Александр Иличевский - Дом в Мещере
Тут думать в одиночку было бесполезно.
И все-таки подумав, ринулся к Наташе.
Так, мол, и так, работы не найдется? Мол: сиднем засиделся, жажда появилась, чтоб делать что-то, кисну, понимаешь?
Она, конечно, удивилась тут же.
– Ты, – говорит, – ко мне в бюро на постоянку хочешь?..
Тут снова я задумался. Понятно, выход здесь один – стать санитаром или на кухне на раздаче подвизаться на ежедневные разносы завтраков-обедов. Но кто меня возьмет на эту должность?
И я застыл в приемной на диване. Стал думать, думать, думать – все впустую.
Вошел Кортез, не покосившись даже.
Спросил Наташу с ходу строго:
– Что он здесь делает, мерзавец?
Наташа: то и то, работать очень хочет. Кортез взял почту молча и исчез. Потом вдруг снова возникает.
– Ну-ну, так в чем же дело?
Я повторяюсь вкратце.
– Ага, понятно. И похвально даже. Что ж, я подумаю об этом позже.
И вроде бы все. Но сразу приветливость его мне показалась не то чтоб подозрительной, да как-то слишком на руку, чтоб оказаться правдой.
«Ну, как бы ни было, а если честно, то мне на риск теперь уж наплевать, посмотрим, в чем там дело», – я рассудил, к Стефанову вернувшись…
На следующий день после обеда к нам впопыхах влетает вдруг Наташа и говорит:
– Пойдем, зовет явиться.
Ну что ж, явиться так явиться, хотя, признаться, я не ожидал такого скорого оборота дела.
Приходим. Дверь кабинетная открыта, Кортеза нет как нет. Мы ждем. Беседуем о чем-то. Заходит ненадолго Катя.
Кортеза нет и нет. Вдвоем мы ждем уж третий час, теперь втроем болтаем.
Наташа отправляется Кортеза поискать и не находит.
(Пока Наташи не было, мне Катя на ухо шепнула: «Ты что задумал?». Я – молчок: «Так, ерунда, хочу размяться». Помолчала. Потом сердито глянула и говорит: «Предупреждаю. Что б ты ни задумал, помни… В общем, прошу тебя, будь осторожен, ладно?»
Я улыбнулся тихо про себя, но виду не подал. Она еще тревожней посмотрела. Вышла.)
Итак, мы продолжаем ждать в приемной. Я скис и думаю: когда же?
Чтобы развеяться, Наташа сыграть в рэндзю со скуки предлагает.
Играем. 5:0 – в мою пока что пользу.
Заходит Воронов. В руках – бумаги, и он поверх бумаг, как новый заголовок, нас пробегает взглядом. Исчезает.
Является вразвалочку кудрявый наш водитель. Садится, пялится, пыхтит и глушит чай.
Наташа нервничает, косясь на этого громилу.
И наконец он спрашивает:
– Эва, кореш, ты чо здесь делаешь, кантуешь потихоньку?
Я:
– А что такое?
Наташа:
– Ну ладно, ладно, ты, Петухов, кончай… Давай-ка вон отсюда поздорову. Он здесь по личному распоряженью.
Водила-олух недоверчиво икает и удаляется, смутившись.
Счет: девять – ноль. Наташа чуть не плачет.
Заходит Крахтенгольц и смотрит рикошетом. Садится подле.
Я встаю и собираюсь выйти, в дверях столкнувшись вдруг с Кортезом. Кортез нам машет всем рукой и приглашает. Мы проникаем в кабинет. «Ну наконец-то…»
Наташа и заведующая садятся, я же, замешкавшись, вдруг застываю… Я вижу у Кортеза на столе макет громадный нашего хозяйства со всем устройством территории, с шлюзами охраны и подъездом… Макет, безумно точный, филигранный, стоит, как торт, размером с будку, и за ним Кортеза нам почти не видно, пока он возится с плащом и катит кресло, чтоб видеть нас, на середину.
Из Дома вынут ломтик, и в разрезе я вижу все – все планы этажей, подсобки, комнаты, ходы и переходы, три ярусных кольца системы коридоров и в центре зимний сад…
Я так был впечатлен, что сел не сразу – когда Кортез уже гремел с довольным видом:
– Вы согласитесь, грандиозно!
– Да уж, ничего себе…
– Привез вчера мой архитектор: говорит – подарок, поскольку в мастерской уже нет места… Потом мы установим его в холле.
Кортез еще раз по-хозяйски оглядел картонно-гипсовую выдумку и переменил выражение на деловое: перестал лыбиться, как ушибленный уж. Обычно такой переход означал, что речь его сейчас наполнится изощренной ломаностью, которая неизбежно у него возникала при служебном изъясненье по-русски.
– Так вот, для что я вас позвал. Вчера вы сделали известным, что хотите блеснуть нам общественной нагрузкой. Я подумал, чем вы можете быть нужны. Вы станете смотрителем Сада, – Кортез, с вновь мелькнувшим удовольствием, провел рукой вдоль разреза макета вверх. – Вы будете, так выразить, егерем, главным смотрящим этого чуда растений. Мы откроем их для всеобщего гуляния и пребывания. Пусть каждый сможет насладиться отдыхом там. Его восхищающим уютом, целой тишиной, птицами, негой прогулок, краской заката, воздухоносными сообщениями… Согласитесь, чрезвычайная идея. Мы превратим то, что было раньше можно только на внешнее обозренье, в общий внутренний достаток. Вы выучите все редчайшие растения, которые в нем произрастают, и будете устраивать ознакомительные путешествия. Вам нравится? Но путешествия надо проводить только по строгому маршруту, чтоб не заплутать. И вы будете следить там по порядку и за дисциплиной. Нельзя допустить этих сюда-туда хождений. Наш Сад будет работать с девяти утра и до заката. С наступлением темноты там никто не может находиться. И за этим будете следить. Вы также будете помогать нам при регулярных досмотрах. Раз за месяц. Ничего серьезно – легкая работа. Соглашайтесь.
Я кивнул.
Вслед за мной кивнула Крахтенгольц, а Наташа посмотрела на меня с трудно скрываемым ужасом.
Итак, я – егерь.
Теперь часто по утрам меня ласково будит Стефанов словами:
– Вставайте, Лесник, дрозды уже спели!
Завтракаю нынче я всегда в Саду – мне туда приносят, потому что не успеваю: очередь с утра и раньше толпится у входа, а прежде чем впустить, нужно еще на экскурсии их разделить, составить списки. Не разделишь – перессорятся, поднимут гвалт – и ни с места. А делить по пятнадцать душ надо потому, что всем скопом идти невозможно – управляемость, столь важная на горных высотных тропах, снижается, да и мостики веревочные – не бетонные все же.
Мероприятие это, конечно, хлопотное – разделение: пациенты рвутся в Сад, как на праздник свободы, и сдержать их вначале для записи трудно. Запись же поименная для меня важное очень дело. Главное. Я ее специально придумал, хотя подумать: какая в ней нужда? Когда вписываю человека из очереди в лист, то смотрю на него какое-то время. Секунду, а может и миг, морганье. Поочередность получше, чем глядеть вразнобой на лица, когда экскурсия гурьбой стоит. На кого посмотришь дважды, а кого невзначай пропустишь. К тому же я, наверное, неинтересно по ботанике рассказываю, не научился еще увлекательности, потому что многие постоянно отворачиваются, отходят, все норовя на разные стороны отвлечься, а некоторых – тех, что на колясках-каталках – и вовсе за остальными не видно.
И вот, выписав-вписав их всех и с удовольствием вглядевшись, я веду первую группу в свои владения. Переходим вступительный мостик и останавливаемся на первой площадке – для ежедневного инструктажа. (Хозплощадка эта – мой, так сказать, омшаник, здесь я ульи порожние про запас колода к колоде держу, на случай ежели рой где вдруг отроится, и прочую садовую утварь.)
Многие, понятно, давно выучили все до буковки, но предписанье техбеза кровь из носу обязывает повторять всякий раз по новой, да и новенькие могут в группе случиться, а им пока невдомек подробности самоспаса.
Напоследок я наскоро объясняю, как вести себя, если мост висячий начнет волной изгибаться: не нервничать, а спокойно ногами, наподобие пляса, стараться подавить резонанс качания… Наконец отходим. Группа заботится друг о дружке: кто еще на своих, катит соседу коляску или ставит плечо ковыляге; а когда по мосткам, делают сиденье руками и несут с костылями до твердой земли. Тихо-медленно, но спешить нам некуда – и, восхищенно озираясь вокруг, мы идем потихоньку в дальнейшее.
После возвращаемся, и я телепаю со следующей группой обратно, а уже впечатленные выбирают из числа своего дежурных и посылают за судками с обедом для тех, кто стоит в ожиданье у входа.
Постепенно я во вкус вошел. Чтоб себе самому россказнями не наскучить, придумал совершать попеременно-тематические, а не заунывно-обзорные походы. Попросил Наташу послать в Москву к главному садовнику за атласом, где гербарий с описаниями. Ну а после, когда дендрарий весь поперек-наискось изучил по составу, проложил и примерно вызубрил, нанеся на копии карты, 367 маршрутов: штук по двадцать растений на день, начиная непременно с одного из тех, что в цвету в текущую пору.
Ох, нелегкая это была придумка. Сказать лишь, что саму контурную карту в двух плоскостях срисовывал с местности, трудно и рискованно перелезая и карабкаясь, спускаясь и восходя, спрыгивая в упругие кроны и на «тарзанках» перелетая, – чуть ли не целый месяц. И это – безо всякой начальной сноровки геодезиста: с хромым теодолитом наперевес, нашедшимся среди прочего на хозплощадке, путаясь в каракулях параллакса и кривизны, ломя голову над эволютой, сбивая оплошно нивелиры-визиры, прядая от шальных пчел и шарахаясь под голубиным вспорхом.
