Эльмира Нетесова - Тонкий лед

Варвара даже не смотрела в их сторону. Она пони­мала, чем вызвана дополнительная ненависть. Еще до начала следствия, как только ушел из дома млад­ший сын, бабка сходила к нотариусу и переделала за­вещание. Денежный вклад, а он был немалым, дом и все имущество разделила на четверых сыновей, не оставив пятому ни копейки. И даже на суде, плюнув в его сторону, повторила проклятье, отказавшись от сына перед всеми. Тот криво усмехался.

В зоне, когда узнали, за что посадили старуху, мно­гие посочувствовали бабке:

—   Чего в семье не случается? Зачем было до суда доводить? Не лезла б в рожу, сама не схлопотала б.

—   Да! Это и впрямь круто!

—          Мало ей вломила Варя! Надо было так отмудохать, чтоб не встала вовсе! — говорила Тонька.

—   Баб Варь, иди, бабы тебе погадают,— предло­жила Ирина Мещерякова.

—   Ой, Варюха, а твоя змея опять брюхатая,— рас­кинула колоду Шурка Мельникова.— Гля, девку родит. А как болеть станет!

—   Кто с них? — подскочила Варвара.

—   Клавдя!

—  Она век гнила. Куда хуже? Скоро из ушей черви полезут у чахоточной!

—   А у сына любовница появится.

—  Слава Богу! — и подскочила в ужасе,— у ка­кого?

—   У младшего.

—   Пусть косой десяток объявится, хоть все дере­венские бабы его зазнобами станут!

—          Ох, и базарить они будут с женой! Дня без ругачки не пройдет.

—   Мое достанет,— улыбалась Варя.

—   А твой старший скоро большие деньги получит.

—   Дай ему Бог! — светилось лицо в улыбке.

—  Тот, который за ним родился, далеко уедет. В са­мую заграницу вместе с семьей. Там и работать, и жить начнут.

—   Он — врач. Надолго ли поедет?

—   Насовсем...

—   То плохо,— качала головой Варя.

—   Кому как. Он останется довольным.

—   Тогда ладно, пускай едут. Коль не понравится, воротятся, не останутся без угла.

—   Двое других, как и теперь, не любят дергаться. Так и доживут с детьми дружно, спокойно.

—   А чего еще надо им? У них все путем.

—   Варь, тебя старший сын после зоны к себе по­зовет жить насовсем.

—    Ни к чему! Не хочу дышать из-под невестки. Она хоть и хорошая, но я в своем доме сама себе хозяйка. Оно знаешь, как у меня с ними повелось? Чем даль­ше, тем роднее.

—   Чем старше, тем труднее,— добавила зэчка.

—   А я до воли доживу? — удивилась Варвара.

—   И до свободы доживешь, и на воле пораду­ешься.

—   А младший мой так и будет с Клавдей до конца жизни маяться?

—   И жить не станут, и не разбегутся.

—   Как так?

—    Сама прокляла. Чему удивляешься? Каждый день в слезах и ссорах, меж собой ладу до смерти не сыщут. Даже драться будут. Сын пить начнет крепко, с дому своего на пропой потянет. Дочка его вырастет панельной шлюхой.

—   Да что несешь? Кто ей дозволит? Сама ноги пообрываю! — разозлилась Варя.

—   А зачем кляла?

—    Ну, не до такого! Я Клавдю имела ввиду.

—   Но проклятие достанет всех.

На свидания в зону к матери чаще всех приезжал старший сын. Он привозил Варваре передачки, рас­сказывал обо всех новостях.

—    Мам, а я большие деньги выиграл.

—    Где это повезло? У нас бабы в бараке тоже на­думали играть на деньги, но никому не удалось выиг­рать. Спецчасть застукала! Всех за жопы взяли. Нын­че только гадают, но это дарма.

—  Я решился, хотя и не верил. Сыграл с Галкиным в игру «Кто хочет стать миллионером?», и повезло!

—   А кто не хочет им стать? — рассмеялась Варя.

—  Машину себе купил. Теперь на работу на своих колесах добираюсь.

—  Юрка как там? — спросила о младшем сыне уже в конце третьего года заключения.

—   Плохо. Пьет по-черному. Клавку всякий день ко­лотит. Дочка у них растет, твоя копия. Как две капли воды похожи. Такая забавная! И характером в тебя.

—   Во, Клавдю судьба наказала!

—   Ничуть. Дочуху любит. Ее все балуют, даже Вов­ка из Германии посылки ей шлет. Юрка, как ни квасит, о дочке помнит и не обижает никогда.

—   И то ладно. Разбегаться не собираются?

—   Нет. Грызутся, но живут. Дочь держит.

—   Как назвали ее?

—   Настенька она, Настасья, Анастасия!

—   Хорошее имя. Пусть счастливой и здоровой ра­стет. Авось, хоть один нормальный человек серед них будет.

Незадолго до освобождения к Варваре в зону при­ехали все сыновья. Лишь Володя, уехавший за грани­цу, не сумел появиться. Младший сын прятался за спины старших, изредка смотрел на мать. Он очень изменился внешне, похудел, постарел. Лицо изрезали морщины, побелели виски.

—  Чего прячешься? Коль приехал, что-то надо? Го­вори, что привело? — спросила мать сына.

—   Дом твой сносить собираются. Взамен квартиру дадут. Ну, а одна получишь однокомнатную. Разве не обидно? Сама знаешь, где мы ютимся, почти в подва­ле. И шансов на получение другого жилья нет совсем. Заработков едва хватает на жратву. Пропиши нас у себя. Помоги хоть этим.

—  Я отписала дом всем, кроме тебя,— поджала губы бабка.

—   Мам, завещание можно переделать,— предло­жил старший сын.

—   Нет, ребятки, не стану менять свое слово. Не могу простить. Болит сердце от обиды, что мой сын позволил чужой бабе ударить мать, а потом в тюрьму посадил. Пусть живет, как судьбой определено. Я ему помогать не стану.

—   Ради Насти прости! — попросил старший.

—   Не могу!

—   Ты же мать, бабушка! Перешагни через свою обиду.

—   Нет...

—   Ты тоже виновата перед этой семьей. Все же они свои, помириться нужно.

—   Ни в жисть. До смерти не прощу. Если б не нуж­да с квартирой, так и не появился б. Тоже мне — сын!

—   Ты сама ему запретила.

—   Если б не он, я тут не была б.

—   Мам, ты самая лучшая, добрая, умная. Зачем нужно столько зла сеять вокруг? — услышала младшего.

—   Не лижи мне жопу, она и так мытая! — обрубила зло.

—   На, вот фотография дочки. Привез, чтоб гляну­ла. Если ты так, то только на снимке увидишь ее,— сказал сын и, обратившись к братьям, добавил,— я во дворе вас подожду

Варвара не отдала фотографию. Держала ее при себе повсюду, не разлучаясь ни на минуту. Со снимка на бабку смотрели большие синие глаза. Они смея­лись так знакомо, словно кто-то добрый снял со стены в доме Варину детскую фотографию и, переделав на цветную, вернул хозяйке на радость. На обороте снимка внучки было написано: «Бабулечка, я тебя люблю!»

«Настенька, зайка моя! Лапушка! Все я сделаю для тебя. Приму и прощу»...

...— Платонов, Вас Федор Дмитриевич вызывает! — услышал голос сотрудницы отдела в открывшуюся дверь.

—   Егор, срочно мчи к Соколову!

—  Зачем? Я же недавно был у него.

—   Беги!

—  Что случилось?

—  Твой сын. С ним беда! Руки на себя наложил. Не знаю, сумеют ли спасти его? — сказал Касьянов и предупредил,— Егор, помни: как только увезут осво­божденных, к вечеру обещают новую партию. Их при­нять нужно и оформить сразу. Постарайся вернуться к тому времени.

—  Хорошо! — крикнул уже снизу Платонов.

Александр Иванович встретил Егора хмуро. Пожав руку, позвал за собой в больницу.

—  Он жив? — спросил Егор неуверенно.

—  Сейчас даже не знаю. Когда я уходил, он ды­шал. Вены себе повредил, козел! Кровь так хлестала, всю камеру уделал. Да еще в больничку не хотел, упи­рался сволочь, спешил Соколов.

Когда Егор вошел в палату, Роман лежал под ка­пельницей. Кроме врача, возле него дежурило два ох­ранника, не сводившие с зэка глаз. Следили за каж­дым движением его.

—   Ромка, зачем ты это сделал? — присел Егор по­ближе.

Зэк молчал.