Иэн Макьюэн - Невинный, или Особые отношения
На нем не было вины, это он знал. Так почему тогда у него дрожат руки? От страха, что его найдут и покарают? Но он хотел, чтобы это произошло, и как можно быстрее. Хотел перестать думать об одном и том же, хотел выговориться перед официальным лицом, чтобы его признание напечатали и дали ему подписаться под ним. Хотел дать подробный отчет о событиях, чтобы те, в чьи обязанности входит официальное закрепление истины, могли понять, что одно неизбежно вело к другому, что, несмотря на видимость, он не чудовище и не безумный потрошитель мирных горожан и что вовсе не сумасшествие побудило его таскать свою жертву по Берлину в двух чемоданах. Время от времени он мысленно излагал факты перед воображаемыми обвинителями. Если эти люди привержены правде, они обязательно посмотрят на вещи с его точки зрения, пусть даже законы и условности будут вынуждать их наказать его. Он повторял свою версию, это было его единственным занятием. Каждую сознательную минуту он объяснял, вспоминал, уточнял, едва ли замечая, что это происходит не в действительности и что он уже проделывал все это десять минут назад. Да, господа, я согласен с вами, я действительно повинен в убийстве, расчленении тела, обмане и предательстве. Но сейчас я расскажу вам, как все произошло, каковы были обстоятельства, приведшие меня к этому, и вы поймете, что я ничем не отличаюсь от вас, что я не испорчен и что я совершал только те поступки, которые считал лучшими. Язык его защиты приобретал черты высокого стиля. Он бессознательно воспроизводил драматические судебные сиены из позабытых фильмов. Иногда он пространно изъяснялся в маленьком голом кабинете полицейского участка перед полудюжиной задумчивых старших чинов. Иногда обращался к притихшей публике со свидетельского места.
Выйдя на станции «Котбусер тор», он сунул газеты в урну и двинулся по Адальбертштрассе. А как же Мария? Она только усиливала его позиции. Он вызвал к существованию адвоката, опытного законника, произносящего речь о любви и надеждах этих молодых людей, которые нашли в себе мужество повернуться спиной к жестокому прошлому своих родных стран и планировали начать совместную жизнь. Именно в этом можно было усмотреть ростки будущей Европы, освобожденной от насилия. Тут слово брал Гласе. А потом и Макнамй давал свидетельские показания, сообщая, насколько позволяла секретность, о том, какую важную работу выполнял Леонард во имя свободы и как он один, не зная отдыха, изобретал специальные приборы для скорейшего достижения общей цели.
Леонард ускорил шаг. Бывали промежутки, длившиеся по нескольку минут кряду, когда в голове у него прояснялось и бесконечные повторы и хитросплетения его фантазий вызывали лишь тошноту. Никто не станет докапываться до истины. Представители власти, у которых по горло других хлопот, просто учтут имеющиеся данные, какими бы поверхностными они ни были, и будут только рады возложить на него ответственность за совершенные преступления, передать дело в суд и забыть о нем. Едва он успевал додумать до конца эту мысль – тоже не в первый раз, – как в голову ему приходило новое утешительное соображение. Ведь это же правда, что Отто схватил Марию за горло. Я должен был остановить его, хоть я и ненавижу насилие. У меня просто не было выбора.
Он пересекал двор восемьдесят четвертого дома. Только сегодня он нашел в себе смелость вернуться. Он стал подниматься по лестнице. Его руки опять сильно тряслись. Трудно было держаться за перила. На четвертом этаже он остановился. Правда была в том, что ему до сих пор не хотелось видеть Марию. Он не знал, что ей сказать. Он не мог лгать, что удачно избавился от ящиков. Говорить, где они находятся на самом деле, тоже было нельзя. Это значило бы раскрыть секрет туннеля. Но ведь русским-то он сказал. Так что теперь мешает рассказывать об этом каждому встречному? Он подумал то же, что и прежде: раз он пока не в силах принимать решения, ему лучше помалкивать. Но поскольку что-то сказать все равно придется, он скажет, что ящики на вокзале. Он покрепче сжал рукой перила. Но притворяться он сейчас тоже не сможет. Он пошел дальше. У него был свой ключ, однако он постучал и стал ждать. Изнутри тянуло запахом сигарет. Он уже хотел постучать снова, но тут дверь отворилась, на площадку шагнул Гласе и, взяв Леонарда под локоть, отвел его к лестнице.
– Пока ты не вошел, – торопливо проговорил он. – Нам надо установить, почему нас обнаружили, случайно или из-за утечки информации. Помимо всего прочего, мы беседуем со всеми неамериканскими женами и подругами. Не обижайся. Таков порядок.
Они вошли в квартиру. Мария встретила Леонарда на пороге комнаты, и они поцеловались сухими губами. Его правое колено дрожало, и он сел на ближайший стул. У его локтя на столе была полная пепельница.
– У тебя усталый вид, дружище, – сказал Гласе. Он ответил сразу обоим.
– Я работал круглые сутки. – И потом только Глассу: – Надо было кое-что сделать для Макнамй.
Гласе снял со стула пиджак и надел его.
– Я провожу вас, – сказала Мария.
Выходя, Гласе шутливо отдал ему честь. Леонард слышал, как он прощается с Марией.
Вернувшись, она сказала:
– Ты здоров?
Его руки по-прежнему лежали на коленях.
– Я не в своей тарелке, а ты разве нет?
Она кивнула. Под ее глазами темнели круги, у нее был такой вид, словно она давно не мылась. Он был рад, что его к ней не тянет.
– Я думаю, все обойдется, – сказала она.
Эта женская уверенность вызвала у него раздражение.
– Уж конечно, – ответил он. – Ящики в камере хранения на вокзале Цоо. Она пристально посмотрела на него, и он не смог встретить ее взгляд. Она хотела что-то сказать, но передумала.
– Зачем приходил Гласе? – спросил он.
– Все было как в прошлый раз, только хуже. Уйма вопросов о моих знакомых, о том, где я провела последние две недели. Теперь он посмотрел на нее.
– Ты не сказала ему ничего лишнего?
– Нет, – ответила она, но ее глаза смотрели в сторону.
Естественно, он не испытывал ревности, поскольку его не влекло к ней. Ему и так хватало переживаний. И все же он не удержался от привычной реакции. По крайней мере, это было хоть какой-то темой для разговора.
– Долго же он тут сидел. – Леонард кивнул на пепельницу.
– Да. – Она опустилась на стул и вздохнула.
– И снял пиджак? Она кивнула.
– И он всего лишь задавал вопросы?
Через несколько дней ему предстояло покинуть Берлин, возможно, без нее, и вот как он с ней говорил.
Она перегнулась через стол и взяла его за руку, лежавшую на коленях. Он не хотел, чтобы она заметила дрожь, поэтому отнял руку почти сразу. Она сказала:
– Леонард, я правда думаю, что все обойдется.
Она словно хотела успокоить его одной лишь своей интонацией. Его собственный голос звучал насмешливо.
– Ну конечно. Пройдет несколько дней, пока они откроют ячейки, пока доберутся до нас, а ты ведь знаешь, что это неизбежно. Ты избавилась от пилы, и ножа, и ковра, и от всей одежды, которая была в крови, от ботинок и от газет? Ты уверена, что никто тебя не видел? Или меня, когда я уходил отсюда с двумя большими чемоданами или когда принес их на вокзал? А здесь все вычищено так, что ничего не унюхает даже тренированная собака? – Он понимал, что его несет, но не мог закрыть рот. – Разве мы можем быть уверены, что соседи не слышали драки? Будем мы наконец обсуждать, что скажем в полиции, чтобы не разойтись ни в одной мелкой детали, или будем просто сидеть тут и утешать друг друга?
– Я все убрала как следует. Не волнуйся. А наши ответы будут просты. Мы расскажем все как было, только без Отто. Мы вернулись сюда после ужина, легли спать, утром ты пошел на работу, а я взяла выходной и отправилась по магазинам, ты приходил на обед, а вечером поехал на Платаненаллее.
Это было описанием будущего, которое ждало их тогда. Счастливые влюбленные после помолвки. Теперь его естественность воспринималась как издевательство, и оба умолкли. Потом Леонард опять заговорил о Глассе.
– Он пришел к тебе в первый раз? Она кивнула.
– Что-то он поторопился уйти.
– Не говори со мной так, – сказала она. – Тебе надо успокоиться. Она дала ему сигарету и взяла сама. Вскоре он сказал:
– Меня отправляют в Англию. Она затянулась и спросила:
– Какие у тебя планы?
Он не знал, какие у него планы. Его голова была все еще занята Глассом. Наконец он сказал:
– Думаю, нам стоит ненадолго разъехаться, чтобы привести мысли в порядок. Ему не понравилось, как легко она согласилась с ним.
– Через месяц я могла бы прилететь в Лондон. Раньше не отпустят с работы. Он не знал, насколько искренне она говорит и имеет ли это значение. Сидя рядом с пепельницей, полной оставленных Глассом окурков, он был не в силах думать.
– Послушай, – сказал он. – Я страшно устал. Ты тоже. – Он поднялся и сунул руки в карманы.
Мария тоже встала. Она хотела ему что-то сказать, но сдерживалась. Она казалась старше, ее лицо выдавало, каким оно будет спустя годы.
