Дмитрий Липскеров - Демоны в раю
Много ли, мало ли прошло времени… Их с Нинкой девичьи рты уже хрипели сорванными связками, а стоны все рвались песнями страсти.
Неожиданно из стены вырвался сноп света, осветив их тройственное сплетение.
Чей-то мужской голос позвал:
— Карл!
Он не ответил, разбрызгивая по стенам струи семени.
— Карл! — еще раз позвал голос, и луч света вдруг погас.
Она не поняла, что произошло. Она вдруг увидела себя возле Карининой «Тойоты». Подруга звала ее и Нинку садиться в машину быстрее, потому что ехать далеко, а жара такая, что хочется скорее на пляж, броситься в воду!
— Поехали! — согласилась Нинка.
Ее лицо выражало сильнейшее обалдение, но она села на переднее сиденье, рядом с Кариной. Светка, хлопая в недоумении глазами, задержалась на минуту, вытащила из сумочки мобильный и набрала номер отца. Она спросила его разрешения съездить на Николину Гору искупаться с девочками. Отец разрешил, но просил быть осторожнее.
Они ехали по извилистой Рублевке молча, но Карина догадывалась, что произошло с подругами.
— Летали? — спросила.
— Ага, — ответила Нинка.
— Кайф?
— Улет!
— А ты чего молчишь? — оборотилась к Светке Карина.
Светкин мозг расценивал произошедшее как нечто ужасное, самое страшное, что могло произойти с нею. Одновременно тело девушки, избалованное наслаждениями, говорило обратное — что вот открылось ей, Светке, самое важное в жизни женщины… Мозг и тело спорили, а в это время Светкину яйцеклетку атаковал мощный сперматозоид. Семя успешно справилось с задачей и обустроилось в матке, казалось, надолго.
— Я все отцу расскажу!
— Дура, что ли! — обалдела от нежданного заявления Нинка.
— Ты чего, Свет? — удивилась Карина.
— Это ужасно! Омерзительно!
Девушка вдруг зарыдала, да так горько, что подруги на время затихли, давая возможности душе самостоятельно произвести психоанализ самым простым способом — пролиться слезами, а вместе с ними и всеми бедами.
Подъезжая к Жуковке, Нинка определилась.
— Гений секса!
— Лучший! — поддержала Карина.
От рынка с самыми дорогими в мире продуктами отъехал маленький грузовичок, груженный минеральной водой, предназначенной для ресторана «Подмосковные вечера».
Грузовичок съехал на шоссе, чуть сбавил скорость, что заставило Карину слегка нажать на педаль тормоза.
Нинка выругалась на водителя-дебила, Карина поддержала подругу, высунув в окно руку с пальцем, а Светка в этот момент уже была мертва. Во время торможения ее чудесная головка слегка дернулась и стукнулась височком о ременной крепеж.
А потом из грузовичка, груженного минеральной водой, вышел Карл и широко улыбнулся навстречу девочкам.
Он тыкал пальцем куда-то, пока Каринка с Нинкой не догадались оглянуться. Здесь, на заднем сиденье, они и обнаружили мертвую Светку.
А потом Карл пытался делать девушке искусственное дыхание. Он делал его рот в рот, и со стороны казалось, что происходит чудовищная непристойность.
Оторвавшись от холодеющих губ, Карл развел руками.
Карина и Нинка заплакали в голос, а Карл вытащил из сумочки Светки мобильный телефон, порыскал в его памяти и нажал на клавишу.
— Господин Кранов? — коротко сказал Карл. — Господин Кранов, ваша дочь погибла в автокатастрофе. Вы ее отец?..
Затем Карл выключил телефон и на прощание обещал бьющимся в истерике подружкам:
— Еще увидимся!
Светкина оплодотворенная яйцеклетка погибла лишь на следующий день…
На похоронах девочки во все глаза глядели на отца Светки, который рыдал почти по-бабски, не закрывая лица.
Есть в смерти ровесника что-то притягательное, особенно в молодости. Притягивает то, что смерть случилась не с тобою…
А через полчаса на похоронах появился Нинкин отец, и она с огромным удивлением узнала, что папан — друг детства Светкиного отца. Что жили они в одном доме города Запорожья и были не разлей вода.
Нинкин отец обнимал Светкиного и что-то шептал ему в ухо.
На поминках подруги дали друг дружке клятву никому и никогда не рассказывать про Карла.
— Клянешься? — спросила Нинка.
— Клянусь! — подтвердила Карина.
После такого переживания Карина вдруг решила съездить домой, в Сургут, и там с родителями прийти в себя, осмысляя смерть подруги.
Чмоки приезду дочери были чрезвычайно рады и окружили единственное чадо теплом и родительской любовью. Через недельку Карина отошла от московских перипетий, успокоилась, да и собралась обратно.
Ее мать, латышка Ирэна, что-то чувствовала в своем сердце нехорошее, уговаривала дочь остаться еще ненадолго, но девушка уже заскучала, вновь захотела столичного общения, а потому на восьмой день села в самолет, который вернул ее в столицу…
За неделю отсутствия Карины Нинка планово разошлась со своим стилистом, сказав тому на прощание, что Бог покарает парикмахера за то, что он невинную душу на дурь подсадил!
Стилист на разъезд не возражал, так как девичьей плоти вокруг его профессии было, как свинины на мясокомбинате… Уже через три дня после расставания в его квартирке проживала юная моделька из Ставрополя… Она сделала в своей жизни первую затяжку марихуаной и счастливо закашлялась…
13
И падал стакан…
Слон точно угадал с юным Даниэлом Штефнером.
Дядя Даниэла, глава ЦБ Австрии Михаэль Рознер сделал все, чтобы юноша был причастен к появлению евро не только в фантазиях разных высокопоставленных политиков Европы, но и в реальном измерении…
— Мой юный друг! — вещал Слон молодому Штефнеру. — У вас однозначный талант, да и ремесло почти в руках. Но вы настолько молоды, что в ваших работах чувствуется эта молодость!..
— Разве это плохо? — удивлялся молодой человек.
— Видели ли вы двадцатилетних политиков во главе государства?
— Нет, — признался Даниэл.
Ну, и как вы думаете, допустят ли эти дяди, чтобы ответственные министры доверили столь юному молодому человеку создание общеевропейских денег?
— В ваших словах есть правда, — признал Штефнер.
Переводчик Алик Роверман был свидетелем, как всего за полтора года его босс потрясающе выучил немецкий язык.
Каждый день он боялся собственной отставки, но шло время, а он все проживал в хорошем номере берлинского «Интерконти», делая для Слона лишь изредка маленькие дела.
Слону Алик Роверман как переводчик был более не нужен, но был нужен на чужбине друг.
Он договорился с Даниэлом Штефнсром, что дизайн будет его, Слона, а все остальное — производство и сопутствующие политические демонстрации будут отданы на откуп племяннику Михаэля Рознера.
— Ну и какие-нибудь бумажные купюры сами сфантазируете. Например, испанские…
Самое главное, дядя был в этом вопросе на стороне русского.
Последнее, что убедило молодого Штефнера согласиться, это предложение русского быть родителем евро инкогнито, пусть все думают, что евро — дело рук Даниэла. Лишь одно просил Слон — несколько высших наград от стран — участниц Евросоюза. Пусть тоже инкогнито!
— Это можно! — согласился глава австрийского Центробанка.
Михаэль Рознер пытался подсчитать дивиденды в случае удачного исхода глобального проекта, но не смог. Таких цифр в мире денег не существовало.
Шесть лет Слон не выезжал из Европы, трудясь на монетном дворе, созданном в секретном местечке Берлина специально для производства евро.
Иногда он звонил домой, но всякий раз нарывался на истерику Кристины Егоровны, которая вопила через границы, что им есть нечего, что у Нинки скоро месячные начнугся, а у девчонки колготки с десяти лет не менялись…
У Слона за дочь болела душа, как и за Кристину Егоровну. Впрочем, боли были не сильными, но достаточными для того, чтобы принять меры.
Ближайшей страной, в которой не предполагалось вводить евро, была Швейцария.
Слон прибыл в эпицентр нейтралитета с чемоданчиком Бориса Борисыча и на месяц закрылся в гостинице Цюриха, в номере которой произвел один миллион швейцарских франков. Один раз он это сделал за жизнь, заплатив за фальшивку долгой депрессией, смешанной с алкоголем.
После окончания работы по созданию фальшивых франков Слон отправился на Федералплац, 12, где открыл номерной счет, заказав к нему две пластиковые карточки.
Деньги, произведенные Слоном, не вызвали у банкиров никаких сомнений… Он ли сомневался…
Вечером, перед утренним самолетом в Берлин, Слон встретил в холле гостиницы поддатого русского и быстро с ним сошелся характерами. Он живо интересовался у нового знакомого, как там в России, какие перемены?..
Валера, так звали нового друга, на вопросы отвечал охотно, вливая в себя порцию за порцией виски.
А потом Валера пригласил Слона к себе в номер, где показал новом другу картину Модильяни. Он плакал, глядя на холст, и все спрашивал Слона:
