Жан Каррьер - Ястреб из Маё
— Чего? — опешив, переспросил Рейлан.
Почтальон повторил отчетливо и со значением:
— Говорю тебе: ты тоже живешь на берегу реки.
Рейлан пристально глядел на Делёза, который был явно доволен произведенным впечатлением.
— Ты что, издеваешься надо мной?
— Ни над кем я не издеваюсь. Ты знаешь, ведь мой отец служил во флоракской мэрии.
— Ну и что?
— Он составлял опись угодий. Отыскивая номер одного земельного участка, он наткнулся на твою ферму. Маё — было написано в реестре: ущелье Маё. А над твоим домом на карте было еще одно слово. Знаешь, как называется в этом месте гора?
Почтальон забросил леску в воду, раздался легкий всплеск.
— Гора называется Эквалетт; оказывается, это от латинского, как и Эгуал, и значит: «водная».
— Водная?
— Да, водная, такая, где есть вода. Ведь источник-то вытекает из-под земли. В старину знали, что говорили: если они назвали гору Эквалетт, это не просто так, за здорово живешь. Я уверен, что под твоей фермой полно воды. Надо только ее найти.
Эквалетт. Полно воды под фермой. Найти ее. Рейлан глядел вниз на ровные грядки, овощи словно поддразнивали его.
Воображение рисовало ему цветы и зелень; в один миг перед ним предстал своего рода оазис, вроде того, который он видел на картинке, листая в детстве старую Библию отца.
— Я бы на твоем месте не колебался. Вместо того чтобы надрываться, таская вверх воду, я раздобыл бы ее из-под самого дома. Проще простого.
— Но ведь источник-то иссяк!
— В том-то и дело, что источник и гора — разные вещи; представь себе, даже когда все вокруг сухо, там, внизу, всегда есть вода. Доказательство — Комбебель: там под ногами гранит, а поток никогда не пересыхает. Погляди вон туда, как он течет среди тополей, видишь? А вся западная сторона — это известняк, ну просто кусок сыра! Тебе надо искать прямо напротив, в восточной скале — в граните, это уж точно, ты найдешь воду. Верняк. Ведь все заброшенные шахты со временем заполняются водой.
Рейлан вспомнил, что действительно, когда он работал в молодежном отряде в Виллемане, он случайно набрел в долине Бонер на старую штольню, где бетонные стояки, все в пятнах мазута, и ржавеющая лебедка были залиты водой; опрокинутая вагонетка валялась в зарослях дрока, еще усиливая и без того жутковатое впечатление от этого места, словно в панике покинутого некогда людьми. Зияющее в горе отверстие, доверху наполненное черной ледяной водой, вызывало в воображении страшные картины: представлялись таинственные промозглые подземелья, погруженные в извечную тьму и холод. Заброшенная шахта, подобно всякому запретному месту, обладала какой-то зловещей притягательной силой: дровосеки, которых направляли в ее окрестности, неизменно останавливались над ямой, стараясь проникнуть взглядом за сине-зеленую поверхность этой пучины, которую — несмотря на то, что вода была чистой, — лучи света, казалось, пронизывали с отвращением.
Вспомнил он и колодцы, которые принимался, бывало, копать отец, но вскоре, разуверившись, по своему обыкновению, бросал.
— А как ты думаешь, подземная вода залегает очень глубоко?
— Я не ведун и не водяной, но могу тебя заверить: если бы я жил там, наверху, у меня в домишке давно текла бы вода.
Вода в Маё. Эти слова звучали как заклинание; подобная возможность невесть когда отошла в область утопий, чтобы не сказать, сверхъестественных чудес, таких, которые никто уже не принимает всерьез, как не надеются крупно выиграть в национальной лотерее или найти клад, — эти воображаемые блага намного превосходили пределы реально осуществимого. Чтобы из крана потекла вода, которую не надо экономить, проточная, свежая, живая вода, а не застоявшаяся, тяжелая, мутная вода из цистерны, — это казалось столь же невероятным, как воскрешение из мертвых. Вот почему великан так пристально всматривался в своего собеседника, ловя в его лице малейший признак насмешки или издевательства; но нет, вне всякого сомнения, почтальон говорил совершенно серьезно.
— Подохнуть от жажды, сидя на водокачке, ну и люди! Я на твоем месте ни минуты бы не колебался: чем ты рискуешь?
На мэрии в Сен-Жюльене часы пробили шесть. Бросив последний, исполненный зависти взгляд на грядки почтальона, Рейлан взялся за оглобли тачки, и мужчины расстались.
— Когда найдешь воду, пригласи меня выпить кувшинчик! — прокричал вслед Делёз.
На дороге появились первые машины.
Рейлан, толкая в гору свою тачку, ощущал странное брожение во всем теле, бочка уже не казалась ему такой тяжелой, как до остановки на мосту: он думал о грядках с овощами. Но было кое-что и еще. Трудно передаваемое словами. Сердце у него сладко защемило, как в детстве от радостного предвкушения каникул или похода в лес. В охватившем его лихорадочном запале он потерял представление о времени и пространстве и опомнился только на самой вершине холма, иными словами: почти дома, проделав весь путь словно во власти каких-то чар.
На сероватом небе заиграли ярко-оранжевые пятна, и в этот момент из пепла за горизонтом, как чудовищная планета, рожденная землей и еще сохранившая земное тепло, появился раскаленный докрасна диск солнца, сразу же начавшего припекать. Горизонт, где за все эти дни скопились целые горы пепла, представлялся как бы огромным вместилищем жара, готового воспламенить гигантскую чашу желтоватого плоскогорья.
Прилетели вороны, нахальные, неопрятные, и уселись на каштаны за фермой. Рейлан насторожился: ни одного ястреба в поле зрения. С самого отъезда в Марвежоль у него не было времени на эти глупости — стрельбу из плохого ружья по недосягаемой цели. Теперь у него появились другие заботы: трудную задачу предстояло ему решить — проникнуть в сердце гор, но об этом он пока никому не скажет ни слова. Эквалетт. Проточная вода; фрукты, овощи, яйца, домашний скот.
Он заранее горделиво смаковал свою тайную, одинокую победу.
Услышав его шаги, Мари вышла на порог; у нее были красные опухшие глаза, следы то ли бессонной ночи, то ли слез.
— Ты мог бы меня предупредить, что не придешь ночевать… — Она вдруг озадаченно умолкла. — Но ты совсем взмок, бедняжка ты мой! Иди скорей переоденься, а то еще схватишь простуду… Проклятая ферма в могилу вгонит и тебя и меня, это уж точно!
Он спокойно опустил на землю оглобли тачки, потом не свойственным ему повелительным жестом заставил жену замолчать.
— А если мне любо надрываться, это уж как сам желаю…
Он поднял бочку и отнес ее в кухню, где поставил на два сдвинутых стула, потом распрямился, красный от натуги, и, еле переводя дух, сказал:
— Лишь бы ты ни в чем не нуждалась и имела каждое утро бочку свежей воды под рукой.
Он вышел, а она ошеломленно смотрела ему вслед: одиннадцать с половиной тысяч франков она должна растянуть до сбора урожая и пятьдесят литров воды в день на все домашние нужды — и у него хватает наглости говорить, что она ни в чем не нуждается! Неужели ничто на свете не пробьет этого дикого упрямства, не поколеблет его заблуждений?
Она села за стол и стала чистить горох — разумеется, из отцовского огорода, — недоумевая, откуда у ее мужа такая самоуверенность. Какое новое безумство таится за ней? Какое еще дурацкое предприятие он затеял? Абель внушал ей страх, не то, чтобы она боялась побоев, пинков или чего-нибудь в этом роде. Конечно, если он вспылит, с ним лучше не связываться, но она не сомневалась, что внутреннее благородство не позволит ему перейти известные границы. Нет, опасения ее были куда серьезнее. Она боялась, что он сходит с ума.
Сорок восемь часов спустя, рано утром, глухой взрыв потряс землю, эхом отдаваясь в окрестных горах: то Рейлан пытался пробить шахту.
6
— Зачем тебе столько пороха?
Остолбенев от удивления (надо же — Рейлан скупил у нее весь запас пороха), старуха из Феррьера, вот уже полвека принимавшая от местных жителей налоги и снабжавшая их заодно патронами, порохом, а при надобности — табаком и сигаретами, которые кое-как были напиханы в ее кухонном шкафу, смотрела на него сквозь блестящие стекла круглых очков: усики в уголках губ делали ее похожей на рыбу-кота, а в желтом одутловатом лице было нечто восточно-купеческое: мальчишками они приписывали это многолетней ее привычке торговать из-под полы.
Рейлан, не отвечая, выложил на клеенку две с половиной тысячи франков (сегодня ночью он стянул их из копилки). Двадцать пять фунтовых пакетов черного пороха — хватит на первое время, чтобы растрясти скалу, и будет стоить куда дешевле динамита, который, конечно, действеннее, но зато непомерно дорог, на него еще надо и разрешение получить, и шнур прикупить, а черный порох достаточно насыпать в кулек да скрутить штопором фитиль из газеты; само собой, приходится отбегать, но все получается прекрасно, он уже попробовал утром, использовав порох, оставшийся от стрельбы по ястребам и воронам. Взрыв получился глухой, ленивый, облако дыма поднялось, распространяя запах селитры, исконный запах сражения и развороченной земли еще долго стоял над раздробленной скалой, и свежие трещины в ней словно говорили о немых, устрашающих, невыразимых страданиях. Кирка и лом не заржавеют теперь там, в буковой роще, метров на пятьсот — шестьсот выше Маё, где мшистая почва и голубой подлесок свидетельствовали о тайном источнике влаги. Не считая тяжкой обузы, доставки воды, что будет отнимать у него каждое утро два часа, — но такова была цена победы, — он сможет, по крайней мере, до жатвы, целиком посвятить себя этой задаче, которая подрывала его силы почти так же, как он собирался подорвать гору.
