Мария Галина - Малая Глуша
Он огляделся.
Здание вокзала с башенкой отчетливо вырисовывалось на фоне пустого рассветного неба. Далеко на западе горизонт был подсвечен то ли дальним пожаром, то ли огнями какого-то большого города, а тут совершеннейшая глушь: пустая платформа, освещенная двумя желтыми фонарями, только на привокзальной лавке спала какая-то женщина в мохеровой кофте, халате и толстых рейтузах. Сумку она положила под голову. Нищий рыскал около урны в поисках пустых бутылок из-под пива.
На башенке над одноэтажным приземистым зданием вокзала светились бледные часы, похожие на круг полной луны. Он постоял немного, чувствуя, как остывший за ночь асфальт высасывает тепло через подошвы кроссовок, потом подхватил рюкзак, сделал шаг и вошел в здание вокзала.
Там было пусто, блестели лавки, отполированные задами ожидающих поезда пассажиров, окно единственной кассы закрыто картонкой. Сквозь щели лился бледный неоновый свет. На кафельном полу стыли лужицы воды – видимо, уборщица совсем недавно прошлась здесь шваброй. Он покрутил головой в поисках уборщицы, но не нашел. Буфета не было, а киоск с лимонадом и печеньем стоял запертый на замок, с приспущенными жалюзи.
Двери на привокзальную площадь были распахнуты, пустая площадь окаймлена газоном с чахлыми туями; но здесь все-таки нашлась живая душа: стоял и скучал одинокий носильщик, или грузчик, или просто какой-то привокзальный рабочий в синей спецовке с бляхой.
– Извините, – он подошел ближе, – где здесь автобусная остановка?
– А вам куда надо? – сонно спросил грузчик.
– До Малой Глуши.
– Туда не ходит, – сказал грузчик, – до Болязубов ходит. А от Болязубов на попутке. Или там, не знаю, договоритесь с кем-то из местных.
– Хорошо, – терпеливо сказал он, – где отходит автобус на Болязубы?
– А вон там, через площадь, – сказал грузчик, – только ночью они не ходят.
– А касса где?
– Там и касса. Только ночью она не работает.
– А когда открывается?
– Утром, – равнодушно сказал грузчик, – вот утро будет, касса откроется.
– В котором часу?
– В восемь. Или в девять. Раньше все равно автобусов не будет.
– А-а, – сказал он разочарованно и поглядел на часы. Зеленые тусклые стрелки показывали половину пятого.
– Койка не нужна? – спросил грузчик с надеждой.
– Нет, – сказал он, – какая койка? Я на вокзале переночую.
– Смотрите, – повторил грузчик, – раньше девяти не откроют.
– Я подожду.
Разговор зашел в тупик. Он кивнул собеседнику, тот тут же равнодушно отвернулся и, глядя в небо, задумался о чем-то своем.
На вокзале было все так же пусто. Он сел на лавку, лицом к окну на площадь, опустил рюкзак на пол. По сравнению с шумным поездом, где плакали дети, а женщины переговаривались высокими резкими голосами, здесь было очень тихо. По грязноватому оконному стеклу ходили тени от веток. На внутренней стороне век осталось ощущение скребущего песка; он закрыл глаза и с силой потер их, в очередной раз удивившись тому, что в темноте среди плывущих пятен перед внутренним взором возникает подобие радужки с черной дырой зрачка посредине.
Уснуть не получалось, небо медленно светлело, сделалось плоским и серым, вокзал стал постепенно оживать, появилась сонная уборщица и начала шаркать шваброй между рядами скамеек. Он поднял рюкзак и поставил на скамейку рядом с собой. Хлопнуло окошечко кассы, кассирша в очках и в перманенте что-то считала на калькуляторе, очень похожая на нее женщина подняла железный занавес киоска, в котором конфеты в пластиковых прозрачных банках блестели, как елочные игрушки.
Откуда-то возник народ, группка студентов в штормовках с эмблемой института на спине переминалась у кассы – девчонки были коренастые, громкоголосые и все, как на подбор, дурнушки. Женщина с девочкой расстелили на лавке газету и выложили на нее хлеб и завернутое в серую марлю сало.
Пьяный ходил по залу, словно ища, с кем бы подраться, перебросился несколькими фразами со студентами; один из парней вроде замахнулся, второй удержал его за руку, пьяный отошел, что-то сказал женщине, огляделся и плюхнулся на лавку рядом с ним. Он брезгливо отодвинулся.
– Не уважаешь? – спросил пьяный.
– Отвяжись, – сказал он и пожалел, что вообще заговорил, тот только и ждал, что на него обратят внимание.
– А пошли разберемся, – сказал пьяный весело.
У пьяного было красное воспаленное лицо и белые глаза, какие бывают у людей, которые ничего не боятся.
– Что? В штаны наложил? – спросил пьяный. – А спорим, я тебя убью, и мне за это ничего не будет? Спорим?
Особой логики в этом заявлении не было, но звучало оно очень убедительно.
Ему даже показалось, что в руке у пьяного блеснул нож, и вообще, пьяный был не столько пьян, сколько взвинчен и продолжал накручивать себя еще сильнее.
Он уже начал лихорадочно обдумывать дальнейшие свои действия. Извиниться? Откупиться? Поставить выпивку? Пригрозить? Бесшабашная храбрость могла быть и симулированной, недаром же пьяный не стал вязаться к студентам: там было четверо сильных молодых парней. В растерянности он начал озираться по сторонам, и, заметив его взгляд, серьезный молодой милиционер, лопоухий и сероглазый, отделился от подоконника и подошел к ним.
– Проблемы? – спросил милиционер.
– Иди, Костя, сам разберусь, – сказал пьяный.
Но милиционер продолжал стоять, нетерпеливо притопывая ногой в черном ботинке, и пьяный неохотно отошел, что-то бормоча себе под нос.
– Черт знает что у вас тут творится, – сказал он сердито.
– Вы бы поаккуратней, гражданин, – упрекнул милиционер.
– Я-то тут при чем?
– Значит, при чем.
– У вас тут к людям пристают на вокзале, это что, по-вашему?
– Сергеич? Да он мухи не обидит. А вы вот документы покажите.
Он полез во внутренний карман куртки, достал паспорт в кожаной обложке.
– Далеко заехали, – сказал милиционер, глядя на штамп прописки.
– Да уж, – согласился он, – дальше некуда.
– Куда следуете?
– В Болязубы, – сказал он, и пронзительное название деревни действительно отозвалось ноющим больным зубом слева в нижней челюсти.
– Чего тогда сидите?
– Жду, когда касса откроется на автостанции.
– Касса уже открылась, – сказал милиционер. – А автобус на Болязубы в семь утра.
Он поглядел на часы. Было без пяти семь.
– Ах ты!
Милиционер нарочито неторопливо разглядывал его паспорт, сверял его лицо с фотографией, смотрел на просвет водяные знаки.
– Поскорей нельзя, товарищ милиционер?
– Раньше торопиться надо было, – наставительно сказал милиционер, но паспорт вернул.
Он схватил паспорт, торопливо засунул его обратно в карман, одновременно другой рукой подхватывая рюкзак, и заспешил к выходу – лишь чтобы увидеть, как старенький обшарпанный автобус развернулся на площади, выпустил струю сизого дыма и выехал на улицу, ведущую прочь от вокзала.
Он побежал за ним, размахивая рукой, но водитель автобуса не обратил на него никакого внимания.
– Ну что ты скажешь! – расстроенно произнес он.
Автостоянка была просто заасфальтированным пятачком перед сквериком. Под чахлым пирамидальным тополем стояла пустая грязная скамейка, когда-то крашенная зеленой краской. Будочка кассирши была открыта. За окошком, забранным решеткой-солнышком, шевелились, пересчитывая деньги, женские руки.
– Когда следующий автобус на Болязубы? – спросил он и снова внутренне поморщился от названия.
– Завтра, – сказала кассирша.
– Но… мне сказали, что раньше девяти автобусы не ходят.
– Кто?
– Какой-то человек. Такой, в спецодежде.
– Это Митрич, – равнодушно сказала женщина, – он всем так говорит.
– Зачем? Он же на вокзале работает.
– Какое там работает.
Ничего не поняв, он беспомощно пожал плечами.
– А как можно добраться до Болязубов?
– В ту сторону больше ничего не ходит, – сказала кассирша.
– Может, на перекладных?
– Можно, – сказала кассирша, – в семнадцать тридцать идет автобус до Головянки, от Головянки до Болязубов в девятнадцать десять. К ночи доедете.
– А маршрутка?
– До Головянки ходит маршрутка. Оттуда в Болязубы только автобус.
– А до Малой Глуши?
– Туда вообще ничего не ходит.
Кассирша потеряла к нему интерес и вновь принялась раскладывать мятые купюры. Он огляделся. Несколько автобусов стояли на асфальтовой площадке, на ветровом стекле – таблички с названиями сел, иконки, календарики с девицами, почему-то искусственные цветы. Автобусы были маленькие, побитые, угловатые. В городах давно таких нет. Водителей не было видно; водительские сиденья были пусты. Вообще никого не было видно.
Одинокий обшарпанный «жигуленок» притулился сбоку, мужик в мятой рубахе, открыв капот, копался в моторе, время от времени вытирая руки промасленной ветошью. Он подошел к нему, остро ощущая свою чужеродность – рюкзак у него был новенький, импортный, последний раз он ездил с рюкзаком еще в студенческой юности. Ветровка тоже была новая, со множеством кармашков, с разноцветными шнурками, яркая, словно детская. И кроссовки новые, замшевые, на белой упругой подошве, замечательные кроссовки, ходишь – как летаешь. Наверное, потому ко мне и прицепился этот Сергеич, и милиционер Костя тоже, подумал он запоздало, тут таких не любят.
