Тот, кто не читал Сэлинджера: Новеллы - Котлярский Марк Ильич
Нет, она притягивала его как женщина; но почему-то он не торопился форсировать события, не очень понимая, стоит ли вообще это делать. Несмотря на свой жесткий характер, она в приватном общении была на удивление мила и нежна; «княжна» называл он ее в эти страннонеповторимые мгновенья. Пятнадцать лет разделяло их; само слово «пятнадцать» вызывало у него ассоциацию со словом «пятно»; эта разница в возрасте пятном ложилась на его желание, пятнала его чувства к ней, и никакой пятновыводитель не в силах был уменьшить площадь пятна, сократить его до скукожившегося кусочка шагреневой кожи. Ахматовские строчки «есть в близости людей заветная черта, ее не перейти влюбленности и страсти» страшно раздражали его, вызывая непонятное озлобление.
Как-то по электронной почте она прислала ему приглашение на свой день рождения. В тексте письма значилось, что, находясь в трезвом уме, она сообщала ему о своем твердом намерении отметить день рождения в кругу ближайших друзей.
«В их число вы, сударь, видимо, входите, поскольку получили это письмо! — гласило приглашение. — Жесткое требование к приглашенным: в вашем наряде всенепременно должны промелькнуть восточные мотивы. Тот, кто рискнет пренебречь этим требованием — будет строго наказан!» Потом она позвонила сама:
— Получил?
— Да.
— Ты придешь? Я очень хочу тебя видеть в этот день.
— Приду.
И не пришел.
А на следующий день взял у шефа разрешение и улетел по делам в Израиль. Поселился в иерусалимской гостинице, и в жаркий полдень отправился к Стене плача. По дороге ему попался харизматичный хасид, приплясывавший под собственное молитвенное пение и раздававший прохожим маленькие брошюрки, возвещающие о скором приходе мессии.
— Послушай, хасид, — сказал он, — расскажи мне какую-нибудь вашу хасидскую притчу.
— А куда ты идешь и чего ты хочешь? — спросил хасид, ничуть не удивившись просьбе незнакомого человека.
— Я иду к Стене плача, — ответил он послушно, — и хочу просить Всевышнего, чтобы Он вразумил нас.
— Тогда слушай… — сказал хасид, поправив широкополую шляпу. — Говорят, поселился возле Стены плача некий богобоязненный человек, получивший прозвище Человек Стены. Ибо приходил он к ней тогда, когда ночь едва-едва уступала место пробуждавшемуся дню, а уходил тогда, когда стояла глубокая темень.
И однажды такой же, как ты, любопытный спросил его: «Ты так много проводишь времени у Стены плача. О чем ты просишь Всевышнего, да будет благословен Он?»
— И что же ему сказал на это Человек Стены?
— Ничего особенного. Сказал, что просит счастья для своей семьи, процветания и блага для своей страны и мира для всех жителей Земли. «И как результат?» — спросил собеседник. Человек Стены задумался и промолвил: «Знаешь, в последнее время мне все чаще и чаще кажется, что я говорю со стеной…»
Позже, стоя у Стены плача, он еще раз проговорил про себя притчу, поведанную хасидом. Нельзя сказать, что она была ответом на вопросы, роившиеся в его сознании. Во всяком случае, обременять Всевышнего своими просьбами он так и не решился.
Адам и Ева
— Папа, папа… — трехлетний Эл бредил, у него была высокая температура, он горел, и Ева едва успевала менять мокрые полотенца, которыми обматывала сына. Она не спала уже третью ночь подряд, и третью ночь подряд Эл звал отца.
Врач, готовивший ребенка к операции, сказал Еве, укоризненно покачав головой:
— Послушайте меня, операция предстоит очень тяжелая. К тому моменту, когда малыш придет в себя, неплохо бы, чтобы рядом с ним находился и его папаша.
Ева подумала в тот момент, что хорошо бы и ей знать, где находится ее блудный супруг. Но лишь вздохнула и поправила сползшую с кровати простыню.
…Сказать, что Ева была хороша собой — значило ничего не сказать. От нее исходил неуловимый аромат обаяния, шли токи, образующие невероятным образом соединяющиеся сексуальные и физиогномические поля притяжения. К тому же Ева, несмотря на молодость, была умна и чертовски порядочна: у нее сызмальства существовал свой собственный кодекс поведения, который она отнюдь никому не навязывала, но сама соблюдала его неукоснительно.
Нет, Ева вовсе не отличалась кротостью характера, скорее — крутостью; она была одной из тех, кто, попав в чужую страну, стремительно сделал себе карьеру.
По странному стечению обстоятельств Ева вышла замуж за уроженца страны по имени Адам. Молодые не придали никакого значения «библейскости» брака — им и так казалось, что они, соединив судьбы счастливо, обеспечили себе райское наслаждение и райскую жизнь. Увы, змей-искуситель не заставил себя долго ждать, и первым искушению подвергся Адам. Предложением, от которого трудно отказаться, стали для него женщины и наркотики. Впрочем, и женщины были для него своего рода наркотиком; «котиком блудливым» называла его одна из многочисленных любовниц, и она же в порыве ревности позвонила Еве и поведала ей о постоянных похождениях блудливого котика.
Ева могла бы последовать примеру Адама с легкостью, благо внимания вожделеющих ее мужчин хватало с лихвой. Но… она по-прежнему и неуклонно следовала своему кодексу поведения, и там черным по белому было записано: «семья — прежде всего». К тому же у Евы и Адама родился ребенок; и он требовал забот, а Ева полагала себя заботливой матерью.
Так прошло три года, но Эл внезапно заболел, и его положили в больницу, и требовалась срочная операция, и врач сказал Еве, что малышу хорошо бы сразу после операции увидеть рядом родного отца.
Вообще последние три месяца Адам дома практически не появлялся, не считая редких, минутных набегов, а Ева, едва ли не обезумев от горя, моталась с маленьким Элом по врачам, и ей, признаться, было не до похождений своего супруга.
Однажды, совершенно случайно, она столкнулась с ним, когда он воровато выбирался из подворотни, подняв воротник видавшего виды ватника.
— Слушай, ты бы хоть поинтересовался, что с Элом! — в сердцах бросила Ева. Адам посмотрел на нее безумными глазами, развернулся и залепил звонкую пощечину ничего не понимающей Еве. Затем сплюнул презрительно ей под ноги и ушел, насвистывая веселенький мотивчик.
Ева стояла, державшись за распухшую от удара щеку; ей казалось, что она онемела от ужаса: она знала преклонение и любовь, ведала добро и ласку, но чтобы на нее подняли руку?!
…Упругие плети дождя угрюмо хлестали по спинам спешащих куда-то прохожих, кто-то пытался укрыться от ошалевшего ливня, и только Ева не замечала сбрендившей стихии: брела с брелком в руке, изредка убирая со лба слипшуюся от воды челку. В это время в больнице Эла готовили к операции, а она не знала, как быть с Адамом: после долгих поисков и беготни по общим знакомым Еве удалось выяснить, что Адам арестован полицией по подозрению в убийстве.
— Мы знаем точно, мэм, что убийство непредумышленное, — сказал Еве вежливый следователь, ведущий это дело, — простите, что доставляю вам неприятности, но ваш муж баловался наркотиками со своей подружкой и угостил ее поистине лошадиной дозой. Такой, что даже ее привыкший к дури организм не выдержал.
— Его могут выпустить под залог? — тихо спросила Ева, и голос ее задрожал, как капля воды, дрожащая на поверхности листа и готовая сорваться в любой момент, — так и сердце Евы казалось этой каплей, дрожащей в груди, готовой сорваться и расплющиться в алый бесформенный сгусток.
— Зачем вам это, мэм? — задал вопрос следователь, следуя грустным профессиональным взглядом за прыгающими на стене бликами.
— Наш ребенок через несколько дней ложится на сложную операцию, — пояснила Ева, — он в бреду, зовет отца и очень расстроится, если, очнувшись от наркоза, не увидит рядом лицо Адама. А доктор сказал, что малышу ни в коем случае нельзя расстраиваться, понимаете?
— Его могут выпустить только под очень большой залог, — поморщился следователь, — он — подозреваемый.
— Это я уже слышала, — через силу улыбнулась Ева, — но мой муж нужен мне в качестве лекарства для ребенка. Всего несколько дней — и делайте с ним все, что хотите!
