Ирвин Шоу - Богач, бедняк. Нищий, вор.
В своем проекте Рудольф настаивал также на постройке хорошего ресторана и театра, чтобы привлекать покупателей к торговому центру и в вечернее время. После закрытия летнего сезона в театре можно показывать кинофильмы.
Профессор Дентон чувствовал себя в баре явно не в своей тарелке — судя по виду здешних завсегдатаев, ни один из них никогда в жизни даже близко не подходил к колледжу.
— Спасибо, спасибо, что вы пришли, Джордах, — торопливым шепотом сказал он. — Себе я взял виски. А вам заказать что-нибудь?
— Я днем не пью, — отказался Рудольф и тотчас пожалел о сказанном: его слова можно было истолковать как упрек Дентону.
— И правильно делаете, — заметил тот. — Голова должна быть ясной. Обычно я тоже не пью в это время, но… Может, мы лучше сядем? Я понимаю, вам нужно скоро возвращаться. — Он положил деньги на стойку и повел Рудольфа к столику в последней из кабинок, тянувшихся вдоль стены напротив бара. Они сели лицом друг к другу и стали изучать засаленное меню.
— Пожалуйста, суп, рубленый бифштекс и чашку кофе, — сказал Дентон официантке. — А вы что возьмете, Джордах?
— То же самое, — сказал Рудольф.
— У вас отлично идут дела, Джордах, — заметил Дентон, согнувшись над столом и глядя на Рудольфа беспокойными глазами, увеличенными до огромных размеров толстыми стеклами в стальной оправе. — Я об этом от многих слышал, в том числе и от миссис Дентон. Она ходит в ваш магазин три раза в неделю. Говорит, универмаг просто процветает. Масса новых товаров! Что ж, людям нравится покупать. И похоже, нынче у всех есть деньги. Кроме профессоров. Но это к делу не относится. Я пришел сюда не для того, чтобы жаловаться. Бесспорно, Джордах, вы правильно сделали, что отказались от места на кафедре… Научный мир! — с Горечью воскликнул он. — Кругом зависть, интриги, предательство, неблагодарность… Приходится следить за каждым своим шагом. Мир бизнеса куда лучше. Ты мне, я тебе. Слабого сжирают. По крайней мере…
— Это не совсем так… — возразил Рудольф. — Я имею в виду бизнес.
— Конечно, нет, — согласился Дентон. — Все зависит от человека. Не стоит слепо верить в теорию. Тогда теряется реальное представление о жизни. Во всяком случае, я рад вашему успеху и уверен, вы добились его без, каких-либо компромиссов.
Официантка принесла суп. Когда она ушла, Дентон продолжал:
— Если бы мне пришлось все начинать сначала, я сторонился бы увитых плющом стен колледжа, как чумы. Эти стены превратили меня в ограниченного, озлобленного человека, неудачника, труса…
— Я бы ничего подобного о вас не сказал. — Рудольф был поражен характеристикой, которую дал себе Дентон. Раньше Рудольфу всегда казалось, что профессор весьма Доволен собой.
— Я живу в постоянном страхе и трепете. — Дентон шумно хлебнул суп и повторил: — В страхе и трепете.
— Если я могу вам чем-то помочь, профессор, — начал Рудольф, — я бы…
— У вас доброе сердце, Джордах, доброе сердце. Я сразу же выделил вас из всех. Другие легкомысленны и жестоки, а вы — серьезный, участливый. Вы учились, стремясь к знаниям, а другие — только чтобы сделать карьеру. Да, все эти годы я внимательно наблюдал за вами. Вы далеко пойдете, поверьте моему слову. Я преподаю в колледже больше двадцати лет. Через мои руки прошли тысячи молодых людей. Я изучил их вдоль и поперек и сразу могу определить, на что они способны. — Дентон доел суп и приступил к бифштексу. — Чтобы добиться успеха, вы не пойдете по трупам. Я знаю вас, ваш ум, характер. У вас твердые принципы, вы человек благородный, утонченный и требовательный к себе. У меня наметанный глаз, я все вижу.
Рудольф молча ел, дожидаясь, когда кончится поток похвал, и понимая, что Дентон собрался попросить его о большом одолжении — иначе он не стал бы так рассыпаться.
— До войны, — продолжал Дентон, жуя бифштекс, — было больше молодых людей вашего типа: проницательных, порядочных, честных. Многих из них сейчас нет в живых — они погибли, и мы уже даже не помним, в каких краях настигла их смерть. Теперешнее же поколение… — он безнадежно пожал плечами, — хитрые, расчетливые, лицемерные. Только и думают, как бы что-нибудь урвать, не прилагая никаких усилий. Вы не поверите, сколько студентов пытается обмануть меня на экзаменах. Будь у меня деньги, я уехал бы из этой страны куда-нибудь подальше и поселился бы на каком-нибудь острове. — Дентон с беспокойством посмотрел на часы и заговорщически оглядел зал. Соседняя с ними кабина была пуста, и только у бара ближе к выходу стояли несколько мужчин, но они не могли услышать их разговор. — Пожалуй, я перейду к сути дела. — Дентон понизил голос и перегнулся через стол. — У меня неприятности, Джордах. Большие неприятности. Со мной хотят разделаться.
— Кто?
— Мои враги. — Дентон снова окинул зал внимательным взглядом, словно выискивал своих врагов, переодетых в рабочие спецовки.
— Когда я учился, мне казалось, все прекрасно к вам относятся, — сказал Рудольф.
— О, у нас полно своих подводных течений, о которых не подозревают студенты. Интриги, кругом интриги! В аудиториях, в кабинетах начальства, в кабинете самого президента колледжа! Моя беда в том, что я слишком прямолинеен и наивен. Я верил в миф об академической свободе. Мои враги выжидали подходящего момента. Мне много лет назад следовало уволить моего заместителя — как ученый он полная бездарность, — но я вечно жалел его и не увольнял. Непростительная слабость! Он метил на мое место и давно вел на меня досье. Записывал пьяные сплетни, отдельные фразы, вырванные вне контекста из моих лекций. Теперь меня собираются принести в жертву, Джордах. Они отыскали свою ведьму. Ею оказался я.
— Я не совсем понимаю.
— Охота на ведьм, — сказал Дентон. — Вы наверняка читаете газеты «Гоните коммунистов из школ!».
— Вы же не коммунист, профессор, — рассмеялся Рудольф. — И вы сами это знаете.
— Говорите тише, мой мальчик. — Дентон беспокойно огляделся по сторонам. — О таких вещах не кричат во все горло.
— По-моему, вы напрасно тревожитесь, профессор, — сказал Рудольф. Он решил, что постарается обратить все в шутку. — А я-то боялся, здесь что-нибудь посерьезнее. Думал, может, какая-нибудь студентка забеременела с вашей помощью.
— Вы можете смеяться, — сказал Дентон. — Вы молоды, но сейчас ни в колледжах, ни в университетах давно никто не смеется. Мне предъявлены нелепейшие обвинения: мол, в тридцать восьмом году пожертвовал пять долларов на какую-то сомнительную благотворительность и ссылался в некоторых своих лекциях на Карла Маркса. Но боже мой, разве, можно читать курс экономических теорий девятнадцатого века, не упоминая Карла Маркса! Нет, вы ничего не знаете, мой мальчик! Вы просто ничего не знаете! Университет в Уитби ежегодно получает от штата субсидию для сельскохозяйственного факультета. И вот какой-то болван из законодательной ассамблеи произносит речь, создает комиссию и требует расследования ради того, чтобы его имя попало в газету. Патриот! Защитник веры! Ха! В университете — но это сугубо между нами, Джордах, — создана специальная комиссия по расследованию обвинений, выдвинутых против ряда преподавателей. Они готовы принести несколько жертв — со мной во главе, — только бы законодательная ассамблея штата не лишила университет субсидий. Теперь, надеюсь, вам ясно?
— Боже мой! — только и мог произнести Рудольф.
— Вот именно, — подхватил Дентон. — Боже мой! Я не знаю, каковы ваши политические убеждения…
— Я не занимаюсь политикой.
— Прекрасно, прекрасно! — похвалил Дентон. — Хотя было бы лучше, если бы вы состояли в республиканской партии. И подумать только, я голосовал за Эйзенхауэра! — Он глухо рассмеялся. — Мой сын воевал в Корее, а Эйзенхауэр обещал покончить с войной. Впрочем, чего только не наобещаешь перед избирательной кампанией!
— Чем конкретно я могу вам помочь, профессор? — спросил Рудольф.
— Сейчас мы подошли к этому, — сказал Дентон, допивая кофе. — Комиссия будет рассматривать мое дело ровно через неделю, то есть в следующий вторник, в два часа дня. Я знаю о выдвинутом против меня обвинении только в общих чертах — пожертвования в тридцатых годах в пользу организации, которая якобы служила вывеской, прикрывавшей нелегальную деятельность коммунистов; атеистические и левые фразы на лекциях; рекомендация книг сомнительного характера для домашнего чтения студентов. Когда в стране царит такое настроение, как сейчас, когда этот Даллес орет на весь мир о ядерной войне, когда видных вашингтонских деятелей поливают клеветой и выгоняют из Белого дома, как проштрафившихся мальчишек на побегушках, карьеру простого университетского преподавателя может погубить одно лишь сказанное шепотом слово. К счастью, у них, в университете, сохранилась совесть — хотя сомневаюсь, что им ее хватит на весь год, — и мне должны дать возможность как-то оправдаться и пригласить свидетелей, которые за меня поручатся…
