Павел Крусанов - Мертвый язык
Разделавшись с забавным пухом, Настя перебежала поляну, где в головках визильника копались и густо гудели медовики. Ветер шевелил травы, и те выпускали ему на потеху облачка пыльцы. Звенели прозрачными крыльями цветочные жужки. Пронесся над головой быстрый бармач. Между кустом и длинным полоцветом пузанок сплел хитрую обмету — медовик ее рвал, а жужки вязли.
Вокруг поляны стоял лес. Рассыпанные по земле прошлогодние листья пахли прелью, деревья шевелили свою тень, вдалеке нестрашно ряцкнул сук — дух покоя легким, едва колеблемым дыханием покрывал пущу.
В морщинах коры бежала черная струйка мурашей. Это было не Настино дерево, а одно из тех, что стояли поблизости, — Настя часто подходила к нему смотреть на деятельных малявок. Струйка мурашей, вся составленная из коротких отрывистых движений, была двойной: одни бежали наверх, к пенящемуся в трещине дерева соку с волнующим терпким запахом и куда-то дальше, другие — вниз. Встречные мураши то и дело трогали друг друга усами. Мир был молод, полон открытий и радостных происшествий.
Настя смотрела на мурашей и моргала. Потом, взмахнув рыжим хвостом, побежала к своему дереву, под корнями которого рыла нору. Нырнула в логово и, поерзав, удобно устроилась на боку — так, чтобы перед носом оказалась желтоватая глыба. Выждав, когда желание разрастется в глубине ее глотки, выплеснется за край и зальет все ее существо, Настя лизнула прохладный камень, и соль в ответ, чуть помедлив, обожгла язык. Иголочки необычного удовольствия кольнули Настю за ушами, и дрожь от этих уколов побежала на загривок. Она лизнула еще и нежно тявкнула. Звук вышел из горла сам собой, словно внутри Насти тявкнул кто-то другой, разбуженный то ли вылившимся за край желанием, то ли вкусом камня. Лизнула еще и снова тявкнула. Потом еще и еще… Это было чудесно.
2К полудню ветер стих. Столбы коленчатых стеблей стояли без движения, колеблемые лишь толчками разыгравшихся травяных блошек. Из гущи нижних зарослей Егор лез по стеблю вверх, влекомый звонким зовом все шире открывающегося неба. Он не торопился — куда? зачем? Тени, запахи, звуки, радужные мерцания, разлитые вокруг, сплетались в согласную материю покоя. Недоставало ерунды. Граненой крупинки, шелеста, блика? Егор не знал — чего именно. Там, наверху, возможно, станет ясно.
В пазухе зеленого листа, покрытого сизыми волосками, после короткого вечернего дождя скопилась вода. В других местах следы дождя давно просохли, но эту светлую ламбинку прикрывал, склонившись над ней, другой лист, к тому же пазуха была глубокой, так что капля уцелела. Выпуклая поверхность, испещренная мелкими крапинками пыльцы, отражала нависшего над ней Егора. Смотреть на странное отражение можно было долго, очень долго.
Покой обнимал все, даже нежданное резвое движение. На лист, чей черенок держал ламбинку, упала блошка-скакунец, купол капли колыхнулся, колыхнув отраженный в нем зеленый свод. На всякий случай, прислушиваясь к говорящим запахам, Егор пошевелил длинными сяжками — развел их в стороны, потом один сяжок откинул назад, к высокой голени, потом оба снова устремил вперед. Мир вздрогнул в капле, но сам не изменился — он проверил. Не спеша снова полез вверх.
Стебель, закончившись гроздью зеленых, только завязавшихся семян, оказался вовсе не до неба — были тут и выше. Собравшись, Егор одним прыжком перескочил на вытянувшийся по соседству цапун — точно на его большой лапчатый лист. Крепко вцепился в ходуном заходившую опору и так немного покачался. Лист и стебель цапуна покрывали не страшные Егору колючки. Между колючек в мякоть стебля запустили хоботок полупрозрачные, с восковой спинкой, сосуны.
Он уже взобрался довольно высоко над нижними зарослями, где осталась вечная тень и черная земля, которую тут и там усеяли комковатыми шишками вылезающие по ночам из недр огромные, кожистые, таинственные слепыши, а цапун тянулся выше и выше. В небе по-прежнему звенел зов, и этот зов крепчал, поскольку самого неба вокруг становилось все больше. Вскарабкавшись, наконец, под самый цветок, снизу прикрытый плотной коричневатой чешуей, Егор понял: довольно. Потому что тут, если не смотреть вниз, вообще было одно сплошное небо. Не считая, конечно, стены леса на краю поляны. Сплошное небо и та материя покоя, в которой, как Егору почудилось, недостающей малостью был он сам — его не вплетенное волоконце.
Не в силах совладать с собой, Егор чуть развел сложенные углом надкрылья и снова свел их. Родился короткий шелестящий цить. Егор еще раз сделал то же. Прислушался, навострив перепонки на передних голенях, и надкрылья его мелко задрожали уже без остановки. В небо хлынул чудный звук. Он поплыл над поляной, достиг опушки, ударился о лес и взмыл к небу, славно согласуясь со всем, что уже было здесь до него, прошивая и запирая едва уловимую брешь в дивно слаженной ткани полуденного мира. И счастье обрушилось на Егора — такое самозабвенное счастье растворения во всем и единения со всем, что он уже не мог остановиться и пел, пел, пел… Пел так, будто на его песне только и держался этот упоительный полдень.
Он не умолк даже тогда, когда заметил возникшую на краю опушки и замершую неподалеку огромную фигуру, заслонившую собой часть неба. Пусть. Ее не стоило страшиться, потому что и она была частью вселенского покоя. Егор растворялся и в ней, в этой безмолвной фигуре, хотя ее, конечно, вполне могло бы тут не быть. Но она была. И, кажется, тоже вплеталась.
3Черный мошник с белым пером в хвосте, отблескивая переливчатой зеленой грудью, одну за другой склевывал с куста глазники покрытые сизоватым налетом ягоды. Катенька следила за мошником с ветки и одновременно лущила шишку, добывая из нее семечки. Ягоды, росшие под деревом, она уже пробовала. Шишка оказалась подходящей и приятно пахла смолой, но Катенька искала иного вкуса — это снова было не то. Потрошеная шишка полетела вниз и шлепнулась на землю. Мошник насторожился, склонил голову на одну, потом на другую сторону и, успокоившись, снова пустил в дело желтый костяной клюв.
Катенька разбежалась по ветке, перескочила на соседнее дерево и вновь принялась за поиски того, отсутствие чего никак не позволяло ей угомониться. Зеленые балаболки на белом дереве — их она тоже пробовала, но съела все равно, на всякий случай. Не то. Откуда к ней пришло воспоминание о лакомстве, чей призрачный вкус гнал ее на бесконечные поиски, из какого он явился сна? — Катенька не знала. Все прежде отведанное не годилось для утоления неуловимого желания. Нет, дело было не в голоде. Голода Катенька не знала. Хотелось отыскать тот вкус, чья невесть как и откуда отброшенная на Катенькино небо тень вызывала ток слюны и обещала полное блаженство. Ей хотелось неизвестного.
Сухие чешуйки коры шуршали под лапами. Упал случайно сбитый со ствола жук. Может, найти? Отведать? Да разве теперь найдешь его в хвое, в палом листе, во мху? Внизу от ручья на угор, в сторону поляны, быстро просеменила Настя. Катенька не стала Настю окликать. На тонкой, едва удерживающей ее ветке Катенька увидела под листом рогульку, на которой висели две черные шишечки. Она ухватила их зубами, сорвала, перескочила на толстый сук и, взяв добычу в лапы, попробовала. Не то.
Шорох. На соседнем дереве Катенька увидела шурующего поползня и вспомнила, как однажды съела птенца — голого, в редких щетинках пуха, едва державшего на слабой шее голову. Съела, потому что съелось. И тоже — не то.
На листьях желудевого дерева там и сям вздулись крепкие желвецы. Круглые, бледно-зеленые. Вкус у них был травяной и горький. Катенька съела три штуки. Не понравилось. Другое дело желуди. Отсюда она уже перетаскала кучу желудей себе в дупло, но и они были — не то. Всюду — не то.
По веткам Катенька перескочила ручей и на другом берегу спустилась вниз. На стволе у самой земли увидела мятлыша, сложившего пестрые крылья так, что на покрытой лишайником коре его было не углядеть. Схватила — тот только трепыхнуться и успел. Сгрызла всего, вместе с мягким брюшком и махалками. Не то.
Распустив хвост, кинулась в ореховый куст. Вскочила на ветку и сорвала зубами сросшуюся пару на общем черенке. С ней спустилась вниз, на землю. Тут разгрызла один орех, потом другой, выскребла еще не затвердевшие, мягкие белые ядрышки. Вкусно. Очень вкусно. Но — не то.
Поскакала по земле дальше, шелестя прошлогодней листвой. И тут же наскочила на гриб — большой, плотный, с бугристой бурой головкой на толстой ноге. Катенька уже ела грибы, но то были красики, слоенцы, целыши и россыпи рыжих лисок. Такой гриб она видела впервые. Может — то?
Подняв хвост столбом, Катенька ухватила гриб лапками и впилась в ароматную мякоть зубами. Пока не съела весь, до ножки, не угомонилась. Не то. Катенька оставила белую искрошенную ножку. Нет, никогда не отыскать ей заветный вкус. Не отыскать, хоть все, что ни найдется в кронах, на земле и под землей возьми на зуб. Все — от луны до камня. Так не подумалось ей — нет. Так шептала охватившая ее прозрачная печаль.
