Роберт Хелленга - 16 наслаждений
– Минутку!
Вольмаро поднимает голову, держа палец между уже отсчитанными банкнотами и стопкой денег внутри ящика стола.
– Могли бы вы объяснить, на основании чего вы пришли к сумме в восемь миллионов? – спрашивает Марго.
Вольмаро смотрит на доктора в изумлении.
– Я пришел к этой сумме по доброте своей душевной, синьорина, по своей врожденной щедрости. Я пришел к этой сумме, потому что этот мужчина, – он кивает в сторону доктора, – отдавал мне свои сигареты, когда мы были британскими пленными. Каждый из нас получал по четыре сигареты в день и коробку американских спичек. Вот как я пришел к этой сумме.
– Я думала больше о ее рыночной стоимости Я имею в виду то, что она unico уникальна. У нее нет копии. И это эротика. И она знаменита. Нет ничего подобного этой книге. Я думаю, что есть коллекционеры, готовые вывернуться наизнанку, чтобы заполучить ее. Я имею в виду, что кто-то совсем недавно заплатил за Моне почти миллион долларов. Вокруг полно денег.
– Вы путаете разные рынки. – Вольмаро смеется и одаривает доктора Постильоне еще одним взглядом, закатывая глаза под самые брови. – Искусство есть искусство, книги это книги. Кроме того, – говорит он по-английски, – я и так плачу, выворачиваясь наизнанку. Я плачу, выворачиваясь наизнанку через задницу.
– Но шестнадцать гравюр Марка-Антонио Раймонди – это тоже искусство.
– Оттиски, не оригиналы. Ничего подлинного.
– Гравюры. Как вы думаете, сколько это будет стоить на аукционе «Сотби»?
Вольмаро берет себя в руки, глубже садится на стуле, наклоняется вперед.
– «Сотби» не возьмет ее, пока вы не представите свидетельство о своем праве собственности на эту вещь. Они потребуют четкую информацию об источнике и лицензию на вывоз от итальянского правительства. Они не станут продавать что-либо, что потом придется возвращать, если будут предъявлены претензии. Ни один солидный акционерный дом не притронется к ней без документов. Вы не можете продать ее за пределами страны. Этому получит слишком большую огласку. Это национальное достояние. Вы не можете просто так выехать с ней из страны.
– А вы что собираетесь с ней сделать? Как вы сумеете доказать право своей собственности на нее?
– Я не думаю, что это сейчас важно. Важно то, что я рискую головой, оказывая вам услугу, и плачу щедро. Выворачиваясь наизнанку, – добавляет он по-английски, – в виде исключения.
– Но вы собираетесь получить с этого большую прибыль?
– Она бы могла быть значительно больше, если бы вы не приложили к ней свою руку. Следовало оставить ее такой, какой вы ее нашли, вы это знаете. Не нужно было ее трогать.
– Глупости. Переплет был совершенно уничтожен. Страницы начинали покрываться плесенью. Если бы я не вмешалась, она бы уже погибла. Не было бы никакой книги.
Вольмаро говорит по-английски:
– Извините, мисс, мы уже достигли договоренности. – Смеясь, он двигает пачку банкнот через стол в сторону доктора. – Ты не предупредил меня, что она такая горячая.
Доктор Постильоне, который наблюдал за всем происходящим как человек, наблюдающий ссору на улице, на расстоянии, чувствует себя неловко. Но что он может поделать? Его ресторан быстрого обслуживания за Центральный рынком пустует как днем, так и вечером; его низкокалорийное вино застряло на складах в Нью-Джерси, ожидая пока два различных союза решат, кому принадлежит право на его распространение. Деньги на адвоката, на Джианоццо в Риме, чтобы тот добился рассмотрения его дела в высшем суде Римско-католической церкви; на других адвокатов во Флоренции; деньги, чтобы выкупить долговую расписку за ресторан, срок которой скоро истекает; деньги, чтобы заплатить чиновникам союза в Нью-Джерси. Его родители отказались одолжить ему денег; старший брат тоже отказал; сестра отдала бы ему все, но у нее у самой денег нет. Его единственная надежда – Аретино, как бы отвратительны его открытой и честной натуре ни были бы его планы. Если он собирается жениться, ему нужно много денег. Он надеялся с помощью Вольмаро получить чистую прибыль в размере восьми миллионов или около того, разброшюровав книгу и продав гравюры по отдельности. Хотя и с восьмью миллионами он все равно не выбрался бы из пропасти своих финансовых проблем. Но по крайней мере была бы возможность маневрировать. Он не оказался бы в состоянии немедленного погружения в пучину. Но теперь он чувствует, что Вальмаро нарочно подвергает их план риску, отказываясь вести дело напрямую с Марго. Он понимает, что Вольмаро намеренно ставит его на место, напоминая тем самым, что он не является хозяином положения, что он не смог подчинить эту молодую особу своей воле. Но это было не то, что он хотел сделать. То, что он хотел…
– Вы не договаривались со мной, – говорит Марго, – но книга принадлежит именно мне.
– Сколько вы хотите? – Вольмаро адресует вопрос доктору Постильоне.
Марго:
– Книга не продается.
– Действительно, – говорит доктор Постильоне, – это не в моей власти, я не предполагал, я не думал…
Он понимает, что играет brutto, figura, жалкую роль, но он растерян, застигнут врасплох, он ничего не может с собой поделать.
– Двенадцать миллионов, ~ предлагает Вольмаро.
– Не продается, – заявляет Марго по-английски.
«Non е in vendita», – доктор Постильоне повторяет эти слова сам себе по-итальянски. То, что он хотел… Он уже не уверен, чего именно он хотел, но он испытывает чувство облегчения. Он попытался предать Марго, и она скорее всего знает об этом. Но он не предал ее де-факто. Он все еще может искупить свою вину.
– Тихо, тихо! – говорит он. – Книга не продается.
– Я могу вас уверить, – Вольмаро теперь не замечает его и обращается к Марго, – что, если вы не продадите ее сейчас мне, в Италии не найдете другого дилера, которому вы сможете ее продать. Я вам это гарантирую.
– Я не намерена продавать ее в Италии.
Вольмаро, откидываясь назад:
– Вы готовы нарушить международное право?
– Возможно.
– Будьте осторожны, будьте очень, очень осторожны. Марго встает.
– Вы собирались показать нам свой подвал.
– В другой раз, синьорина, в другой раз. Сандро, mi dispiace, очень сожалею, но у тебя на хвосте тигр. Теперь идите, пока еще не поздно. И не забудь о той небольшой французской гравюре, которую я предоставил тебе в кредит. Я хотел бы получить деньги за нее до конца месяца. Шестьдесят тысяч лир. Возможно, это и маленькая сумма, но я не могу разбрасываться такими деньгами. Спасибо.
В тот вечер по дороге в китайский ресторан, куда Марго почему-то захотелось пойти, доктор предложил зайти во французскую церковь, Сан-Луиджи деи Франчези, чтобы посмотреть на Караваджо. Он снова, в очередной раз, не смог достичь эрекции, не говоря уже о проникновении и осеменении. И хотя он был опытным путешественником по дорогам любви, чтобы паниковать просто из-за того, что потерял дорогу на мгновение… и хотя его уязвимость стала поводом для такой неясности и благородства со стороны Марго… ну какой мужчина в свои пятьдесят не сможет увидеть в подобной неудаче зловещий признак того, что должно произойти?
Он никогда раньше не ужинал в китайском ресторане, не знал никого, кто бы ел там, и не имел ни малейшего желания делать этого. То, чего ему хотелось, было не экзотическое блюдо восточной кухни, а добрая тарелка макарон или утешительная тарелка минестроне. Может быть, Караваджо подтолкнет ее изменить решение?
В церкви темно; здесь и там на алтаре горят несколько свечей, но никто не простит служителя за пустую трату электричества. Они на ощупь идут в темноте к часовне Контарелли, доктор Постильоне находит осветительную коробку, спрятанную за колонной, и вставляет в нее купюру в сто лир. Три минуты света за сотню лир – достаточно разумная цена.
Он наблюдает за Марго, пока та разглядывает три большие картины, рассказывающие историю апостола Матфея.
Он думает, что всю свою жизнь он получал удовольствие от того, что позволял своей маленькой лодке дрейфовать по воле судьбы. Он привык улыбаться, глядя на отчаянные усилия других, которые сражались, плывя против течения, – их лица искажала гримаса напряжения, заботы, очевидного несчастья. Но он сам слишком долго плыл по течению и теперь наконец осознает, что придется приложить усилия, если он хочет достичь пункта назначения.
Позади алтаря святой апостол Матфей, благородный патриарх с блестящей лысой головой и длинной седой бородой, пишет под диктовку ангела, парящегося в воздухе у него над головой. Ангел изображен в таком ракурсе, что видна только верхняя половина его тела. Боковые картины более драматичны: слева Матфея, считающего деньги в таверне, Христос призывает стать его учеником; справа – святого убивает банда головорезов. Доктор продолжает кормить счетчик. Два, три раза. Девять раз. Большинство людей не способны смотреть на что-либо так долго. Возможно, мать Марго не преуспела в том, чтобы обучить ее основам истории искусства, но она научила дочь кое-чему более важному – не подделывать свою реакцию. Он ничего не говорит. Он не слишком верит в разговоры об искусстве, особенно когда смотришь на него. Бремя оценки – большой враг настоящего наслаждения. Большинство людей не знают, что им действительно нравится, потому что чувствуют себя обязанными любить слишком много разных вещей. Им кажется, что они должны быть потрясены, и поэтому, вместо того чтобы смотреть, они обдумывают, что бы такое сказать – интеллектуальное или хотя бы умное.
