Сесилия Ахерн - Как влюбиться без памяти
— Недавно я подумал, что хорошо было бы проводить на фабрике экскурсии. Мы могли бы на этом неплохо заработать, — задумчиво сказал он. — Я предложил это отцу, но его это не особенно вдохновило.
— А какие у тебя еще были идеи?
Мэри упоминала, что Адам внес несколько интересных предложений, и меня это заинтриговало. Он производил впечатление человека, которому совсем не интересен семейный бизнес, но здесь я взглянула на ситуацию по-новому и поняла, что проблема заключалась не в отсутствии интереса, а в том, что отец не давал ходу никаким его идеям.
— Например, построить парк развлечений.
— Ого! Как Дисней Уорлд?[9]
— Может, не с таким размахом, но чтобы там обязательно был небольшой зоопарк, ресторан, игровые площадки, в таком духе. Я подумал, что это оживило бы бизнес и графство от этого бы только выиграло. Сейчас так многие делают.
— А что сказал твой отец?
Он помрачнел и ничего не ответил.
Мы подъехали к фабрике. Адам собрался было встать там, где, видимо, всегда парковался его отец, но это место было уже кем-то занято.
— Какого черта?
— А чья эта машина?
— Не имею ни малейшего представления, — сердито ответил он и поставил машину на свободное место. Мы вошли внутрь. У Адама снова сделалось озабоченное лицо, как будто на его плечах лежала неподъемная ноша.
У меня возникло такое впечатление, что сегодняшняя экскурсия по фабрике не состоится: в офисе явно происходило что-то экстраординарное. Встреча топ-менеджеров была в самом разгаре, зал совещаний заполнен до отказа, но Мэри там не было, а заправляла всем какая-то женщина в брючном костюме. Она увидела Адама через стекло, извинилась перед аудиторией и вышла к нам. Все дружно проводили ее взглядами и немедленно принялись о чем-то перешептываться.
— Адам, как мило, что ты решил присоединиться.
— Лавиния, — он был ошарашен, — что ты здесь делаешь?
Они не обнялись и холодно глядели друг на друга.
— Одна птичка напела мне, что папочка умер. Разве ты не слышал?
Он выжидательно смотрел на нее.
— Я руковожу компанией, Адам. А ты как думал, что я делаю? — жестко сказала она.
— Ты живешь в Бостоне. И не можешь руководить компанией.
— Мы решили вернуться. Морис согласился. Он готов сотрудничать со следствием. Но сперва нам надо кое-что согласовать. — Она улыбнулась, но улыбка не коснулась ее глаз.
— То есть ты уговорила его взять все на себя, — обвиняющим тоном сказал Адам.
Она мельком посмотрела на меня.
— Это твоя новая девушка или Мария наконец сменила губную помаду?
Он не обратил внимания на ее выпад.
— И все же что происходит, Лавиния?
— Все знают, папа хотел, чтобы компанию возглавила я, вот я ее и возглавила. Я всего лишь выполняю его волю. Ты-то ведь не стал бы, верно?
— Он собирался оставить дело мне.
— Адам, давай обойдемся без драм. Я вернулась, все под контролем, ты можешь уматывать в Дублин и жить своей жизнью. Всем известно, что компания тебя абсолютно не интересует.
Он холодно взглянул на нее.
— А вот здесь ты ошибаешься.
И тут я почувствовала, что направление выбрано, что все стало на свои места и теперь я знаю, к чему надо стремиться.
Мы опять ночевали в одной спальне, я лежала на большой кровати, Адам на диване. Я прислушалась: он дышал глубоко и размеренно. Лежа в темноте, я надеялась, что он будет жить, будет дышать, его сердце будет биться. Мне доставляло физическое наслаждение слышать его дыхание. Я тоже успокоилась, расслабилась, напряжение последних дней отпустило меня. Не знаю, кто из нас заснул первый, но его мерное дыхание словно согревало меня, и впервые за несколько месяцев я легко перешла из мира реальности в мир сновидений.
Глава XXI
Как прорыть Землю насквозь
«Наш брат ушел в мир иной, в мир упокоения. Пусть примет Господь его в своих селениях, а мы, исполнившись верой и надеждой в жизнь вечную, помянем его в своих молитвах».
Множество прихожан собралось на кладбище рядом с деревушкой Терригласс — или по-ирландски Тир-да-Глас, что означает «земля у слияния двух вод», — на северо-восточном берегу озера Лох-Дерг, где в него впадает река Шаннон.
Хоронить Дика Бэзила пришли все от мала до велика, не потому что он пользовался всеобщей любовью, это было не так, но потому что он так много сделал для местной общины, для графства и для страны. На его фабрике трудилось больше восьмисот человек, и всех этих людей волновало, что станется с их работой теперь, когда мистер Бэзил ушел в мир иной. Сотни семей жили на деньги, которые им выплачивал мистер Бэзил. Да, он был груб, заносчив, не жалел врагов и не проявлял снисхождения к друзьям, но он был настоящим патриотом Северного Типперэри, где родился и вырос. К его услугам был собственный самолет, он вел свои дела по всему миру, но всегда возвращался домой, в тот край, который любил и для которого делал все, что было в его силах. В разгар кризиса, когда все старались любой ценой сократить издержки, он не поддался общим настроениям и не вывел производство за границу. Теперь будущее фабрики оказалось под вопросом. Если Дик Бэзил хотел, чтобы она оставалась в Ирландии, то его наследникам, возможно, это вовсе ни к чему. Местные жители опасались, что ее могут закрыть, продать, перевести производство в другое место.
Лавиния и Адам стояли у отцовской могилы, и многие, глядя на них, гадали, который из двух детей Бэзила возглавит семейный бизнес. Оба уехали из Северного Типперэри в раннем детстве. Одна постоянно появлялась на страницах светской хроники в глянцевых журналах, другой избегал публичности и работал спасателем в Службе береговой охраны. Он был добр, она — эгоистична. Люди надеялись, что выбор пал на Адама, но при этом у Лавинии был деловой, практичный ум, пусть и проявлявшийся в неблаговидных финансовых махинациях. Поговаривали, что она уже записала детей в местную школу, и это только подливало масла в огонь. А кроме того, имелся еще их кузен Найджел. Он тоже пришел на похороны, я узнала его в толпе, хоть он и старался затеряться среди многочисленных приглашенных. Вот уж кто, ни секунды не колеблясь, закрыл бы фабрику и перевел производство в Китай. Его опасались. Опасались, впрочем, всего, с тревогой всматривались в Адама с Лавинией, пытаясь прочесть по их лицам свое будущее. Перемены грядут, это было ясно всем, и все к ним готовились, понимая, что они неизбежны.
Я чувствовала себя до крайности неловко, стоя между Лавинией и Адамом рядом с могилой. Лавиния была в больших темных очках, ее строгое черное пальто вызывало ассоциации с викторианской эпохой. Светлые волосы идеально уложены, на неестественно гладком лбу ни единой морщинки, губы увеличены с помощью инъекций. Ее муж выглядел гораздо старше ее. Вообще-то они одного возраста, но недавние неприятности и постоянная угроза тюремного заключения превратили его в старика с седыми волосами и мучнисто-бледным лицом. Их дети, восьми и десяти лет, стояли рядом с ним с глубоко безразличными физиономиями, утрата любимого дедушки не произвела на них никакого впечатления, потому что для них он попросту не существовал.
Чуть поодаль фотографы вели беспрерывную съемку. Клик, клик, клик. Здесь были и папарацци, и сотрудники деловых изданий — каждый хотел запечатлеть бесчестного дельца, возвратившегося в Ирландию, чтобы присутствовать на похоронах тестя.
Меня пугают такие люди, как Лавиния. Холодные, расчетливые, эмоционально неразвитые, неистребимые, как тараканы, они готовы бороться за жизнь любой ценой, уничтожая на своем пути всех, даже самых близких. Их образ мыслей противоестественен, такова же и их «любовь». Краткое общение с Лавинией убедило меня в том, что Адам прав, она действительно могла быть замешана в мошенничестве, но, похоже, ей удалось уговорить мужа взять всю вину на себя. Никакого самопожертвования с его стороны в этом не было, один лишь голый расчет — важно, чтобы Лавиния могла на законных основаниях возглавить компанию, важно, чтобы наследство не уплыло из их рук.
Я прочитала свой отрывок, как просил меня Адам, и, когда месса закончилась, Лавиния задрала подбородок и посмотрела на меня сверху вниз.
— Прелестный пассаж. Очень трогательный, — произнесла она с усмешкой, ясно дававшей понять, что, кроме разве судебного постановления, тронуть ее в принципе не может ничто.
И похороны, и вообще весь этот день дались мне тяжело. Одни меня грубо игнорировали, а другие пытались выразить соболезнования из-за потери, которую я не могла оплакивать. Пожилые дамы со скорбными, сочувственными лицами цепко хватали меня за руку и пожимали ее в знак того, что всячески разделяют мою боль, меж тем иной боли, кроме как от их железных пальцев, я не испытывала.
Когда гроб опускали в могилу, я почувствовала, что Адам передернулся и плечо у него задрожало. Он поднес руку к лицу и замер. Я подумала, что не стоит вторгаться в его переживания, но все же тихонько взяла за другую руку и пожала ее. Он удивленно на меня посмотрел, и я увидела, что глаза у него совершенно сухие. Он широко ухмылялся, а руку поднес к лицу, чтобы это скрыть. Я изумленно на него вытаращилась, а потом предостерегающе нахмурилась. Вокруг полно народу, на него направлены камеры! Однако, осознав это, я вдруг почувствовала, что меня тоже разбирает смех. Кошмар какой-то, смеяться в такой момент, когда бренное тело предают земле. Это самое неподходящее в мире время для смеха, но именно поэтому подавить его оказалось чрезвычайно сложно.
