Дэвид Бэддиэл - Время спать
— Ты не можешь отвезти меня в психиатрическую больницу?
Правильная фраза. Похоже, Ник был на верном пути, признавая, что он не Мессия, а душевнобольной человек.
— Что, прямо сейчас? — удивился я, отставляя миску с кукурузными хлопьями.
— Да, прямо сейчас.
— Но на мне только халат.
— Так переоденься. Ты ведь думаешь, что стоит поехать в больницу?
— Ну, я не знаю…
— Это ты уверен в том, что я сошел с ума, — заявил Ник с бесстрастным выражением лица.
«Я и еще почти весь север Лондона, — подумалось мне. — Ну да ладно».
Я уже собирался в душ — только на мгновение задержался перед зеркалом, чтобы лишний раз убедиться, что живот мой стал чуть более плоским, чем был, — когда он открыл дверь в ванной, которая у нас в принципе не запирается.
— Ты что творишь, псих ненормальный? — вскричал я, обматываясь полотенцем. Эвфемизмов для его «безумия» у меня тогда не нашлось.
— Давай живее, — поторопил меня Ник. — Меня в психушке уже заждались!
Сказав это, он вышел.
Именно тогда я понял, что неделя без хлорпромазина отбросила его в то состояние отупения, когда он в мелодраматическом порыве теребил губы перед доктором Прандарджарбашем. Ник Манфорд снова стал Супер-Лэйнгом[8], и его миссия — это отомстить за всех свободно мыслящих, на которых навесили ярлык сумасшествия, он — ходячая сатира на стереотипное восприятие обществом нормы и безумия; мои опасения подтвердились, когда я, переодевшись, вернулся на кухню: на Нике была маленькая полосатая красная шапочка с кисточкой, а одет он был в весьма и весьма облегающий нейлоновый комбинезон оранжевого цвета.
— Ты где так оделся?
— В «Красном Кресте» выдали, — объяснил он!
Я знал, к чему клонит этот страдалец, так что не стал просить дальнейших объяснений, а вместо этого сказал:
— Даже не знаю, стоит ли нам сейчас туда ехать.
— Почему?
— Потому что ты тупой.
— Нет, я не тупой. Я…
— Знаю, сумасшедший. Очень тонкое наблюдение.
Надо признать, что мое раздражение никак не отразилось на решимости Ника.
— Я знаю, чего ты боишься, — заявил он.
— Чего же?
— Ты боишься психов.
Я собрался было опровергнуть это утверждение, как вдруг понял, что в нем есть доля правды. Я боюсь психов, и когда смотрю фильмы, то всегда цепенею от ужаса, если оказывается, что на чердаке спрятался один из них. Но Ник говорил о том, что я не смогу смириться с подрывающим основы мироздания откровением, которое снизойдет на меня, если только я встречу нескольких из них, — с тем, что они все сплошь гении; а пугают меня, естественно, гримасы и крики.
— Ты прав. Пошли.
«Хватит с меня, — подумал я тогда. — Может, если мы приедем в больницу, этот козел там и останется».
— Пошли, — согласился он, сняв со спинки стула и накинув на себя женский макинтош в горошек.
Ник сел на заднее сидение машины и открыл окно. Время от времени он высовывался по пояс на улицу и кричал прохожим:
— Эй! Я ненормальный! Я псих! Меня везут в сумасшедший дом!!!
Я пытался ехать быстрее, но было похоже, что это ему не мешало, к тому же на моем воскрешенном «доломите» больше семидесяти не разогнаться. Однако на вопли Ника никто не обратил внимания, если не считать Сумасшедшего Барри, поддержавшего его улыбкой и помахавшего рукой.
Психиатрическая больница Парк Роял — это широко раскинувшийся комплекс зданий из красного кирпича в промышленной зоне на окраинах района Харлесден; больничный комплекс состоит в основном из одноэтажных корпусов, так что с дороги его можно с легкостью принять за дачный поселок, только очень скверно расположенный. Сам Харлесден — это, пожалуй, худшее место во вселенной, а тогда мне стало ясно, что психиатрическая больница — живое, бьющееся сердце этого района. Сквозь стеклянную дверь с кодовым замком мы увидели полуголую танцующую в коридоре старуху; когда дежурный ввел код и дверь открылась, мы услышали, что она еще и пела, она танцевала партию белого лебедя из «Лебединого озера», но пела не «ла-ла-ла», а «Сибил».
— Сибил-л-л-л, си-билси-билси… бил-л-л-л — си-бил, сибилсибил, сибилсибил! — пела старуха, прыгая вокруг нас, пока мы шли к стойке приемной.
Я посмотрел на дежурного.
— Ее так зовут, — объяснил он.
— Она была балериной?
— Нет, — ответил он с видом человека, который привык к таким простым предположениям.
До смешного высокий чернокожий мужчина в полосатой пижаме — похоже, слепой — вышел из двери, которая была прямо перед нами, руки он вытягивал перед собой; мне показалось, что он сейчас скажет: «Исцели меня, Иисус! Исцели меня!» — но вместо этого он уперся в стену напротив. Проходя мимо, я не спускал с психа глаз, думая, что он отойдет от стены, но он распластался по ней, как огромный паук, он будто отказывался признавать, что она вообще существовала; а еще там была комната отдыха, характерная для подобных учреждений, чем-то похожая на комнату отдыха в «Лив Дашем», только вот отдыхом там и не пахло. Пять-шесть человек — кто в обычных халатах, кто в белых больничных, а один оригинал в костюме и при галстуке, — не говоря ни слова, сидели полукругом у телевизора и смотрели двенадцатичасовые новости, причем громкость раз в пять превышала нормальную: телевизор будто понимал, с каким трудом его сообщения доходят до зрителей. Все это было похоже на собрание Клуба анонимных кататоников. Мы остановились в конце коридора, перед чем-то напоминающим приемную, с зеркальным стеклом, в которое наш дежурный постучал и ушел.
— Иду, — донесся голос откуда-то издалека.
Я бросил взгляд на побелевшего Ника.
— Давай уйдем отсюда, — прошептал он.
— А что такое? — не понял я.
— Ты посмотри, что они сделали со всеми этими людьми.
Из-за угла показалась явно страдающая отсутствием аппетита женщина (лет тридцати, но с телом десятилетней девочки) и направилась к нам уверенной походкой, будто мы договаривались о встрече и именно на это время.
— Ты хочешь трахнуть меня, Ян? — спросила она, пристально вглядываясь в мое лицо и явно видя лицо другого человека.
Глаза у нее пылали гневом.
— Если хочешь, можешь это сделать. Прямо здесь!
Она задрала подол своей сорочки, обнажая ноги и лобок, и мне стало не по себе — наверное, солдаты союзников видели что-то похожее, сваливая трупы в братские могилы. Это сбивает с толку либидо. Мне вдруг стало стыдно за себя. Но, к счастью, в этот момент открылась дверь приемной и она убежала.
— Здравствуйте, — сказал человек в белом халате.
Это был усталый человек в очках-хамелеонах, с лицом, усеянным следами от угревой сыпи.
— Здравствуйте, меня зовут Габриель Джейкоби. А это мой сосед по квартире Ник Манфорд. Вам должен был звонить доктор Прандарджарбаш…
— Да, я знаю доктора Прандарджарбаша.
Я медлил, чувствуя себя школьником, который вместе со своим шкодливым другом просит у взрослого человека что-то, что детям ни к чему; я подтолкнул Ника локтем.
— Что? — удивился он.
— Ну, скажи ему.
— Что?
— Что ты хочешь пройти здесь курс лечения.
Ник уставился на меня, как запуганный кролик.
— А я не хочу, — тихо сказал он и присел на прислоненный к стене оранжевый пластмассовый стул.
В этот самый момент — доктор как раз пригляделся к его одеянию и, похоже, был готов решить, что мы зашли сюда просто шутки ради — я совершенно потерял голову.
— Нет, ты хочешь! — заорал я так громко, как только мог.
Из дверей повысовывались чьи-то головы, все смотрели на меня, как… ну, в общем, как на сумасшедшего.
— Это ж твои собратья, разве нет? — махнул я на обитателей коридора. — С такими же, как у тебя, способностями? Которые могут слышать и видеть то, что не слышно и не видно всем остальным? Ты должен хотеть остаться! Тебе с ними о стольком надо поговорить!
Ник решительно смотрел в серый больничный ковер; хотя мои глаза и были затуманены яростью, я заметил у него на макушке морковного цвета пятно.
— Простите, — сказал доктор. — Вы не могли бы…
— Да где ж тебе еще хотеть быть, Ник? Ты обрел свой дом!
— …не повышать голос. Это мешает больным.
Чтобы меня успокоить, он положил ладонь мне на плечо в тот момент, когда я отчаянно жестикулировал; я резко дернул плечом — наверное, будучи латентным евреем, я имею предрасположенность к развитию тех мышц, что отвечают за пожимание плечами, — и нечаянно попал доктору по лицу, да так, что у него очки слетели. Через мгновение я почувствовал, как его кулак ударяется о мою челюсть — к счастью, точности ему не хватило. Я развернулся и изо всех сил ударил его правой рукой в подбородок; в этот самый момент, в самый разгар драки, мне вдруг в голову пришла мысль, что подобное поведение не свойственно не только мне, но и, возможно, ему, но иначе и быть не может, когда сталкиваются двое мужчин, которые дошли до точки. Он попытался ударить меня по голове, но промахнулся сантиметров на пять; поблагодарив Бога, что очки у доктора слетели в самом начале, я бросился всем своим грузным телом на него, отбрасывая его к зеркальному стеклу, которое тут же разлетелось на тысячи осколков. К счастью, в это окно он не вылетел, а следующее, что я понял, — это что меня прижали к полу сотни рук, в большинстве своем это были руки дежурных, хотя уверен, что и желтые от никотина пальцы Ника там тоже мелькали; затем я почувствовал пронзительную боль в лодыжке, и мир начал расплываться перед глазами, о чем я всегда и мечтал, а еще я уловил момент засыпания, абсолютно точно уловил — я тонул, но видел целую толпу больных, с любопытством глядящих в окно, в котором до того они разглядывали, не узнавая, свое бессмысленное отражение.