Доминик Ногез - Бальзамировщик: Жизнь одного маньяка
Даже если бы вдруг случилось так, что я перестал бы думать об Эглантине больше чем на минуту, это необычное ночное «помазание» вернуло бы мои мысли к ней. На следующее утро я решил позвонить Дюперронам. Трубку взяла она! Оказывается, родители уехали в Англию на поиски младшей дочери. Заметив ее некоторое замешательство и ту настойчивость, с которой она старалась говорить только об истории с Прюн, я почувствовал, что она слегка недовольна своей манерой поведения по отношению ко мне. Я тут же воспользовался этим, чтобы разыграть — но не слишком демонстративно — оскорбленное достоинство. Боже милостивый, я предложил ей объясниться за ужином в «Приюте гурмана», в любой день по ее усмотрению (я не осмелился сказать: «Сегодня вечером»). Она сказала: «Завтра». Я ответил: «По понедельникам там закрыто, и по вторникам тоже». Тогда она сказала: «Сегодня вечером».
Я прибыл на пять минут раньше назначенного времени. Должен сказать, что мое настроение было неоднозначным. Дело в том, что в ожидании назначенного часа, уже приняв ванну, побрившись, смочив щеки лосьоном после бритья и облачившись в бежевый льняной костюм (а также изобразив честное и открытое выражение лица), я взял с полки, отчасти чтобы развлечься, отчасти чтобы упомянуть об этом в разговоре с Эглантиной, роскошный альбом цветных репродукций «Детали», который она подарила мне на Рождество. И сразу же обнаружил в нем почти точную копию Бальзамировщика, на картине Джованни Санти[113] «Страждущий Христос»: те же большие черные глаза, тот же сосредоточенный взгляд, тот же довольно длинный нос и тонкие губы. Только волосы у мсье Леонара были короче. И вдруг, собираясь перевернуть страницу, я обнаружил, что не могу этого сделать: страницы были склеены. Разъединить их никак не удавалось, поскольку между ними было раздавленное утиное яйцо, содержимое которого еще не засохло окончательно. Я тут же подумал об Эглантине. Должно быть, она рассматривала альбом, держа в руке яйцо, которое собиралась выпить сырым, и оно выскользнуло. Но почему она не вытащила его оттуда? Или это было сделано нарочно? Но чего ради? Какое-то послание? (Но что она этим хотела сказать? Я рассмотрел страницы, которые были испачканы, — это был сплошной текст без иллюстраций, и ничто не могло послужить каким-то знаком.) Итак, я отправился в ресторан в некоторой растерянности.
Я нашел место на террасе, что оказалось не так просто. Из-за жары все хотели сидеть именно здесь. Мне неожиданно удалось сесть за один из столиков только потому, что кто-то снял заказ в последний момент.
Едва усевшись, я с удивлением заметил под аркой садовой калитки высокий силуэт Мейнара. Весь в белом, очень эффектный, хотя с немного огрубевшим лицом, как у человека, слишком привыкшего к аперитивам, он приблизился к юному метрдотелю, который только что усадил меня за столик. Тот, сверившись со списком, указал ему на внутреннее помещение. Снаружи не было ни одного свободного места — Мейнару не так повезло, как мне. Он выглядел разочарованным, пытался спорить своим гулким голосом, но ему все же пришлось смириться с ситуацией, после того как он тщетно обшарил глазами столики на террасе, все занятые. Я уже заранее изобразил улыбку, но он меня не заметил. Однако ему все же удалось получить столик недалеко от входа, рядом с огромным букетом роз в напольной вазе. Со своего места я мог заметить, как он тут же обернулся к двери. Он вообще часто оборачивался — явно кого-то ждал. Но появление Эглантины помешало мне выяснить, кого именно.
На самом деле в течение получаса я смотрел только на нее, восхищаясь ее свежим цветом лица, слегка озабоченным взглядом прекрасных глаз, подкрашенных бледно-голубыми тенями, чувственными очертаниями губ, платьем с узором из настурций и вьюнков, под которым очерчивались ее небольшие груди — между ними раскачивался подаренный мной золотой скарабей, словно взбираясь вверх. А потом я уже ничего не видел, по той простой причине, что она ушла.
Однако началось все хорошо. Я заказал два бокала розового шампанского, которое она любила, она держалась очень доброжелательно, почти готова была обвинить себя в нашей недавней размолвке и даже выразила намерение окончательно и бесповоротно обосноваться у меня. Потом, после некоторого молчания, вызванного нахлынувшими на нас обоих эмоциями, я, чтобы сменить тему, имел несчастье рассказать ей о ночной сцене, которую наблюдал через окно ванной комнаты Бальзамировщика. Но Эглантину это ничуть не позабавило. И еще меньше ей понравилось, когда я спросил полушутливым тоном:
— А ты не хотела бы, чтобы я проделал с тобой то же самое?
К счастью, в этот момент к нам подошел официант и принялся рассказывать нам о сегодняшних блюдах, словно экскурсовод в залах Версаля — о богатстве отделки королевской спальни, не скупясь на всевозможные эпитеты превосходных степеней. Салат «Тысяча овощей», по его словам, был заправлен «нежнейшим муссом из розового редиса, похожим на сладкий крем»; телячье рагу под белым соусом было приготовлено из «нежнейших кусочков мяса молочных телят с отборных пастбищ мсье Монбазака в Вантеже» и на вкус было «в точности таким же, как готовила моя бабушка Жюльетт». Что касается вина, которое он порекомендовал бы к этим блюдам…
— …С учетом жары я предложил бы вам охлажденное сомюр-шампиньи, точнее, «Кюве де Фадетт» урожая 1999 года от мсье Ревьяна — этот сорт предоставит вам великолепную палитру ощущений, в которой преобладает фруктовый вкус и аромат пряностей.
К несчастью, среди закусок, которые принесла нам чуть позже юная официантка в черно-синем форменном платье с белым корсажем, оказались утиные яйца-пашот в бульоне с шафраном.
— Кстати, об утиных яйцах… — начал я.
Но я так и не закончил эту фразу — хотя она была довольно запутанной, Эглантине хватило минуты, чтобы понять, в чем дело, и почувствовать себя оскорбленной. Это ей очень не понравилось. Я пытался загладить свою промашку, но лишь сильнее усугублял ситуацию. Решив обратить все в шутку, я сказал что-то вроде:
— Ты всегда была восхитительно непредсказуемой, и я подумал, что ты таким образом хочешь сделать мне сюрприз… — И добавил: — Некоторые засушивают цветы между страниц, а ты — яйца…
— Ты прекрасно знаешь, что у меня сейчас хватает проблем, но выбираешь именно этот момент, чтобы обвинить меня в таких идиотских поступках! — возмущенно воскликнула она.
Это было уже не смешно! Должно быть, я затронул какую-то болезненную для Эглантины тему, сам не зная о том. И тогда — ах, как мы способны ошибаться! — меня осенило: раздавленное яйцо было для нее способом показать (сознательно или бессознательно?) свое желание стать матерью, о чем она много раз давала мне знать — разумеется, не настаивая и по большей части лишь намеками. Итак, подбодрив себя сомюр-шампиньи мсье Ревьяна (который вполне оправдывал свою фамилию),[114] я решил продемонстрировать абсолютную искренность и заговорил с Эглантиной (в достаточно нелепых выражениях, я это признаю) о ее «воистину устрашающей жажде материнства». Сперва она недоверчиво взглянула на меня, потом я увидел, как ее глаза наполняются слезами. Она схватила свою сумочку, поднялась, прошла через террасу и сад и мгновенно растворилась в сумерках на бульваре Вобан.
Должен признаться, я даже не пытался ее догнать. Мне неудобно было это сделать на глазах у всех присутствующих, наблюдавших за нами, и к тому же в этот момент официантка принесла другие заказанные нами блюда. Я решил сделать вид, что моя спутница просто вышла купить сигарет, и не стал говорить официантке, чтобы она убрала вторую тарелку, — лишь попросил, чтобы отменили заказ на атлантических крабов с рисом, сваренным на молоке, окруженных ломтиками репы, которых Эглантина заказала в качестве основного блюда.
Я с большим аппетитом съел свою порцию жареных устриц, а потом, не ослабляя темпа, пресловутые утиные яйца с гарниром из спаржи. Без особого труда я заставил себя думать о других вещах, а когда мои мысли случайно вновь вернулись к Эглантине, я почувствовал, что все больше и больше устаю от ее капризов и смен настроения; я находил ее уже не такой умной, как раньше, и одно лишь представление о ней как о возможной матери вызвало у меня ощущение, похожее на тошноту.
Ожидая свое основное блюдо, я решил не оставаться за столом, делая вид, будто рассеянно прислушиваюсь к разговорам окружающих (такой вид часто бывает у людей, обедающих в одиночестве), и направился в туалет. Проходя мимо Мейнара, я увидел, что его сотрапезник(ца) еще не прибыл(а). Официант только что поставил перед ним полный бокал виски, заменив им пустой. Сам же он говорил в мобильный телефон, напористо и довольно громко, как человек, наткнувшийся на автоответчик:
— …Это опять я, это по-прежнему я или, точнее, моя тень — ибо что я без тебя?
