Добрые соседи - Ланган Сара
Ключ есть только у меня. Я его забрала, чтобы позлить сестру. Я часто забирала ее вещи.
Герти подошла ближе. С ее животом за стол уже было не усесться, поэтому стул она отпихнула в сторону. Открыла нижний ящик. Запертая шкатулка. На крышке надпись: «Куб боли».
Герти окатила волна облегчения.
Она вытащила шкатулку, заметила, что под ней лежат какие-то бумаги. Распечатанные газетные вырезки. На верхней значилось: «Для маленькой Джессики трагедия в венгерской кондитерской закончилась аневризмой». Ниже фотография девочки, очень похожей на Шелли. Длинные черные волосы. Светлая кожа и глаза. Высокие скулы. Возраст примерно тот же. Но на вырезке стояла дата: 2000.
Герти указала на вырезку:
— Знаешь, кто это?
Элла качнула головой.
— Шелли?
— Очень на нее похожа, правда?
Элла положила ключ на стол:
— Покажете мне, что внутри?
— Ты точно этого хочешь? — уточнила Герти.
Глаза девочки налились слезами.
— Покажите, пожалуйста.
Герти открыла шкатулку. Получилось не сразу — шкатулка помята, замок внутри перекосило. Пришлось повозиться, чтобы высвободить пружину. Наконец крышка отскочила. Внутри пусто, только набор синих шелковых ленточек для волос и телефон.
— Что это? — спросила Элла.
— Не знаю, — ответила Герти. — Чтобы это выяснить, нужно его зарядить. Я как, могу забрать его к себе домой?
— Шелли моя сестра. Вы же это знаете? Многие не знают, потому что мы совсем не похожи.
— Да, зайка, знаю.
— Если я вам его отдам, покажете, что внутри?
— Обязательно, солнышко.
— Обещаете?
— Да. — Герти закрыла шкатулку, положила телефон в карман. Потом нагнулась к девочке: — Зая, у тебя все в порядке? Ты почему не в лагере?
— Я должна быть здесь, когда она вылезет. Я посмотрела «Баффи» от начала до конца. Все шесть серий каждого сезона. Мы теперь сможем поиграть, как ей хотелось. Я буду Дон, а она Баффи. Потому что я ее сестра. Я ее настоящая сестра, не как Джулия. Джулия ей не настоящая сестра.
— Вот здорово-то будет, зая. А что-нибудь еще Шелли прятала? У нее были секреты?
— Только этот. Знаете, почему она его называла «Кубом боли»? Потому что ей все время было больно. Я на нее ябедничала и делала ей больно. Я больше не буду ябедничать. Когда она вылезет.
— Конечно. Ты будешь самой лучшей сестрой на свете. А на меня наябедничаешь, что я тут была?
Элла покачала головой. Такая спокойная. Такая странная. Взрослая, только в миниатюре.
— Шелли бы это не понравилось. А вы знаете, что она хотела жить у вас?
Герти прижала шкатулочку к груди, голос сел.
— А было бы здорово, — сказала она, и тут у кухонного окна мелькнула машина. Машина Реи.
Хемпстедское шоссе
31 июля, суббота
Картинка у Реи перед глазами дробилась. Сердце так стучало, что пульс отдавался в зрачках. Вокруг что-то мелькало, как в заключительных кадрах «Черной дыры». Она сейчас потеряет сознание. Рея съехала на обочину.
Что-то она натворила. Что-то плохое.
Плевок. Как мерзко. Как низко. Да, что-то еще.
Она заговорила об отце. Аллен вообще не имеет права знать об этом святом человеке! Она, кажется, сказала, что из-за отца с ней что-то не так. Что она ущербна. А она не ущербна! Она — совершенный отпрыск совершенного семейства!
Машины объезжали ее очень медленно, хотя она оставила им достаточно места.
Почему так бьется сердце?
Расстройство привязанности? Да, верно, она никогда не чувствовала тяги к другим людям. Никогда после смерти отца, да и при его жизни тоже — тяга к нему была до определенной степени ложью (апельсиновый сок, молоко, машина, которая виляет в стороны, «Черная дыра»). Он растил ее двадцать лет, и за это время друзья ни разу не приходили к ней в гости, она не смеялась, как смеются люди по телевизору, вот разве что иногда с Герти. И всегда думала, что кино — ложь. Никого ни к кому не тянет. Так ведь оно и есть, правда?
Любовь — миф, причем сфабрикованный. Люди притворяются, что у них есть что-то общее, потому что боятся одиночества. Но она не такая. Она всегда была честной. Храброй. Да, ей одиноко, но, по крайней мере, она себе не изменила.
Проехала еще одна машина. Тоже осторожно, чтобы не задеть, с коротким вежливым гудком. Пассивная агрессия. Рее пришло в голову, что нормальные люди не вышибают двери в туалетных кабинках. Не плюются от ярости. Не выдергивают своим детям волосы щеткой. Не подставляют мужей лучших подруг под обвинение в изнасиловании.
А может, и да.
Сердце не успокаивалось. Не снести ей такую тяжесть. Невыносимое бремя мрака, копившееся долгие годы, теперь им отравлено все, что в прошлом, каждое воспоминание. Мрак расползался, втягивал ее в свою безразмерную плотную пасть, проникал в ее будущее, уничтожал ее и там тоже. Никогда ей не очиститься.
Рея часто дышала. Сердце в груди сжималось. За ней много плохих поступков. Это знание причиняло физическую боль. Вокруг мигали автомобильные фары, сбивали с толку. Провалы в поле зрения ширились.
Машины проезжали мимо, и ее бесило, что они все замечают. Бесило, что водители высовываются, интересуются, не случилось ли чего.
Фрагменты головоломки. Она подумала об отце, о его виляющей машине. Сладкий яблочно-карамельный запах его дыхания, то, что каждый вечер он уходил к себе в кабинет. Уходил от нее. Как и Фриц. Она думала, что любит оставаться одна, на деле же, наверное, просто не умела находиться с кем-то рядом.
Подумала об Эйлин, той сучке.
Подумала об ударе ногой в дверь туалетной кабинки. По ту сторону — слишком юное лицо.
Подумала о Шелли, как та ей докучала. Слишком чувствительная, слишком требовательная.
Подумала о жестокой Герти, которая только притворялась подругой.
Подумала обо всем мире, населенном идиотами.
Нажала на гудок, пугнула очередного проезжавшего мимо придурка. Жала долго, упорно. Провалы зрения слились воедино. Образовался плотный сгусток, обратился в ничто. Забвение. Истребление. Мрак поглотил ее.
Рея отключилась. Ничего нового. Это с ней происходило постоянно.
В ней нет никаких изъянов. Они сами виноваты. Толкают ее на крайности своим идиотизмом. Невежеством, неумением. Человек не думающий склонен цитировать Бертрана Рассела или оценивать студенческие работы по индикаторам. Такие не позволят, чтобы у них по соседству образовался провал, чтобы школьные завтраки начиняли мясом младшеклассников. Безмозглые массы ведут страну к пропасти. Она — единственный человек, способный видеть сквозь ложь общественные условности, правила вежливости. Единственный человек, который способен все это ликвидировать усилием воли и двинуться в новом, правильном направлении.
Она снова выехала на дорогу.
Мейпл-стрит, 118
31 июля, суббота
Рея на полной скорости подъехала к дому. Герти в ужасе смотрела, как она идет от машины к задней двери.
— Нам конец! — замерев от ужаса, прошептала Элла.
Герти не успела поставить шкатулку на место.
Босиком, держа ее в руках, она выскочила из кабинета в тот самый миг, когда Рея рывком отворила заднюю дверь. Та бухнула о стену, затряслась.
— Ты что делаешь в моем кабинете? — взвизгнула Рея.
Герти со своим тяжелым животом стояла неподвижно, насколько могла, в арке между столовой и прихожей. На самом виду — если бы Рея туда взглянула.
— Ты прекрасно знаешь, что сюда запрещено входить!
— Прости. Прости меня, пожалуйста, — послышался тихий голосок Эллы. — Я просто подумала, что Хомик здесь.
— Кто?
— Хомик. Он сбежал.
— Мне не нужен хомяк в кабинете!
Герти сделала на цыпочках несколько шагов.
В коридор. Медленно-медленно. Добралась до входной двери — видна как на ладони.
— Прости меня, — повторила Элла.
— Не прощаю. Подойди сюда!
— Хорошо.
Герти открыла входную дверь. Замерла на пороге. В конце длинного коридора, в кухне, спиной к ней стояла Рея. Элла — напротив, лицом к обеим.
