белую мякоть.
Алекс остановился, намереваясь обойти неожиданное препятствие.
— Ну что встал? Иди сюда! — крикнула Хани.
Алекс отшвырнул ногами несколько плодов и поспешил за ней вниз по ступенькам станции метро. Она чувствовала себя в этом городе как рыба в воде. Он же вдруг остро ощутил свою чужеродность и бессилие. Как мальчишка, который нашел пиратскую карту и показывает ее кому-то из старших: оба смотрят на обозначения, но один понимает, что за ними стоит, а для другого это просто крестики и кружочки.
— Холодно, — поежилась Хани, когда они спустились вниз. — Холод-д-д-дрыга. Х-хол-л-лодрыга.
Она открыла рот, как курильщик, выпускающий кольца дыма, и выдохнула облачко пара. Неподалеку от них на платформе стояли двое темнокожих мальчишек и обменивались выразительными жестами. Один вытянул пальцы и отвел в сторону мизинец и безымянный. Другой присоединил к этим двум средний палец, так что указательный остался в одиночестве. Понаблюдав за ними, Алекс узнал эти движения, жесты первосвященников в Храме.
— Сделаешь мне одолжение, о’кей? — спросила Хани в вагоне, перекрикивая грохот. — Разложи это. — Она извлекла из сумки простенький коврик, размером фут на фут, в шотландскую клетку. — Подложи его, если увидишь свободное место. Не люблю садиться прямо на эти штуки.
Даже во время такой короткой поездки Алекс то и дело ежился оттого, как много людей вокруг обращали на нее внимание. Не успели закрыться двери вагона, как ее начали сверлить три пары глаз. Один парень сделал своему приятелю не вполне приличный знак на международном мимическом языке (оттопырил языком щеку). Девица неподалеку уловила краем глаза это движение, рот у нее непроизвольно открылся, она посмотрела туда-сюда по сторонам и наконец триумфально и нескромно пихнула языком себе в щеку. Потом выдала улыбку и снова уткнулась в свою книжку. Но ей явно не читалось. Она то и дело вскидывала глаза. И смотрела на ярко накрашенные губы Хани. И так далее.
Когда они вышли на своей остановке, сбившиеся в стайку школьницы вытаращили глаза, и одна из них припустила по лестнице, перескакивая через три ступеньки, только чтобы забежать вперед и посмотреть на них. На улице Хани купила посыпанный солью сухой кренделек. Откусила немного, и Алекс спросил:
— Как ты все это ощущаешь?
Она хотела что-то сказать, но потом пожала плечами и развернула гостиничную карту острова:
— Это в Чайна-тауне. В двух кварталах отсюда. Сейчас пойдем налево — да, точно налево. О’кей. — Она сделала пару шагов. — Алекс Ли хочет знать. Он хочет знать.
— Я хочу знать. Это ужасно? Любопытно. Просто какие это вызывает ощущения.
— Час от часу все любопытнее.
Она сунула руки в карманы и ускорила шаг, нарочно ступая по оставленным в снегу следам. Машин не было, только редкие прохожие.
— Ненавижу это, — сказала она наконец. — Ненавижу, точно ненавижу. Но это — судьба. Ненавижу, ненавижу, ненавижу, но…
Они прошли мимо шахматистов (двое русских, три собаки), вдруг затеявших перепалку, и вслушались, пытаясь разобрать, о чем идет речь. Потом несколько минут шли молча. Откуда-то пахнуло тушеной уткой. У светофора Алекс привычно посмотрел направо и шагнул на мостовую. Хани схватила его за руку и тем самым спасла ему жизнь.
— Всякий раз меня с души воротит, — призналась она минутой позже, когда они переходили улицу. — Но мой рок в том, что, если никто не смотрит, я это замечаю. Замечаю — и чувствую… даже не знаю, как объяснить. Словно не в фокусе. Сама не своя делаюсь.
— Не своя?
— Ты спросил, и я ответила. Сама не своя. Как будто себя не ощущаю. Мерзопакостно как-то. Понимаешь?
На стене здания висела древняя реклама фортепиано. Нижний ее край располагался сразу над головой Алекса, и она уходила на много миль ввысь, куда-то к самой крыше, через край которой поглядывала вниз какая-то любопытная цапля. Реклама проявляет всю свою суть, когда весь товар уже продан, а эта оказалась особенно трогательной. Выцветшие, белесые буквы «Лейрд и сын» — роковой для них семейный бизнес.
— Смотри, классная штука! — произнесла Хани. Не поняв, что его заинтересовало, она показала на щит еще большего размера справа. Это была полноцветная фотография красотки. Она предлагала купить целый склад одежды. Ее колоссальные загорелые ноги простирались на длину гастрономического магазина, но не заслоняли от взгляда рыбий садок фитнес-центра, где люди шагали в никуда, бежали к бесстрастному стеклу.
— Вот что значит выйти на другой уровень, — уважительно промолвила Хани. — Делаешься как божество. Каждый день на твои сам-понимаешь-что пялятся полмиллиона человек. Машины сталкиваются, люди гибнут. И все из-за тебя. Эй, видишь? Вон та, красная? Вот эта дверь.
Алекс остановился и тупо посмотрел на дверь, потом на почтовый ящик. Корреспонденция всей его молодости провалилась в эту щель. Так много писем! Он превратился из юноши в мужчину, пока их писал. И теперь его переполняла печаль. Будь он один, повернулся бы и пошел прочь. Но рядом стояла Хани. Она подтолкнула его к табличке с перечнем помещений и их съемщиков: названиями больших и мелких офисов, мастерских художников и тьмой-тьмущей разных фамилий. Фамилия Краузер значилась под названием его должности — президент АОКА. Алекса все еще подмывало убраться восвояси, но не успела Хани позвонить, как дверь открылась сама собой, из нее выскочил мальчик — разносчик бакалеи, на ходу пересчитывая жалкие чаевые, и они юркнули внутрь.
