Юрий Невский - Железные игрушки — магнитный потолок
Хорошо!
Яниса Земзаре, видимо, основательно переклинило из-за этого, неведомо откуда возникшего, «духа» русского математика. Доказывать, что все это вилами на воде написано, бесполезно. Она и не стала. Но… Москва? В ее памяти словно зажглась сигнальная лампочка; какая-то зацепка? воспоминание?
Поскольку этого требовал статус, Ингрида работала над монографией о почти неизвестном ныне латышском художнике. А между тем, всего лишь полтора десятка его работ «были, по сути, тем семенем авангардистских изысков, давшем впоследствии столь буйные всходы», как отмечала она в своем научном труде.
Художника можно было (и хотелось бы) причислить к основоположникам авангардизма, но возникали вопросы… Во-первых, почти полное отсутствие фактического материала о нем. Во-вторых, назвать его «сыном Латвии» можно разве что по месту рождения, скорее — «пасынком» (перед Второй мировой войной он оказался в изгнании, скитался по Европе, умер в нищете и безызвестности). В-третьих, принято считать, он пришел к своему стилю в конце сороковых годов под влиянием европейских мастеров. Собственно, никто бы про него вообще не знал, но его работы оказались в еще советской Латвии, их передала в дар не то румынка, живущая во Франции (не то француженка из Румынии)… В общем, бывшая жена художника. И тогда это была то странная и невнятная история, теперь же разобраться в том, что и как происходило, вовсе никакой возможности.
Но Ингриде вспомнилось вот что. Как-то в общении с одним известным живописцем она с удивлением узнала, что когда-то он видел работы «пасынка латышского авангардизма», напечатанные в каталоге выставки, прошедшей в конце тридцатых годов. Небольшая книжка попалась ему в руки в библиотеке подмосковного Дома творчества. В выставке участвовали признанные ныне «отцы-основатели» авангардизма. В конце тридцатых! Возможно, свои первые работы художник сделал в Латвии — и пришел к своему стилю самостоятельно, без какого-то «европейского влияния». Это в корне меняло устоявшееся, еще со времен советского официоза, мнение!
Тогда она не придала этому значения. Творчество авангардиста не было актуальным, к научному исследованию о нем она не приступала и сама мысль, чтобы реально куда-то отправиться, искать артефакт, просто не могла возникнуть. А сейчас, за годы коренного излома в России, мало ли что могло произойти с Домом творчества, тем более, с какой-то библиотекой? Да камня на камне, возможно, не осталось… «Нет, ничего не изменилось, приезжайте, — ответили в секретариате Союза художников, когда позвонила в Москву. — Платите за проживание на общих основаниях и живите, сколько надо».
«А библиотека… сохранилась ли библиотека в Доме творчества? Мне нужно в ней кое-что найти».
«Про библиотеку мы ничего не знаем, нужно выяснять на месте», — ответили ей. Это уже шанс! Замечательно. Раз Янис настаивает, она поедет и добудет эту «иголку, в которой смерть Кощеева». Но заодно, если повезет, приобщится к мистическому творчеству художника-изгоя.
Янис был только рад. И для Ингриды поездка в Москву, если она найдет каталог, могла оказаться новым толчком в ее, пробусовывающей из-за отсутствия фактических материалов, научной деятельности. Но как это осуществить? Вначале думала побывать в Доме, ознакомиться; остановиться же в одной уютной ведомственной гостинице. Но возникли проблемы. Добираться от Москвы, от Ярославского вокзала до платформы, где находится Дом — на электричке. От этой платформы идти пешком. Первый раз, когда она поехала, на это ушло полдня. Не все электрички там останавливаются, расписание сквозит «окнами». Возвращаться вечером и страшно, и опасно. К тому же, никто ее не пустит в библиотеку, если она не «оплатит проживание на общих основаниях». Ну ладно… Она может несколько дней пожить в Подмосковье, в Доме творчества. Принявший ее Нижний Человек-Дежурный вписал в свою Книгу, выдал постельное белье. Серо-вато-влажное, с легким хлорным амбре. Она взяла, но у себя отложила в сторону, не разворачивая. По совету Яниса, привезла свой комплект с синими акварелями вечерней Старой Риги.
Это, может, и навевало бы крепкий сладкий сон…
Но не в этом, как он называется, «жилом отсеке», состоящем из двух комнат. Ее и, как оказалось, имеющихся в наличии соседей. Одно на всех «место общего пользования». В соседней комнате постоянно живут какие-то Петр и Анна (ну, разумеется, словно бы традиционные персонажи русских анекдотов: Петька и его неизменная боевая подруга Анка-пулеметчица). При этом она выяснила: Дом творчества почти пустой. Во всяком случае, все комнаты на втором этаже свободны. Почему нужно подселять к кому-то? Хорошо, она перетерпит несколько дней. Но ведь и им, Петру и Анне, неудобно каждый раз к кому-то приноравливаться?!
И единственный душ на первом этаже. Вообще-то их два, но открыт один, объяснил Нижний Человек. А переселить ее в другой «отсек»? О, это невозможно! Так записано в Книге. Нет распоряжения администрации. Будет ли кто из начальства? Ну… все во власти Божией.
Про таинственного «математика» она знала то, что сообщал Янис. Он связывался с ученым напрямую. Все идет по плану. Вскоре будет назначена встреча.
Зато она нашла каталог! Хотя с августа 1991-го года библиотекаря не было. Если судить по последним записям на брошенных в беспорядке, пожелтевших бланках — книжный служитель бежал отсюда в панике, как с тонущего корабля. Между тем, в книгохранилище сохранилась, заданная по-советски основательно, строгая тематическая структура. Изучая полки вдоль и поперек, она наткнулась на книжечку, выпущенную Типографским товариществом Дома Профсоюзов Работников Искусств.
…В закипающей воде, с блестящего дна кружки потянулись вверх, резво побежали, торопясь и сталкиваясь лбами, бойкие пузырьки. «Как москвичи», отметила про себя Ингрида. Выждав с полминуты, она засыпала с ладони заварку. Чайные индийские бабочки, порхая и перелетая, расправляли крылышки, окружали себя янтарным шлейфом, насыщали медовыми сумерками кипящий, яростный для них, сад.
Ингрида глянула в окно… а там другие причудливые снежные бабочки порхают в саду. Сад втянут во вращение снегопадом. И она притянута к саду и снегопаду тонкими нитями веток. А вот из огромных, от пола до потолка окон библиотеки, все видится по-иному. Когда она часами просиживает в библиотеке, то наблюдает за все новыми превращениями снежного неспешного времени, проползающего шершавым боком. Вкрапления охряных звезд репьев, рыжая всклокоченная птица, полосатый кот, брезгливо отряхающий с лапы снег… Она уходила под сень шелестящих страниц… Вот-вот, еще немного, и исчезнет грань между реальностью — и картинами художника. Их всего четыре. Плохо напечатанные черно-белые репродукции. На всех изображены кружащиеся призрачные леса, замершие снегопады, реки, дымящиеся чернотой, источающие сумерки. Охряные звезды, рыжие птицы, полосатые звери. И черно-белый, шуршащий снегом полоз… проползающее время… охватывает картины композиционно. И охватывает ее своими кольцами, душит, леденит руки и ноги, холодными поцелуями выпивает сердце.
Прихватив кружку вязаной рукавичкой, Ингрида переставила ее на керамическую подставку. Хорошо, отправляя ее сюда, Янис сам упаковал в дорожную сумку и кипятильник, и кружку-термос «Экспедиция» (для полярников, наверное), и заварку, и сахарницу… Она устроила что-то вроде «чайного столика» на табурете, застелив его чистой бумагой. Нарезала булку, сыр, ветчину. Было двадцать минут восьмого. Именно сегодня. Сегодня!
День Икс.
Янис звонил раз десять, предупреждал об этом. Во столько-то! Безумный русский!! Назначил встречу!!! И наконец-то передаст информацию. Она должна быть в Москве, в таком-то месте. Выйти необходимо в половине девятого, чтобы успеть на электричку.
В ее комнате, на столе, разложены страницы монографии, где она описала характер выставки, замысел картин, строго структурируя и соотнося это событие (счастливое обретение и как бы явление миру артефакта) с текущим художественным процессом. Но почему-то это не вызвало у нее ожидаемой… радости? особого вдохновения? Об этом узнает, в лучшем случае, десяток рафинированных искусствоведов, узко специализированных экспертов. Но… все, что хотел художник и что мог, он уже сделал. Вряд ли чем-то возвысишь либо умалишь его творчество. Возможно, когда он умирал от нищеты и болезней, никто не налил ему чашку горячего кофе, не протянул сигарету, не дал аспирин. Так что же теперь, плясать, можно сказать, на его костях?
Кстати, уже без пятнадцати восемь.
Ингрида глянула на настольные электронные часы с множеством функций. Какой же «суперагент» без такого пуленепробиваемого, несгораемого и водонепроницаемого хронометра? Янис и эти часы (памятуя, видно, о своей молодости на «передовой невидимого фронта») засунул в сумку. Ну вот, пожалуйста! Сейчас в комнату потянет ароматом кофе. Да, да… что удивляться, такие люди, эти Петр и Анна! По утрам они варят кофе. Для Ингриды, истиной рижанки, буквально выросшей среди янтаря, гобеленов, джаза и бальзама уютных кафе (про настоящий рижский кофе — и говорить нечего), это невыносимая пытка! Лет десять назад она отказалась от кофе и сигарет (согласно пунктам, расписанным Янисом как адептом здорового образа жизни). Запах кофе в новой непривычной обстановке по-особому ярок, изощрен… вызывает давно забытые образы, пробуждает воспоминания.
