Татьяна Устинова - Я - судья. Божий дар
— Мам, ну ведь гад же Тургенев! — возмутилась Сашка.
Гад, не спорю.
— Вот зачем он написал, что собаку утопили? Он же автор! Он мог написать любой финал, любой! Мог поджечь дом этой старой гадины, мог революцию устроить, да что угодно!
Мог. И революцию, и пожар, и нашествие марсиан, возмущенных издевательствами над псинкой. И челобитную царю-батюшке, и ответ: «Приказываю оставить собачку. Ваш царь». Мог, но не стал. И я, убей бог, не знаю почему. И не понимаю, зачем «Муму» включили в школьную программу. Наверное, составители программы — как раз поклонники Достоевского. И им чем хуже — тем лучше.
Кто составляет программу по литературе? Где откапывают этих мизантропов? Ладно бы, «Мумой» дело ограничилось. Но ведь одной утопленной собаки составителям программы мало! У них если Чехов — то непременно «Смерть чиновника». Без того, чтобы кто-нибудь умер, нам никак не обойтись. Нам хеппи-эндов не нужно, у нас почему-то считается, что загадочной русской душе нет ничего слаще, чем хорошенько пострадать. В том числе — и детской душе. Зачем вся эта мерзость подросткам? Чтобы знали: жизнь — не фунт изюма? Так они, если что, и так это узнают. Все же подозреваю, составители программы хотели, чтобы дети чисто помучились.
В глазах у Сашки стояли слезы. Вот ведь странное дело: когда она играет в свои стрелялки и мочит пачками и собачек, и гоблинов, и волков-оборотней — не плачет и не рыдает. А на «Муму» — слезы. Волшебная сила искусства, будь она неладна. Написал нам Иван Сергеич собачку, как живую, до сих пор слезами умываемся. И почему такой талант надо на такие печальные вещи расходовать?
— Хватит! — сказала я тогда и забрала у Сашки Тургенева. — Потом еще три дня переживать будешь!
— Ты чего? — удивилась Санька.
А ничего. Не могла я смотреть, как Иван Сергеич моего ребенка из-за чужой несуществующей собаки расстраивает.
— Мам, мне же по ней сочинение писать, — сказала Сашка. — Придется дочитывать, а то не напишу.
— И не пиши. Или напиши как есть: не стала дочитывать, расстроилась, считаю, что следовало бы утопить Герасима для всеобщего блага, автор, выпей яду, и все прочее, как вы там в своих ЖЖ пишете?
— Так и писать?
— Почему нет?
— Так пару же вкатают!
— Да и пусть. Подумаешь!
— Так в четверти трояк выйдет?!
Сашка смотрела на меня, как на умственно отсталую.
— Сань, бог с ним, с трояком в четверти. Мне твое душевное здоровье дороже. Так что оставь в покое этого несчастного пса, иди в душ и спать. И вон почитай лучше Донцову на сон грядущий, «Муму с аквалангом». Конечно, это не классика, зато смешно и все остались живы. О’кей?
— Ну, мать, ты даешь, — протянула Сашка. — Не ожидала от тебя…
— А чего ты ожидала? Что я буду смотреть, как ты рыдаешь, и думать про четвертные оценки?
— Ты вроде как сама говорила, что классику надо читать, Тургенев — наше все, и в таком роде.
— Наше все — Пушкин, — ответила я. — Тургенев тоже, конечно, но у него, слава богу, кроме «Муму», есть что почитать. Вон, возьми в выходные прочти «Вешние воды», что ли. Про любовь, и животных не мучают. Правда, насколько я помню, тоже хеппи-энда нет, но она не рыдательная. А что кончилась плохо — так герои сами виноваты, вели себя как дураки. Так что жалеть их особенно нечего.
* * *Сэм лежал в постели рядом с женой и вспоминал их сегодняшнюю поездку в приют. Когда они пришли, младшая группа — младенцы от нуля до года — спали. Погода была ясная, не холодно, и кровати вывезли на веранду. Джонсоны посмотрели на длинный ряд кроваток с сопящими младенцами, и Инга Оттовна повела их дальше, в среднюю группу.
Там были дети постарше. Их сейчас как раз готовили к тихому часу. Инга Оттовна поздоровалась с воспитательницей и повела Джонсонов по спальне, кивая то на одну, то на другую кроватку:
— Это у нас Тихоновы — Леша, Саша, Дашенька…
— Они все родные? Братья?
— Да, и сестра. Обычная история — родители-алкоголики, на учете в наркодиспансере. Дома — вечные драки, пьянки… Дети спали на куче старых шмоток, знаете, как мышата в гнезде. Кормить их родители не кормили, не говоря уже об одежде, игрушках и всем прочем.
— Как это возможно? — Сэм был в шоке. — Ведь существуют пособия на детей, выплаты…
— Существуют, — кивнула Инга Оттовна. — Только не забывайте, что у нас пособие на ребенка — копеечное. Вы давно в России?
— Пятый год, — кивнул Сэм.
— В магазинах бываете?
— Да.
— Тогда вы понимаете, на это пособие ребенка даже не прокормить, что уж говорить об одежде и игрушках.
Сэм вспомнил, как несколько месяцев назад (всего-то несколько месяцев, а кажется полжизни прошло, так давно это было) они с Дженни поехали в «Детский мир» покупать одежду и игрушки для Люиса. Вернулись домой, нагруженные пакетами и коробками, счастливые, полные надежд. Сколько они тогда потратили в магазине? Сто тысяч русских рублей? Двести? Больше? Кажется, значительно больше. Одна только коляска-трансформер стоила тысяч тридцать. Еще столько же — кроватка с пологом, да теплый конверт, в котором ребенок будет гулять, да многочисленные соски-памперсы-бутылочки-подушечки… Полторы тысячи стоил, кажется, комплект распашонок с вышитыми на рукавах медвежатами.
— Небогато, да? — спросила Инга Оттовна. — Зато деньги на водку-закуску родители Тихоновых где-то находили. А детишки ели объедки из-под стола. Потом мамаша пропала, и почти две недели дети были в квартире одни. Объедков взять было неоткуда, так что они обрывали и ели обои со стен. Потом их забрала к себе бабушка. Но бабушка старенькая, за восемьдесят, вся насквозь больная, и пенсия у нее — пять тысяч рублей. Поняла, что не справляется, написала заявление в опеку: так и так, прошу взять детей в госучреждение. Говорят, мамаша даже на судебное заседание не явилась.
На соседней кроватке воспитательница переодевала годовалую Лену.
— У Лены тоже есть двое братьев, оба — в детском доме, для нас они уже большие. Мамашу лишили родительских прав на двоих старших детей три года назад. Потом ее посадили — она, если не ошибаюсь, приревновала сожителя к соседке, в драке проломила разлучнице череп табуретом. Дали ей три года, но через год амнистировали, потому что в колонии у нее родилась Лена. Из колонии мамаша отправилась домой, в Москву. Тут же нашла очередного сожителя, и все по новой понеслось. Мамаша с другом водку кушают, а ребенок на балконе, в ящике для овощей — чтобы не орал и не мешал. Если бы органы опеки не вмешались — так бы девчонку и уморили.
Рядом с Леночкой посапывал Валера.
— Когда его к нам привезли, ему было восемь месяцев, — продолжала Инга Оттовна. — Весил пять килограммов. Родители — вегане, животной пищи не признают, кормили ребенка спитым чаем и морковным соком. До того как попасть к нам, мальчик два месяца провел в больнице.
А мать Эдика сама обратилась в суд с исковым заявлением: «Воспитанием своего сына я уже два года не занимаюсь, так как это для меня материально невозможно. Я не работаю, потому что у меня нет паспорта. В дальнейшем воспитанием и обучением своего сына я тоже не смогу заниматься, так как у меня проблемы в личной жизни: бывший муж злоупотребляет спиртными напитками и бродяжничает. Я тоже иногда употребляю алкоголь. Поэтому я отказываюсь от родительских прав». Иск удовлетворили, и трехлетнего Эдика отправили в дом малютки.
Таких историй Инга Оттовна могла бы рассказать сотни. Детей везли и везли, дом малютки, рассчитанный на сто двадцать мест, всегда был переполнен минимум на четверть. И кто бы знал, чего стоило выбивать дополнительное финансирование. Спасибо, в последнее время люди занялись благотворительностью. Если бы не добровольные пожертвования, дети так и сидели бы без памперсов, кубиков, свежих фруктов, без постельного белья и альбомов для рисования.
— Знаете, — сказала Инга Оттовна, — недавно один из наших чиновников высказал мнение, что нельзя поддерживать строительство и организацию новых домов малютки. И детских домов тоже. Дескать, у нас и так сейчас мода на бездетных женщин, а если будет больше детских домов, то и отказных детей больше станет. Мамаши, мол, знают, что ребенок будет в порядке, и отказываются от него с чистой совестью. Некоторые вообще ратуют за то, чтобы за отказ от ребенка наказывали в уголовном порядке. Но я считаю, наказание — не способ решения проблемы. Все равно от детей отказываться не перестанут. Просто если раньше их оставляли в роддоме, то теперь будут бросать около мусорного бака, вот и вся разница.
Один такой ребенок, которого мамаша выкинула в мусорный контейнер, до недавнего времени был на попечении у Инги Оттовны. Хороший, здоровый, крепкий мальчишка. В детской больнице его назвали Васей. Месяц назад Васю усыновила бездетная семья из Подмосковья.
В спальню вошла женщина с ребенком на руках. Инга Оттовна обернулась, улыбнулась:
