Вирджиния Эндрюс - Цветы на чердаке
— Ты ведь не думаешь, что происходящее со мной отвратительно, правда?
— спросила я Криса. Он наклонился и коснулся лицом моих волос.
— Кэти, я не думаю, что все, что касается человеческого тела и его функций, может быть отвратительным. Наверное, во мне говорит будущий врач. О тебе я думаю именно в этом ключе: если ценой нескольких неприятных дней каждый месяц ты в конце концов превратишься в такую же прекрасную женщину, как наша мать, я целиком и полностью за это. И потом, если это больно, вспомни о своих танцевальных упражнениях. Ты сама говорила, как больно делать некоторые из них. Я крепче обняла его руками, и он на секунду запнулся.
— Я тоже плачу свою, собственную плату за то, чтобы стать мужчиной. Мне в отличие от тебя не с кем поговорить об этом. Я вынужден один справляться со своими комплексами и искушениями. Иногда я боюсь, что мне никогда не удастся стать врачом.
— Крис, — запинаясь, промолвила я, — ты когда-нибудь сомневаешься в ней?
Он нахмурил брови. Я заговорила, прежде чем он смог что-нибудь недовольно фыркнуть в ответ:
— Тебе, несмотря ни на что, не кажется иногда СТРАННЫМ, что она держит нас взаперти так долго? У нее масса денег, я просто уверена в этом. Это кольцо и браслеты, они совсем не поддельные, как она говорит, я знаю.
Сначала я почувствовала, как он сделал движение, чтобы отодвинуться от меня, но, выслушав до конца все, что я сказала о его идеале и символе женского совершенства, он снова обнял меня и прижался ко мне щекой. Его голос был срывающимся от переполнявших его чувств, когда он произнес следующую фразу:
— Иногда я перестаю быть тем неунывающим оптимистом, которым ты меня считаешь. Иногда меня охватывают точно такие же сомнения. Но я всегда мысленно возвращаюсь к тому дню, когда мы приехали сюда, и чувствую, что должен верить ей, как это делал папа. Помнишь, как она говорила: «Все странные вещи имеют причину. И все всегда происходит к лучшему». Поэтому я продолжаю верить. Я верю, что у нее есть серьезные основания не пытаться тайно увезти нас в какой-нибудь закрытый пансионат и держать нас здесь. Она знает, что делает, и, Кэти, если бы ты знала, как я ее люблю. Ничего не могу с собой поделать. Что бы она не делала, я все равно буду любить ее.
«Он действительно любит ее больше моего», — с горечью подумала я.
Регулярные посещения совсем прекратились. Однажды мама не приходила к нам целую неделю. Когда она, наконец, появилась, то сказала, что ее отцу стало намного хуже. Я была страшно рада.
— Он правда очень болен? — спросила я со слабым чувством вины в голосе. Я знала, что нехорошо желать его смерти, но его смерть означала наше спасение.
— Да, — торжественно сказала она, — ему намного хуже. Теперь это может произойти каждый день, Кэти, каждый день. Не поверите, как он старадает, как он мучается! Скоро он уйдет от нас, и вы будете свободны.
Неужели она считала, что я настолько зла, что желаю этому человеку смерти сию минуту? Боже упаси! Но, с другой стороны, сколько можно сидеть под замком? Мы хотели наружу, к свету, и чувствовали себя очень одиноко без новых людей, отрезанные от остального человечества.
— Итак, это может произойти с минуты на минуту, — сказала она и поднялась, чтобы уйти.
— Не трясись, повозочка, свези меня домой, — замурлыкала я и принялась убирать кровати, ожидая новостей о том, что наш дедушка находится на пути в рай, если ему зачли его пожертвования, или в ад, если Дьявола все-таки нельзя подкупить.
— Если будешь там раньше моего…
В дверях снова появилась мама, вернее ее усталое лицо.
— Он перенес кризис. На этот раз он выкарабкается.
Дверь закрылась, и мы остались наедине с рухнувшими надеждами.
В эту ночь, как и всегда, я укладывала близнецов, мама давно перестала это делать. Я целовала их и слушала их молитвы. Крис тоже помогал мне. В их больших, провалившихся глазах без труда читалась любовь к нам. Когда они заснули, мы подошли к календарю, чтобы зачеркнуть еще один день. Снова наступил август. Исполнился ровно год нашего заключения.
Часть вторая
ВЗРОСЛЕЕ, МУДРЕЕ
Прошел еще год, почти так же, как и первый. Мама приходила все реже, но всегда приносила обещания, заставлявшие нас надеяться, что освобождение близко. Каждый день мы заканчивали, вычеркивая очередную клетку в календаре.
Теперь у нас было три календаря с большими красными крестами. Первый и третий были заполнены наполовину, второй целиком, как будто залиты кровью. Умирающий дедушка, которому было уже шестьдесят восемь лет, не торопился испустить дух и все жил, и жил, и жил, пока мы сидели в нашем заточении.
По четвергам слуга Фоксворт-Холла уезжали в город, и тогда мы с Крисом тайком выбирались на черную крышу, чтобы впитывать в себя живительный свет солнца или дышать свежим воздухом под луной и звездами.
Хотя было высоко и опасно, мы чувствовали себя почти на воле, где наша истосковавшаяся кожа чувствовала на себе настоящий ветер.
Там, где два крыла дома встречались, образуя угол, мы могли чувствовать себя в безопасности, надежно скрытые трубой. Ни один человек не мог заметить нас с земли.
Поскольку гнев бабушки еще не материализовался, и ничто не предвещало грозы, мы стали беззаботны. Мы не всегда скромно вели себя в ванной, и не всегда были полностью одеты. Нелегко было проводить вместе день за днем и постоянно скрывать интимные места от противоположного пола.
Честно говоря, нам было безразлично, кто что видел.
Нам следовало обращать на это внимание.
Нам не хватало осторожности.
Мы должны были помнить о рубцах на спине матери и никогда, никогда не забывать этой картины. Но этот день был слишком давно. Нам казалось, что с тех пор прошла целая вечность.
За последние годы я ни разу не видела себя обнаженной. Зеркало на дверце шкафа с лекарствами было расположено слишком высоко, чтобы давать хороший обзор. Я никогда не видела других обнаженных женщин, даже на картинах. Старинные произведения искусства и мраморные статуи обычно скрывали детали. Поэтому, дождавшись момента, когда спальня была целиком в Моем расположении, я разделась догола перед зеркалом и, приникнув к нему, восхищенно разглядывала свое тело. Гормоны произвели совершенно неправдоподобные изменения! Разумеется, я значительно похорошела с тех пор, как мы поселились здесь: лицо, волосы, ноги, не говоря уже о новых изгибах и выпуклостях. Я вертелась из стороны в сторону, не в силах оторвать глаз от своего отражения и делая балетные па.
Что-то заставило меня обернуться. Сзади, в тени чулана, стоял Крис, тихо спустившийся с чердака. Сколько времени он там стоял? Неужели он видел все глупые, неприличные позы, которые я принимала. «Господи, надеюсь, что нет», — думала я.
Он замер, не двигаясь. Его глаза смотрели на меня странно, так, как будто он ни разу не видел меня раздетой, а это, на моей памяти, случалось довольно часто. Может быть, когда с нами близнецы, он не допускал нехороших мыслей и не смотрел на меня подолгу.
Его глаза медленно опустились вниз, задерживаясь на груди, и потом так же медленно поднялись назад.
Я стояла трепещущая и нерешительная, лихорадочно придумывая, что сделать, чтобы не выглядеть дурочкой-скромницей в глазах брата, который мог высмеять меня, если бы захотел. Он казался чужим и выглядел как-то старше. Я никогда не видела его таким. Одновременно в его взгляде было что-то беспомощное и ранимое, как будто он умолял, чтобы я не прикрывалась и не лишала его того, что он так долго мечтал увидеть.
Время, казалось, остановилось, пока он стоял и смотрел на меня из чулана, а я не могла ни на что решиться перед зеркалом, которое кроме всего прочего демонстрировало ему вид сзади, также интересовавший его.
— Крис, уйди, пожалуйста.
Он как будто не слышал.
Он только смотрел.
Я залилась краской с головы до ног, а мой пульс бешено забился в каком-то сумасшедшем ритме, а подмышками выступили крупные капли пота. Я чувствовала себя как ребенок, пойманный на каком-то мелком проступке и ужасно боящийся сурового наказания за какую-то мелочь. Но тут я снова поймала его взгляд и очнулась от оцепенения, а сердце застучало уже по-другому — испуганно, но одновременно и рассерженно. В конце концов, чего я боялась? Это был всего лишь Крис.
Я почувствовала стыд и обиду и потянулась за платьем, которое я только что сняла. Я собиралась прикрыться им и попросить его уйти.
— Не надо, — сказал он, увидев, что я беру платье в руки.
— Ты не должен… — начала я неуверенно.
— Я знаю, что не должен, но ты такая красивая. Как будто я вижу тебя впервые. Как ты могла так преобразиться? Я ведь все время был здесь, с тобой.
Что я могла ему ответить? Я могла только бросать на него умоляющие взгляды.
В этот момент позади меня в дверном замке повернулся ключ. Быстро, быстро я попыталась натянуть через голову платье, пока она не зашла. О, Боже! Мне было не найти рукава. Моя голова была полностью скрыта платьем, а остальная часть оставалась обнаженной. И она, наша бабушка, была здесь! Я не видела ее, но всей кожей ощущала ее присутствие.
