Григорий Ряжский - Натурщица Коллонтай

Ласково получилось, да, Шуринька?

Неожиданно.

Делюсь с тобой половинкой этого нежного обращения, берёшь или отвергаешь?

Видишь, старухой меня мечтали увидеть, писать с меня скорбность и обречённость конца жизни.

Не дождутся!

И все полгода с небольшим, пока тянулась наша с Владиком прелюдия, позировала как ненормальная, брала лишние часы, не уставала совершенно: наоборот, хотелось ещё и ещё, стоять, сидеть, полулежать, облокачиваться, не важно — создавать неповторимые образы, вслушиваться в шуршанье грифеля, в скрежет угля, в отлип пластилина от рук ваятелей, напоминающий звуком первый влажный поцелуй в мой голый живот в метростроевской конюшенной келье за маминым шкафом.

В общем, просто кожа моя трещала по несуществующим швам от наслаждения моим же любимым трудом, оцениваемым давно уже по самой высшей ставке.

К тому же резко перешла на крайний уровень сложности по йоге.

Но не по философскому её фундаменту, а по непосредственному принятию самых труднодоступных поз.

Асана Саламба Сарвангасана и Лотос 2 — теперь для меня просто как два раза плюнуть, что та, что на другую.

Казалось мне, бабушка, руки мои заметно укрепились мышцами, обрели ещё больший рельеф, чем было, жилы и сухожилия, воздействующие на растяжку организма, враз сделались эластичней и протяжённей прежнего, едва уловимые глазом лёгкие провисания кожи внизу сидячих мышц подобрались и втянулись обратно в ягодичные образования, скулы немного натянулись кожей лица без какого-либо постороннего вмешательства со стороны и стали напоминать собой тот красивый изгиб башкирской реки Дёмы, которая протекала у нас в эвакуации.

И всё остальное, золотая моя, по такому же образцу пошло, в лучшую сторону, не согласуясь с годами, и без признаков любой искусственности. И когда теперь по утрам поднимаю руки к потолку, как делала все годы, грудь моя вслед за ними так же взмывает вверх и держится стоя, не утруждая себя борьбой с возрастом и тяготением к земле.

Это было первое в моей жизни самое большое одноразовое счастье.

Когда жили с Пашей, тоже была счастливой большой срок, но это чувство было растянуто по времени, оно и зародилось не сразу, и долго не выветривалось из меня, распределяясь равномерно и по годам. Оно никогда не обрушивалось с такой внезапной силой и не заставляло меня быть радостной дурочкой, раздающей по округе беспричинные улыбки.

Или всё дело в том, что это последний шанс из допустимых, и организм мой, зная это, сам выстраивает для меня линию поведения и отыгрывает моими же рефлексиями на недобранное прожитой жизнью?

Стали знакомиться с его семьёй, вскоре после первого же нашего слияния.

Обнаружился у него симпатичный сын тридцати пяти по возрасту, с женой на сносях, тоже миловидной и приветливой, несмотря что теряет свёкра как независимую единицу, и мальчик школьного возраста, похожий на отца.

Сказали, отличник по школе.

А мне всё было тогда без разницы, честно скажу тебе, даже если б одни двойки носил да колы, всё равно бы приголубила как своего родимого внука и пошла б навстречу любому пожеланию его подросткового детства.

Чай пили, торт, разговаривали: у них были, в Медведково, в смежной, но вполне приличной двушке, недалеко от лесополосы вдоль линии железной дороги.

Говорит он:

— Много воздуха у нас, лес наш смешанный, на любой вкус, так что приезжайте и гуляйте себе на здоровье. И вам полезно будет и папе, а то вы там на йоге своей дышите подвальным и спёртым, а тут будете вдвоём компенсацию воздушную получать. А уедем в отпуск, так можете пожить у нас — чего у вас там в центре хорошего, одни газы с выхлопами да шум с вонью и толкучкой вечной.

Говорит она:

— И бросайте вы работу свою, Александра Михайловна, ну сколько можно на кафедре своей трудиться, вам давно пора о себе подумать, о собственном здоровье, а не через весь город мотаться туда к студентам своим. Им ведь только и надо, чтобы добротой вашей попользоваться да зачёт проставить, а то, что это в нагрузку и в нервы, никто не думает, так или не так, дорогая вы наша?

А Владленчик мой кивает в согласие, улыбается нашему единению с его родными и чай с тортом подливает.

И всем хорошо и пристойно, хотя чужая я им пока, не до конца близкая.

А потом покатилось всё быстрей у нас, как под гору.

Стали ночевать у меня два раза на неделю.

Говорю:

— А чего же ты меня к себе не позовёшь, не покажешь своё жильё?

Он:

— Мне просто стыдно, милая, и позорно после хором твоих боярских в коммуналку к себе звать, не хочу, чтобы ты перестала уважать меня за убожество моей жизни.

Я:

— Ты бы знал, на какой конюшне сами мы жили, пока бабушку послом в Швецию не отправили, знаешь, как удивился б.

Короче, побывала там. Квартира с ещё тремя соседскими семьями, но сам дом крепкий, о выселении под снос говорить не приходится.

Бесперспективный.

И больше не ходили к нему, всё время у меня были, когда вдвоём.

Он поразительно поэзию помнил, Тряпкина почти всего наизусть чесал, от обложки до обложки.

Говорю:

— А чего же сам поэтом не сделался настоящим, а только любительским для одного себя, раз имеешь призвание и такое высокое чувство тяги к рифме?

Он:

— Потому что плохо я ничего делать не умею, а равно Тряпкину всё равно никогда не сочиню. И тогда для чего вообще было мне начинать? Если бы не родился он на свет и я бы не узнал его стихи, то, вероятно, стал бы и я поэтом. А так нет, не случилось, извини.

Знаешь, бабушка, после такого откровения я его ещё больше зауважала и прониклась. Паша говорил, помню, не нужно стыдиться своих слабостей, если они не приносят другим людям зла или неудобств. Кроме того, слабости способствуют познанию мира, заставляя человека устремляться к совершенству, если только он не законченный дурак или полностью бездарен и безнадёжен как личность.

Я:

— Ты замечательный, потому что не стесняешься признаться в слабости. Мой бывший, который уехал с концами, говорил, что если слабый человек недоволен чем-то, то он предъявляет претензии к людям, а если сильный недоволен, то предъявляет к самому себе. Значит, ты сильный, Владик, а не слабый, не наговаривай на себя, пожалуйста.

Он:

— Сильный не я, а ты, потому что проявляешь великодушие к моей слабости. И понимаешь, Шуранька, я слабый не вообще, а только характером, духом самим. Духа мне не хватает порой. А слабость духа отнимает много сил.

Я:

— Тогда ешь чеснок. А я за компанию. Когда вместе, то не так духом воняет на друг друга.

Улыбаемся, тоже вместе, хорошо нам, и шутить и понимать, про что пошутили.

Я:

— А ещё он говорил, что сильных не бьют, а убивают. Согласен?

Он:

— Он философ был у тебя, что ли? Откуда такие познания про слабосильных?

Я:

— Он был скульптор с протезом вместо ноги, поэтому был в курсе. И фронтовик к тому же. Но в конце концов оказался слабаком, променял меня на носатую уродину и бросил на попечение судьбы.

Он:

— Я бы никогда этого не сделал, Шуранька, это просто в разум не укладывается по отношению к тебе, плюс к тому канон моей католической веры не допускает подобного в принципе.

Так и общались мы с ним, душа в душу и регулярной постелью на двоих, которая в считаные разы вернула меня в полноценный женский род и вновь заставила поверить в своё предназначение быть единственной для единственного.

А через какое-то время случайно через паспорт его узнала, что день рождения скоро, хотя сам молчит, не выдаёт.

Думаю, дай сюрприз сделаю, одарю внезапной радостью, без предварительного уведомления.

Дождалась дня, взяла абрикотин, торт песочный, как он любит, плюс подарок приобрела, часы на натуральном кожаном ремешеке.

И пошла к нему, знала, что в это время он дома должен.

Выхожу из лифта, а сама просто дрожу от нетерпения моего неожиданного сюрприза.

Звонить собираюсь, а дверь сама распахивается, из неё сосед его выходит алкогольный, в трусах по колено, и больше ничего на нём.

С мусором ведро выбрасывать.

И дверь нараспашку, а на меня не смотрит, как на случайную фигуру лестничной клетки.

И потопал вниз выносить.

Я прошла в квартиру, дверь осторожно прикрыла не до конца, и к его четвёртой по счёту дверке, чтобы с ходу ворваться и сразу же ошеломить часиками и абрикотином. Ведь мечта любой женщины — быть женщиной мечты, тем более если она еще и в паре с приятным подарком.

А только слышу, оттуда голоса просачиваются через щель, не один дома, получается.

Меня сначала слабой ревностью кольнуло в грудь: думаю, почему же не со мной он в такой день, а с посторонними? Или хотя бы не один, раз так про себя скромничает.

Не прохожу вовнутрь, вслушиваюсь.

И узнаю второй голос. Сын это его.

Ну, тут меня отпустило сразу, я набрала в себя глоток освободительного воздуха и уже собралась толкнуть от себя вместе с дверью, как услышала, отчётливо — так, что страшней не бывает. Попробую передать весь разговор между ними, как я его запомнила, почти с полной точностью.