В конце они оба умрут - Сильвера Адам

— Хорошо. «American Pie»[14]. Мы справимся?

Мне очень нравится эта песня.

— Еще как.

Я прошу Лидию последить за нашими напитками, и мы с Руфусом идем к диджею, чтобы заказать песню. Пока мы пробираемся к пульту, девушка турецкой внешности по имени Жасмин поет песню «Before the Night» Патти Смит, и меня поражает, как столь миниатюрный человек может так удерживать внимание и заводить публику. Брюнетка с широкой улыбкой (такую улыбку не ожидаешь увидеть на лице человека, который вот-вот умрет) заказывает следующую песню и отходит. Я тоже называю диджею ЛоуАу песню, и он хвалит наш выбор. Я немного покачиваюсь из стороны в сторону под выступление Жасмин и двигаю головой в такт музыке, когда это уместно. Глядя на меня, Руфус улыбается, и я, смутившись, прекращаю свой танец.

А потом жму плечами и снова начинаю танцевать.

В этот раз мне нравится, что на меня смотрят.

— Вот она жизнь, Руфус, — говорю я. — Я наслаждаюсь ею. Здесь и сейчас.

— И я, чувак. Спасибо, что написал мне в «Последнем друге», — говорит Руфус.

— Спасибо, что стал лучшим Последним другом для такого затворника, как я.

На сцену вызывают ту самую брюнетку (ее зовут Бекки), и она начинает петь «Try a Little Tenderness»[15] Отиса Реддинга. Мы следующие на очереди и стоим у липких ступеней, ведущих на сцену. Когда песня Бекки подходит к концу, мои нервы наконец не выдерживают. Мы ведь следующие. Но не успеваю я собраться с духом, как диджей ЛоуАу объявляет: «На сцену приглашаются Руфус и Мэтью». Да, он неправильно произносит мое имя, почти как Андреа из Отдела Смерти, которая звонила мне столько часов назад, что, кажется, даже не сегодня. За сегодняшний день я прожил целую жизнь, и теперь пора выходить на бис.

Руфус взбегает по ступенькам, и я иду следом. Бекки желает мне удачи и улыбается милейшей улыбкой; я надеюсь, что она не Обреченная, а если это так — пусть умрет, ни о чем не сожалея. Я кричу ей в ответ: «Отлично спела, Бекки!» — и отворачиваюсь. Песня у нас довольно длинная, поэтому Руфус выносит на центр сцены два стула, и это верное решение: пока я иду к одному из них, у меня дрожат колени. Прожектор светит мне прямо в глаза, в ушах звенит. Я сажусь рядом с Руфусом; диджей просит кого-то передать нам микрофоны, и я сразу ощущаю прилив сил, как будто мне вручили Экскалибур, когда моя армия проигрывала важную битву.

При первых аккордах «American pie» толпа начинает радостно кричать, как будто это наша собственная песня, как будто они знают, кто мы такие. Руфус сжимает мою руку, а потом отпускает ее.

— A long, long time ago… — начинает он, — I can still remember…[16]

— How that music used to make me smile[17], — подключаюсь я. Глаза наполняются слезами. По лицу разливается тепло, нет, жар. Я вижу, что Лидия покачивается из стороны в сторону. Если бы это был сон, он не смог бы передать силы и глубины этого момента.

— This’ll be the day that I die… This’ll be the day that I die…[18]

Атмосфера в зале меняется. И дело не только в том, что меня охватывает неожиданная увереннось в себе (хотя я и дико фальшивлю), — нет. Слова нашей песни резонируют в каждом Обреченном, они пропускают их через себя, впускают прямо в души, которые постепенно угасают, как светлячки, хотя все еще живы. Некоторые Обреченные подпевают нам, и я уверен, что, если бы здесь можно было пользоваться зажигалками, все бы их сейчас достали. Кто-то плачет, кто-то улыбается с закрытыми глазами, и я надеюсь, что в этот момент все они вспоминают только самое лучшее.

Целых восемь минут мы с Руфусом поем о терновом венце, распитии виски, о потерянном в космосе поколении, о заклинании Сатаны, девушке, которая пела блюз, о дне, когда умерла музыка, и о многом-многом другом. Песня заканчивается, я перевожу дух и вдыхаю гром аплодисментов, вдыхаю любовь публики, которая дает мне силы схватить за руку Руфуса, пока тот отвешивает поклоны. За руку же я увожу его со сцены и, когда мы оказываемся за кулисами, смотрю ему в глаза, а он улыбается, как будто знает, что сейчас произойдет. И он совершенно прав.

Я целую парня, который подарил мне жизнь в день, когда мы оба должны умереть.

— Наконец-то! — говорит Руфус, когда я позволяю ему перевести дыхание, и теперь уже он целует меня. — Чего ты так долго ждал?

— Я знаю, знаю. Прости. Я знаю, что времени терять нельзя, но я должен был убедиться, что ты именно такой, каким мне показался. Твоя дружба — это лучшее, что принесла мне смерть. — Никогда бы не подумал, что найду того, кому смогу сказать такие слова. Они общие — и в то же время очень личные, словно тайна, которой хочется поделиться со всем светом, и, по-моему, именно это чувство мы все ищем. — И даже если бы я так и не поцеловал тебя, ты уже подарил мне жизнь, о которой я всегда мечтал.

— Ты тоже мне помог, — говорит Руфус. — Блин, в последние месяцы я ходил такой потерянный… Особенно вчера ночью. Я ненавидел свои сомнения и свою озлобленность. Но ты подставил мне самое крепкое в мире плечо и помог снова найти себя. Эй, ты сделал меня лучше.

Я хочу снова поцеловать его, но его взгляд вдруг ускользает куда-то за пределы сцены, в толпу посетителей. Руфус сжимает мою руку.

Его улыбка становится шире.

— А вот и плутонцы.

ХОУИ МАЛЬДОНАДО

17:23

Хоуи Мальдонадо позвонили из Отдела Смерти в 2:37, чтобы сказать, что сегодня он умрет.

Тяжелее всего эту новость восприняли 2,3 миллиона его подписчиков в твиттере.

Большую часть дня Хоуи провел в своем гостиничном номере, за дверью которого дежурила команда вооруженных охранников. Слава подарила ему эту жизнь, но сохранить ее она не сможет. Единственными людьми, которых впустили в номер, были его адвокаты (им нужно было составлять завещание) и его литературный агент (чтобы подписать контракт на следующую книгу прежде, чем Хоуи сыграет в ящик). Забавно, что у книги, которую он не писал, будущего даже больше, чем у него самого. Хоуи отвечал на телефонные звонки коллег по сценической площадке, поговорил со своей двоюродной сестричкой, чья популярность в школе напрямую связана с его успехами, с другими адвокатами и своими родителями.

Родители Хоуи живут в Пуэрто-Рико, куда они вернулись после того, как карьера Хоуи стремительно пошла в гору. Хоуи отчаянно хотел, чтобы они остались в Лос-Анджелесе, где он теперь живет, предлагал им оплачивать все счета до одного, разрешал транжирить деньги на покупки, но любовь его родителей к Сан-Хуану, где они познакомились, оказалась сильнее. Хоуи не может равнодушно думать о том, что его родители, хотя и будут разбиты горем, все же спокойно без него проживут. Они уже привыкли жить без него, следить за его жизнью издалека — как фанаты.

Как незнакомцы.

Сейчас Хоуи находится в салоне автомобиля еще с двумя незнакомками. Это журналистки из газеты «Инфинит Уикли», которые берут у него последнее интервью. Он делает это только ради поклонников. Хоуи знает, что, даже проживи он еще десять лет и выверни он душу наизнанку, всего, что он может о себе рассказать, никогда не будет достаточно поклонникам. Фанаты жаждут «контента», как выражаются его пиарщики и менеджеры. Каждую новую прическу. Каждую новую обложку журнала. Каждый твит, и неважно, сколько в нем опечаток.

Ночью Хоуи запостил твит с фотографией своего ужина.

И последний твит он тоже уже разместил: «Спасибо за эту жизнь». И прикрепил селфи, на котором улыбается.

— А с кем вы сейчас собираетесь встретиться? — спрашивает женщина постарше. Кажется, Сэнди. Да, Сэнди. Не Сэлли, как самый первый его агент.

— Это вопрос из интервью? — спрашивает Хоуи. Каждый раз, когда он разговаривает с журналистами, его ответы не требуют никакой концентрации, поэтому обычно он копается в телефоне и листает ленту в твиттере или инстаграме. Но сегодня справляться с обрушившимся на него потоком любви, включая несколько сообщений от автора книг про Скорпиуса Готорна, в десять раз сложнее, чем обычно.