Олег Рой - Дом без выхода
— Перестань! — Алексей ласково погладил обнаженные руки жены. — Ты уже большая девочка, находишься в здравом уме и отлично понимаешь, что убить человека ни ненавистью, ни твоим дурацким колдовством нельзя, это просто смешно!
— Но ведь Тина умерла!
— Это был несчастный случай! Или…
— Что ты хочешь сказать?
— Пока ничего. Но Виктор прав — в этой истории слишком много непонятного. Особенно роль Виолетты. Если бы Тину убили, никто бы не сомневался, что это дело ее рук.
— Но ведь она попала в аварию! Не могла же Виолетта столкнуть ее машину с дороги!
— Да, не могла… — Алексей поднялся и вновь заходил по комнате.
Марьяна с тревогой наблюдала за ним. Он дождался, пока она докурит сигарету, вынес из комнаты пепельницу и, вернувшись, с улыбкой сказал:
— Знаешь что, давай-ка спать! У тебя, я вижу, глаза слипаются.
Марьяна не стала спорить и через несколько минут уже сладко посапывала, свернувшись калачиком в объятиях мужа. Алексей так и не уснул. Лежал, боясь шевельнуться, разбудить Марьяну, и смотрел в просвет между шторами, как занимается за окном серый арбатский рассвет.
Конечно же повесить в спальне постеры Кате не разрешили. Порядки в школе, где ей предстояло учиться, оказались настолько строгими, что у девочки возникло подозрение — не специально ли Виолетта выбрала для нее учебное заведение, больше похожее на тюрьму?
Школа находилась в Солсбери, в живописном месте, в двух часах езды от Лондона, но познакомиться с местными достопримечательностями Кате так и не удалось: сразу из аэропорта ее привезли сюда и с тех пор ни разу не разрешили выйти за пределы территории.
Ей все здесь не нравилось: вечное свинцовое небо, и постоянные дожди, туманы и промозглость, и тяжелые викторианские здания учебных и жилых корпусов, где было холодно и сыро. Педагоги и учащиеся — чужие, неприветливые, первое время смотрели на Катю, как дикари на Миклухо-Маклая, и вскоре она уже выла от дурацких вопросов: правда ли, что у нее на родине все поголовно пьют водку и круглый год стоят трескучие морозы?
"Нет! — стиснув зубы, отвечала Катя. — И медведи по улицам тоже не ходят". Отвязались от нее лишь после конфликта с соседкой по комнате, американкой Уитни. Та назвала Россию отсталой и нищей страной, Катя не стала опускаться до уровня "сам дурак!", а просто послала американку куда подальше. Уитни тут же нажаловалась воспитательнице, сухощавой даме с выпученными глазами, которую Катя сразу же прозвала про себя Вяленой Воблой. Девочку из России наказали, но оставили наконец в покое.
Кроме беспардонной ябеды Уитни соседками по комнате были еще сестры-близняшки Сара и Кора, тусклые, бесцветные. Катю они просто не замечали, да и сама она не слишком стремилась к общению с ними. Из двадцати одноклассниц ей по-настоящему нравилась только одна — симпатичная носастенькая хохотушка из Чехии с труднопроизносимой фамилией, состоящей чуть ли не из одних согласных, но дружба с ней была немыслима, поскольку девочки принадлежали к разным отделениям. Этого странного деления общежитий, постоянного соперничества и даже вражды между ними не только не осуждаемых, но даже подогреваемых педагогами, Катя никак не могла понять. Ей представлялось, что делить всех на "свой — чужой" можно в зависимости от характера или чего-либо другого, но уж во всяком случае не от того, в каком из мрачных, серых, похожих друг на друга как две капли воды корпусов человек проводит вечера и ночи. За свое отделение принято было стоять горой, а первенство, особенно в спортивных соревнованиях, считалось для каждого из трех общежитий делом чести. Спорта Катя вообще не любила, поскольку была слабенькой — в мать — и болезненной. Но в этой школе физической подготовке уделялось огромное внимание. Катя попробовала ездить верхом, но лошадь попалась с норовом, девочка ее боялась, и в результате ноги и бедра были у нее в синяках. Пришлось отказаться от верховой езды и заняться теннисом, гимнастикой и легкой атлетикой.
Учиться оказалось тоже нелегко. Хотя уровень ее знаний во многом оказался выше, чем у остальных, языком она владела не настолько хорошо, чтобы понимать быструю разговорную речь.
Всех учениц, кроме старшеклассниц, заставляли носить школьную форму, дурацкую юбку в складку и клетчатый пиджак. Катя, дома не вылезавшая из джинсов, чувствовала себя неуютно и постоянно мерзла. Но самым тяжелым испытанием оказалась необходимость постоянно, ежесекундно находиться в обществе других людей. Спальни здесь были на несколько человек, ели одновременно всей школой в большой столовой, домашние задания делали в общих классах, отдыхали обязательно вместе, по крайней мере в одних помещениях. Единый для всех насыщенный график не оставлял девочкам ни минуты личного времени, ни малейшей возможности побыть в одиночестве. Здесь даже мылись в общем душе, туалетные кабинки закрывались так, чтобы были видны головы и ноги. Все эти дурацкие правила были для Кати настоящей пыткой, и она из чувства протеста то и дело их нарушала, за что ее постоянно наказывали.
Будучи «совой», полуночницей, Катя дома ложилась спать поздно, не раньше двенадцати, утром поднималась с огромным трудом и в выходные спала до полудня. Здесь же и в будни, и в праздники девочек поднимали в шесть часов, а отбой был в девять. После этого уже нельзя было ни зажечь лампу и почитать, ни встать с кровати — ябеда-американка тут же настучала бы об этом Вяленой Вобле. И Кате приходилось укладываться одновременно со всеми, она часами ворочалась без сна на жесткой спартанской постели, вставала с головной болью и целыми днями ходить сонная.
Впрочем, эти долгие вечерние часы в темноте были единственным временем, когда Катя принадлежала сама себе, когда за ней никто не наблюдал и не отвлекал от собственных сокровенных мыслей. Каждый раз, укладываясь в кровать, Катя мысленно возвращалась домой, прокручивая в голове свою прежнюю, не слишком богатую событиями жизнь. Вспоминала детство, старую квартиру, казавшуюся по малолетству огромной, и нынешний родной дом, бабушку, когда та еще была жива, Марьяну, Тину, Сашуру, отца, Витька. На глаза наворачивались слезы, и она спешила зарыться лицом в подушку, чтобы соседки не услышали, как она плачет. Теперь, вдали ото всего, что раньше было привычным, она на многое стала смотреть совершенно иначе. Самой значительной переоценке подверглись взаимоотношения с Тиной. Если раньше девочке казалось, что она ненавидит мать, то сейчас она нашла в себе силы признаться самой себе, что ей было обидно, почему мать почти совсем не уделяет ей внимания. Следом пришло раскаяние, сменившееся чувством вины. Катя корила себя за то, что так жестоко и дерзко вела себя с матерью. Будь у них теплые отношения, возможно, все сложилось бы иначе, и Тина осталась бы жива.
Не меньше мучил Катю и другой вопрос — что творится у них в доме после ее отъезда? Что там устроили эти две ведьмы, домомучительница и ее дочка? Как назло, у Кати почти не было возможности позвонить домой. По приезде в Англию обнаружилось, что ее мобильник здесь не работает — Виолетта, случайно или нарочно, забыла съездить в офис МТС и подключить для нее роуминг. Звонить со школьного телефона ученицам разрешалось не чаще одного раза в неделю. Катя регулярно набирала домашний номер, но каждый раз попадала на Виолетту. Та дежурным голосом сообщала, что у них все хорошо, что отец занят и сейчас подойти не может, наказывала хорошо учиться и вешала трубку. Сам Стас так ни разу и не позвонил дочери, словно бы забыл о ее существовании. Катя посылала электронные письма, но на них тоже не получала ответа.
Так прошла неделя, потом две, началась третья. Первое время Катя надеялась, что сумеет привыкнуть и освоиться, но надежды ее не оправдались. Жизнь с каждым днем становилась все невыносимее. Катя уже прокручивала в голове всевозможные планы. Ей хотелось бежать, хотелось взорвать ненавистную школу, повеситься, или симулировать серьезную болезнь, или на самом деле заболеть, чтобы ее отправили домой. Но о взрыве смешно было думать всерьез, бежать было трудно, да и некуда — дома ее, похоже, никто не ждал; больную ее просто положили бы в лазарет, даже повеситься оказалось совершенно невозможно — она никогда не была одна.
Однажды, на исходе третьей недели, когда она совсем уже отчаялась, ее наконец позвали к телефону, и Катя со всех ног бросилась к аппарату. Сердце замерло, когда она услышала голос отца:
— Катюха, привет, ты как?
У девочки ком подступил к горлу. Ей хотелось крикнуть, что плохо, просто ужасно, что у нее больше нет сил находиться здесь и она просит, умоляет сейчас же, сию минуту забрать ее домой! Но слезы душили ее, не давая вымолвить ни слова, а Стас не стал дожидаться ее ответа.
— Ну хорошо, что у тебя все нормально! — сказал он. — Очень рад. А у нас новость. Я решил кое-что изменить в своей жизни и понял, что должен поставить тебя в известность.
