Алексей Слаповский - Пересуд
Процесс начинается.
Обвинитель говорит, что так называемая Сталинская конституция была ширмой, никто ею не руководствовался, возникло тотальное двоедушие и презрение к законам, продолжающееся по сей день.
Защитник возражает, что это была самая демократичная конституция в мире, гарантировавшая свободу слова, собраний, печати, шествий, демонстраций, неприкосновенность жилища, тайну переписки.
Обвинитель высказывает предположение, что защитник сошел с ума, если считает, будто это действительно гарантировалось: в том-то и дело, что государство, как банк-банкрот, готово было выдать любые гарантии, зная, что обеспечения все равно нет и не будет, пообещать миллион или рубль при пустой кассе — одинаково, и это практикуется по сей день.
Защитник спокойно отвечает, что это неправда; характерно при этом, что обвинитель замалчивает гениальные достижения, закрепленные в конституции, как то — уничтожение классов.
Обвинитель гневно протестует: это на самом деле была замена классов единой массой государственных рабов — пролетариат получил трудовые книжки и прописку, крестьянство прикрепили к земле и лишили паспортов, интеллигенцию лишили права свободного выбора работы и места жительства, всех сделали данниками государства, постоянно чувствующими себя виноватыми перед ним и обязанным ему, что продолжается и по сей день.
Тут Ваня вмешивается и замечает, что защита перешла в нападение, а обвинитель защищается. Прошу конкретнее, говорит он обвинителю.
Обвинитель обвиняет в развязывании так называемой Финской войны.
Защитник объясняет это необходимостью укрепить границы.
Обвинитель обвиняет в плохой подготовке к Отечественной войне.
Защитник объясняет это малым временем для подготовки.
Обвинитель обвиняет в том, что миллионы советских солдат погибли и попали в плен в первые же дни войны.
Защитник объясняет, что, следуя доктрине войны на чужой территории, наши полководцы стремились не защищаться, а перехватить инициативу, они бросились вперед и чересчур увлеклись наступлением.
Обвинитель обвиняет, что миллионы наших военнопленных после победы попали из немецких в наши лагеря.
Защитник объясняет, что они были деморализованы и требовалось время для восстановления в них советского духа.
Обвинитель обвиняет, что из-за многочисленных ошибок, промашек, волюнтаристских решений Сталина, война велась числом, а не умением, отчего советских солдат полегло намного больше, чем всех остальных.
Защитник объясняет, что, если бы не гениальные решения Сталина, фашисты вообще могли бы дойти до Урала и дальше.
Обвинитель обвиняет.
Защитник защищает.
Ваня прерывает эти прения и вызывает свидетелей.
Один за другим проходят люди, пострадавшие от репрессий, лжи, лицемерия, унижения из-за того, что не чувствовали свою жизнь своей.
Защитник говорит, что это все люди обиженные и, к тому же, эгоисты, ставящие личные интересы выше общественных. И просит вызвать своих свидетелей.
Ваня разрешает.
Свидетели защиты показывают боевые и трудовые ордена, грамоты, называют Сталина отцом родным и признаются, что, не будь его, все они имели бы один-единственный шанс — остаться темными недоумками, не понимающими цели в жизни.
Защитник подхватывает: у всех великих людей бывают ошибки — мы за это будем судить?
— Вот! — кричит Ваня. — Вот что главное! Не великий — и не ошибки! Я вообще бы запретил слово «великий», — добавляет он. — По отношению ко всему — к государству, спортсменам, ученым, художникам, писателям. Хватит уже! Замечательный — в лучшем случае.
— Надо направить ультиматум королеве Великобритании, пусть переименует страну, — комментирует Сталин.
В зале слышен тихий смех.
— Я вам слова не давал! — одергивает Ваня. — Ладно, великих людей еще можно оставить. Но страны — нет! Это несправедливо! Или уж тогда государство Науру, где десять тысяч человек, пусть тоже называет себя великой!
— Нам нужна великая Россия, — напоминает Сталин.
— А! И Столыпин вам пригодился! Не только его вагоны, хотя это не его вагоны. А я вам скажу: нам не нужна великая Россия!
Зал недоброжелательно ахает.
— Да! — выкрикивает Ваня. — И великая Америка не нужна! И великий Иран, Китай и все прочие великие — не нужны! Нам нужна нормальная Россия, нормальные страны, нормальный мир!
Это получается эффектно. Ваня ждет аплодисментов.
Их нет.
Он продолжает:
— Но дело не в этом. Странная штука история, какую страну отдельно ни возьми: славные победы и свершения. А посмотреть в целом на историю мира: преступления, кровь и предательства. А если и проявляется что-то человеческое, то не благодаря, а вопреки войнам! Потому что человек в любом окопе умудряется соорудить себе временный дом! И не надо говорить, что цивилизации развивается из-за войн — то есть всякие технические усовершенствования и тому подобное. Неужели они для труда не развились бы?
Сталин зевает.
Да и в зале заскучали все, включая свидетелей с обеих сторон.
— К делу! — спешит Ваня. — К конкретному делу. Подсудимый в прошлый раз обхитрил меня. Будто бы он старался для государства. Вопрос — какой ценой? И для государства ли? Да, он построил империю! Громадную, хоть и гнилую во многих местах. Зачем? Да все просто! — смеется Ваня. — Этот человек всегда видел себя императором, а как им быть без империи? Вот он ее и строил! Как постамент себе! Чем выше постамент — тем выше памятник! Нам говорят: он великий государственный деятель, который был, увы, злодеем! Нет! В этом и подмена! Он великий злодей, который стал государственным деятелем! Ох уж эта объективность! Неоднозначная фигура! Да однозначно все! Гитлер — преступник? Преступник! И его повесили бы, если б жив остался! Вот я и требую — признать Сталина-Джугашвили Иосифа Виссарионовича преступником в первую очередь! Преступником, повинным в геноциде собственного народа — ведь неслыханное дело, господа присяжные! — обращается Ваня к неизвестно откуда взявшимся присяжным за барьерчиком. — А Пол Пот и другие красавцы, что пошли за ним, они только пример брали — и обязательно, заметьте, во имя коммунистического будущего! Во имя равенства! Лучший и самый дешевый уравнитель тот же Пол Пот придумал: мотыгу! А у нас уравнивали пулей, ссылкой, тюрьмой, пропиской, всеобщим тайным голосованием, которое ни для кого не было тайной!
— Вы кончили? — скучным голосом перебивает защитник.
— Молчать! Я тут судья!
— А, ну да. Просто вы общеизвестные и банальные вещи говорите, а люди обедать хотят.
— Успеют! Главное, в чем я обвиняю Сталина, самое страшное его преступление: он отменил мораль человеческую и ввел мораль партийную! То есть групповую, бандитскую, инквизиторскую, если хотите, где членам ордена можно все, а остальным — ничего!
— Опять меня в масонстве обвиняют, — кривится Сталин.
— Я обвиняю! — голос Вани зазвенел. — Я обвиняю в том, что Сталин развратил народ! Ты запутал всех— и все перестали понимать, что хорошо, а что плохо! Ты приучил всех врать, жульничать, скрывать, хитрить, обманывать, целая нация при тебе прошла естественный отбор и выжили те, кто лучше умел врать, лицемерить и жульничать! Ты разрешил своему ордену скотство, разрешил безнаказанно убивать — как разрешали Гитлер, Чингисхан, Тамерлан, Александр Македонский, Иван Грозный, Петр Первый, Наполеон и прочие развратители человечества, которым благодарное развращенное человечество ставит памятники на крови убиенных братьев по разуму! И пока не будет первым словом каждого такого памятника слово «тиран» или «убийца», не поумнеет человечество! — Ваня уже не стесняется пафоса и громких слов, потому что — от сердца. — Ты лишил общество шанса стать обществом — и оно не скоро еще им станет, ты лишил людей потребности задавать вопросы, а за государством оставил право либо не отвечать, либо, в лучшем случае, констатировать факты! Вот я спрошу тебя, что стало с той баржей, где были заключенные, — с той баржей возле Курил, которую отнесло на юг, она получила пробоину, японские рыбаки хотели помочь ей, полторы тысячи заключенных там было, полторы тысячи душ в этой барже, что стало с ней?
— Она утонула, — пожал плечами Сталин.
— Прошу слова! — поднимается обвинитель. — Господин… э…
— Елшин. Ваня. Иван.
— Господин Ваня, во-первых, перестаньте называть пожилого человека на ты, во-вторых, не затягивайте процесс, в-третьих, прекратите все валить на одного.
— Минутку! Но вы же за меня! Вы обвинитель!
— Я — за соблюдение процедуры и закона! — металлически отвечает обвинитель и садится.
Присяжные дружно хлопают.
— Хорошо. Итак: я формулирую вину обвиняемого. Мания величия, садизм, конспирологические наклонности…
— Это личные качества! — в один голос кричат обвинитель и защитник.
