Дмитрий Липскеров - Родичи
— Что ж ты, гад, погоны позоришь!..
Здесь Жыбина вырвало…
В этот же момент в холле гостиницы «Звездочка» появился бравый генерал в сопровождении адъютантов. Не задерживаясь, он прошел к распластанному на полу Ахметзянову, коротко спросил: «Этот?» — получил утвердительный ответ и скомандовал:
— В машину!
Ахметзянова отволокли в «воронок», взревел мотор, импресарио повезли через просыпающуюся Москву в СИЗО МВД.
Генерал выслушал доклад майора насчет Жыбина, посмотрел на гибэдэдэшника и, сказав овэдэшнику: «Сами знаете, что в таких ситуациях делать!» — отправился на улицу к окровавленным снегам, где лежал пробитый насквозь железнодорожным рельсом студент Михайлов.
Рядом стояли «скорая» и труповозка. Врачи, прежде такого отродясь не видавшие, с интересом разглядывали место преступления.
— Мертвый? — поинтересовался генерал, узнав в поверженном красавце исчезнувшею из морга города Бологое покойника по фамилии Михайлов.
А хорошо Боткин потрудился, подумал про себя генерал. Портретик составили прекрасный.
— Мертвый? — переспросил.
— Так ему же в сердце рельс вогнали! — с недоумением ответствовал врач «Скорой».
— Наш, — подтвердил санитар труповозки.
— Я спрашиваю вас, он умер?!! — повысил голос Бойко.
Врач пожал плечами, склонился над студентом Михайловым и, потрогав шейную артерию, тотчас переменился в лице.
— Стучит… — проговорил.
Генерал выругался.
— Значит, так, — скомандовал затем Иван Семенович, — повезете в Боткинскую! Умрет в пути, под суд пойдете!..
Неожиданно сквозь милиционеров, врачей и омоновцев протиснулся маленький человечек и, поглядев, как из груди человека выдергивают рельс, заойкал, запричитал и заплакал вдобавок.
— Вы его знали? — живо спросил генерал.
— Нет, — утер слезы Ягердышка.
— Тогда какого черта вы здесь?!!
Ягердышку было подхватили под руки и хотели унести с места происшествия, как он вдруг воскликнул:
— Я видел того, кто убивал его!..
12.
Он лишь один раз обернулся…
Она была увлечена кормлением ребенка, и он пошел дальше — огромный белый медведь! И вовсе он не был ассирийским!..
Он ни о чем не думал и ни о чем не сожалел, просто шел несколько дней, пока солнце не заставило его мощные лапы подломиться.
Более медведь не сопротивлялся.
Он выполнил свое предназначение, подсказывал инстинкт, и теперь зверь лежал, зарывшись носом в песок.
Через несколько часов слетелись главные его враги — падальщики. Они вразнобой клокотали, словно обсуждали, кто первый отважится на нападение. Взмахнул крыльями самый старый, с окровавленной шеей, в общем-то и не голодный. Подлетел к огромному куску мяса и нагло клюнул в правую ляжку…
Он боли не почувствовал, а глаза ничего не видели.
Он был похож на бабочку-однодневку, которая еще утром радует глаз своим свежим мельтешением, а к вечеру валяется где-то блеклым ошметком…
И тогда они набросились на него всей стаей…
Рвали мясо, уже не страшась его сильных лап и мощных челюстей, отпихивая друг друга, щиплясь от жадности…
Он все еще был жив, но сейчас, в последние минуты, ему казалось, что он только начинает существовать, что вот оно, материнское брюхо с самым главным во Вселенной — торчащим соском, вскармливающим все живое… И все в душе его было благостно, потому и умер он быстро и тихо. А Господь дал ему чудо не чувствовать смертельной боли…
И куда исчезают души животных?..
Ягердышка был удостоен чести ехать в генеральной машине под вой сирен.
Впрочем, генерал во время поездки ни о чем не спрашивал, а потому чукча имел возможность думать.
Точнее, он сначала вспомнил ночной приход братьев Кола и Бала, которые потребовали Spearmint, на что Ягердышка разгневался справедливо, приведя довод, что выдал братьям жвачки до второго летнего месяца.
— Съели, — последовал короткий ответ.
— Ваши проблемы, — развел руками чукча. — Не есть надо было, а жевать. Другой жвачки у меня нет.
Его били по лицу с удовольствием, а потом случаем увидели драку на улице. Необычные перемены произошли с Кола и Бала, когда они в тусклом фонарном свете разглядели физиономию Арококо Арококовича.
— Он! — прошептал с ужасом Кола.
— Он! — подтвердил Бала.
Ошеломленный Ягердышка сумел заметить, что после того, как косорылый вогнал блондину рельс в сердце, он вдруг посмотрел в окно его номера и лукаво подмигнул братьям.
Здесь с духами произошло и вовсе непонятное.
Кола и Бала поклонились Ягердышке в пояс и, сказав: «Не поминай лихом», — вдруг из плотного состояния перешли в текучее, а затем, словно сигаретный дым, просочились в приоткрытую форточку и уплыли к месту преступления.
Далее косорылый пригнулся к земле носом, словно след брал, и помчался зверем куда-то. Его кряжистый бег сопровождали две бесплотные тени. Кола и Бала летели за Арококо Арококовичем, закрыв глаза и слегка высунув языки.
Для лучшего воздухообмена, решил тогда чукча…
А потом они приехали в следственный изолятор, и генерал, представившись Иваном Семеновичем, предложил узкоглазому свидетелю кофе или чай с бутербродами.
Ягердышка согласился на чай и пил его, не вынимая из стакана кипятильника. Вода кипела, но свидетель, казалось, не обращал на то никакого внимания.
— Не обожжетесь? — поинтересовался генерал.
— Привык.
— Откуда будете? Из мест каких прибыли?
Под земляничную конфетку Ягердышка обрисовал генералу все свои жизненные перипетии. Рассказал об Укле — жене, о старике Бердане, который знавал еще Ивана Иваныча Беринга, такой он старый — Берддн. Признался в нелегальном переходе российской границы, поведал о жизни в Американских Штатах, о шамане Тромсе и его брате, аляскинском адвокате, и о медвежонке, который бродит сейчас по Крайнему Северу, и одиноко ему наверняка.
Генерал выслушал весь рассказ гостя, подумал о том, что этот маленький чукча один из самых счастливых людей на свете, что у него есть Полярная звезда, на которую он когда-нибудь обязательно полетит и будет взирать с нее на грешную землю вечно.
Умолчал Ягердышка лишь о братьях Кола и Бала, посчитав это дело семейным и интимным.
— Расскажите теперь, пожалуйста, об убийце! — попросил генерал.
— Неприятный мужчина, — признался Ягердышка. — Щеки облизывал…
— Арококо Арококович, — сообразил генерал. — Римлянин. Адепт некого Палладия Роговского, который, в свою очередь, отошел и от православия, и от римского учения. Свою веру учинил.
— Ах, как нехорошо! — посетовал Ягердышка.
Иван Семенович Бойко еше долго глядел на чукчу Ягердышку, а потом сказал ему прямо:
— Езжайте поскорее домой, к своей любимой жене, и рожайте детей!
— У меня билет в театр, — развел руками чукча. — Депутат-алеут дал. Сказал, чтобы я продал его, а мне хочется спектакль поглядеть.
— А в какой театр? — полюбопытствовал генерал.
— А в самый большой. Там про Спартака танцевать будут!
Гляди-ка, подумал генерал. Совпадение какое. И он, Бойко, тоже собирался с Машей на премьеру…
Иван Семенович пожал на прощание Ягердышкину руку, ощутив, как маленькая ладошка утопает в его ладони по-детски, и вдруг почувствовал в себе все детство цивилизации, уразумев неожиданно, что все еще в начале своего пути и что мобильный телефон еще не Богова борода, да и не стоит пытаться ухватить ее…
От этих мыслей и от знакомства с Ягердышкой, которого адъютант выводил из СИЗО, в глазах Бойко вдруг защипало, и генерал понял, что устал. Устал совсем, до отставки.
Он нажал на кнопку селектора и приказал доставить чукчу на своей машине до гостиницы, затем велел привести задержанного Ахметзянова.
Ахметзянова ввели через две минуты, и чай ему предложен не был.
— Рассказывайте! — усталым голосом проговорил генерал.
— Я не понимаю, что?
— Почему из Бологого сбежали?
— Вовсе не сбегал, — отказался патологоанатом. — Уехал по причине отупения в провинции.
— Почему заявление не написали? Об уходе?
— Грешен. Сейчас за это привлекают?
— Нет, — покачал головой генерал. — За это — нет. А за опыты над мертвыми — привлекают. И срок приличный.
— Какие опыты?
Иван Семенович допрашивал по наитию и здесь почувствовал тепленькое местечко.
— Корешочки в носу покойных обнаружили мои эксперты. От земляники садовой. Как прикажете осознать сие?
— Он сказал, что это частицы душ невинно убиенных.
Генерал вспомнил о восемнадцати ягодах, найденных в носах погибших подчиненных.
— Так… Кто это сказал?
— Михайлов, студент… Ныне солист Большого театра… В пятницу танцует Спартака… Должен был танцевать, — сокрушенно поправился Ахметзянов.
Опять «Спартак», с неудовольствием подумал Бойко. Столько совпадений!..
