Марина Юденич - Ящик Пандоры
Тот, кто сравнил погоню с ожиданием, не смог понять главной разницы двух этих человеческих состояний. Потому что в противовес погоне ожидание, даже самое счастливое и увенчавшееся в итоге своем некой великой радостью, это всегда медленное умирание, ибо в момент ожидания человеческое существо не подчинено обычному размеренному ходу времени. Напряженное сверх всякой меры, оно способно в эти тягостные минуты (а минуты ожидания всегда тягостны) переступить невидимый и обычно недоступный смертным барьер и вторгнуться в иное измерение. Там же своим постоянным завороженным, прикованным к ровному течению вечного потока вниманием, беспрестанным, доводящим до безумия счетом секунд и малых долей их простой человек способен нарушить собственное временное пространство. Тем самым он может либо сократить отмеренный ему Всевышним срок на этой земле, либо, напротив, непозволительно растянуть его, превратив свою жизнь в обременительное, тяжкое занятие. Разве не замечали вы, как стремительно старятся застывшие в ожидании женщины?
А как изломаны души людей, посвятивших долгие годы ожиданию чего-либо? Нет и еще раз — нет! Ожидание не только тягостное, но и смертельно опасное для простого смертного занятие, ибо, как правило, оно подводит его очень близко к той грани, где граница двух миров становится особенно зыбкой и легко преодолимой, а это испытание уже из категории тех, что по плечу далеко не каждому живущему на земле.
Но как бы там ни было на самом деле, поздним зимним вечером, почти ночью, Татьяна Фролова оказалась на опасном краю страшной бездны предстоящего ей ожидания. Оно отделяло ее от встречи, которая, в том Татьяна была уверена абсолютно, все решит в ее жизни окончательно и бесповоротно.
Ночь могла погасить изрядную долю неизбежного мытарства, и Татьяна не преминула воспользоваться этим спасительным обстоятельством, проглотив сразу несколько таблеток сильнодействующего снотворного, перед тем как улечься в постель. В сон, глубокий и беспросветный, как самый бездонный, похожий на саму смерть омут, она провалилась мгновенно и проспала долго, почти до обеда, не просыпаясь и не видя снов. За то была наказана она болезненным пробуждением, тяжелой, словно налитой свинцом годовой, странным ощущением пребывания одновременно в двух измерениях (все еще во сне и уже вроде бы наяву), болезненной неподвижностью мышц и суставов — еловом, всеми «прелестями», которые ожидают поутру человека, накануне прибегнувшего к сильным алкогольным или психотропным средствам. Омут словно пытался для начала просто удержать ее в своих холодных объятиях, позволяя некоторое время оставаться на плаву, ощущая себя живой и способной действовать, а уж потом, не спеша и не привлекая ее вялого, все еще спутанного дремой внимания, медленно парализовать волю и затянуть обратно, в темные свои глубины, чтобы уже навсегда, навечно сомкнуть их свинцовую толщу над ее несчастной головой. Такое было у Таньки ощущение, и только обжигающий контрастный душ и две чашки крепчайшего черного кофе более или менее вернули ее в реальный мир.
Убито было тем не менее изрядное количество времени, давно перевалившего за полдень, и, стало быть, ждать осталось чуть более семи часов: ее первая консультация была назначена на восемь вечера.
Семь часов — это тоже целая бездна, и нет никакого облегчения оттого, что она значительно уже, чем была накануне, ибо ожидание на протяжении семи часов также могло коварно затянуть ее в приграничную полосу двух миров, а там… Кто же ведает, какие дела вершатся в той туманной, почти всегда сокрытой от человеческого восприятия приграничной полосе, но извечный страх перед ней упорно наводит на мысль, что не слишком приятные и полезные для простого смертного.
Впрочем, днем ожидание, если оно, разумеется, не приковывает свою жертву к одному месту, скажем, к телефону, что в современной модификации пытки ожиданием используется очень часто, можно разнообразить множеством действий. Танька, к примеру, решила отправиться в косметический салон и парикмахерскую, чтобы встретить первого своего, и очевидно, что судьбоносного, клиента во всей блистательной красе. Это было не такой уж плохой идеей, по крайней мере ей удалось отщипнуть от бездны целых четыре с половиной часа: салон она покидала в половине шестого вечера, когда на улице стало уже совсем темно, отчего вечер казался поздним, и был момент, когда Таньке пригрезилось, что она едва ли не опаздывает на встречу. Ей стоило определенного труда погасить внезапный внутренний порыв: немедленно вскочить в машину и стремглав мчаться на Бульварное кольцо, отчаянно преодолевая все дорожные проблемы, обычные для Москвы в это время суток.
Два часа ожидания в огромной квартире измотают ее пуще всех пережитых уже минут опасного балансирования над бездной, и она решила не обрекать себя на эту дополнительную пытку, еще не представляя даже, каким кошмаром на самом деле обернутся для нее ближайшие часы.
Из сияющих дверей салона Танька вышла не спеша, движения ее были размеренными, походка — плавной. Глядя со стороны, никто и никогда не догадался бы, какие страсти пылают сейчас в душе этой моложавой, отменно ухоженной блондинки в дорогом серебристом пальто, подбитом бесценным мехом шиншиллы. Дама производила впечатление существа, бесстрастного, холодного, ленивого, но, бесспорно, изящного и исполненного несколько показной, не совсем природной грации, что, впрочем, совсем ее не портило.
Медленно приблизилась она к своей машине. Еще некоторое время было потрачено на то, чтобы отыскать связку ключей в глубинах изящной серебристо- серой, в тон пальто, сумки. Наконец брелок был найден, машина открыта, и дама торжественно водрузилась на водительское место и повернула ключ зажигания: машина тотчас отозвалась мерным, еле слышным урчанием двигателя, однако с места не сдвинулась.
Танька сидела за рулем своего замечательного во всех отношениях новенького спортивного «ягуара» последней модели, ставшего одним из первых и, увы, последних крупных подарков Подгорного; слушала грустную мелодию, которую кто-то надрывно вытягивал из простуженного саксофона; наслаждалась расслабляющим удобством кожаного кресла; с удовольствием поглаживала ладонями лаковую поверхность пижонистого деревянного руля, но в путь не спешила.
Ей вдруг захотелось хотя бы издалека увидеть Ванду. Желание было отнюдь не праздным капризом: по существу, уже очень скоро, всего-то через пару часов, ей предстояло впервые выступить в ее роли, не в качестве дублерши и не девочкой на подхвате, нет — роль предстояло сыграть самостоятельно, полностью, от начала до конца и, как говорят в театре и на стадионе, в основном составе. Перед таким испытанием вполне объяснимо было желание увидеть оригинал. Однако Татьяне не было известно наверняка, где именно сейчас находится Ванда — а та могла находиться где угодно, — посему искать ее по городу было занятием совершенно зряшным. Отчетливо понимая это, Танька решила все же позволить себе одну лишь попытку — она решила доехать до дома Ванды, благо это было совсем недалеко от салона, сделать круг по двору, взглянуть на стоянку — нет ли там машины, посмотреть на окна — горит ли в них свет, и… И, собственно, все. Рассчитывать на то, что именно в тот момент, когда Танька на своем роскошном «ягуаре» будет кружить по заснеженному пространству двора, Ванда подъедет к дому, будет ставить машину на стоянку, неспешно и величаво, как всегда, прошествует к подъезду, иными словами, окажет Таньке такую неоценимую услугу, исполнив, как в сказке, известное пожелание: «Стань передо мной, как лист перед травой!» — никак не приходилось. Но в конце концов, попытка была действительно не пыткой, а, напротив, неким противоядием против непрекращающихся мучений ожидания, которые с разной силой, но беспрестанно терзали Таньку, начиная со вчерашнего вечера.
«Ягуар» аккуратно вырулил со стоянки и не спеша покатил по пустынной довольно улице, однако уже через несколько минут влился в плотную массу машин, вынужденно ползущих по забитому полотну неширокой набережной, отчего их поблескивающие в рваном свете фонарей и реклам крыши казались чешуей, сплошь покрывающей хвост гигантского дракона, медленно скользящего вдоль гранитного парапета набережной вслед за скрывающимся где-то в искрящейся снежной дали туловищем.
Ровно через полтора часа, то есть за полчаса до назначенной встречи, она оставила свой запорошенный снегом и изрядно забрызганный едкой соленой кашицей московских дорог «ягуар» на большой платной стоянке у метро. И пешком поспешила к старинному дому на бульваре, который даже в сплошном снежном мареве ярко и нарядно сиял над белым кружевом запорошенных деревьев, подсвеченный невидимыми мощными огнями, как требовали того новые московские традиции.
Снег между тем валил с неба так, словно кто-то там развязал гигантский мешок, вмещавший в себя весь снежный запас на эту зиму, а потом, случайно или намеренно, опрокинул его над Москвой.
