Елена Чижова - Орест и сын

“Жучка она! Вот и вся природа. — Таракан дернул заплатой. — Обыск у меня устроила. И шкаф, и буфет…” — “Это неправда! Я не обыскивала. Он сказал: сжег. Я искала их”. — Иннин палец уперся в пепельные клочки. “Рылась, крупу просыпала, лекарства разбила”, — Таракан бубнил свое.

Мягкая ткань, обволакивавшая старушечье лицо, затвердела глиняными складками. Указательный палец вытянулся, как острие веретена. Веретено уперлось в беловатый снимок. Снимок, насаженный на острие, двинулся и пополз к Таракану. Старухина спина оставалась ровной. “Вот что бывает, когда вырастают в приюте...” — “Я — не в приюте, я — дома…” Старуха не слушала. “…иное упало в терние, и выросло терние, и заглушило его. — Она терла палец о палец, словно перетирала в пыль высохшую глину. — Я буду говорить с ней — с одной. Выйдите все”. Чибис взял списки и поднялся покорно.

“У тебя чей сын? Его?” — Ткнув пальцем в Иннин живот, старуха повела глазами вслед Чибису. Она вопрошала сурово, как будто Чибисова ближайшая родственница. “Нет”, — Инна отвергла, опуская глаза. Ей показалось, старуха обрадовалась, по крайней мере она кивнула удовлетворенно. “Слава богу, — Инна думала, — больше не будет вопросов”. Ни за что на свете она не открыла бы правды.

“Кто-нибудь знает?” — старуха продолжала настойчиво. “Нет, конечно, нет!” — Инна вспыхнула. Подойдя к шкафу, старуха вынула аптечный пузырек. Беловатая жидкость доходила до горлышка. “Вот — все, что я могу для тебя сделать. Это надо сейчас, пока не упущено время…” Повернув фотографию изнанкой, старуха взяла перо: “Теперь ты должна говорить правду. Припомнить точно. Я буду задавать вопросы — ты отвечай”. Под пером ответы вставали столбиком цифр.

“Вот в этот день, — она обвела ровным кругом, — ни раньше ни позже, ты выпьешь лекарство — все сразу, до дна, — исписанный листок был похож на рецепт. — Учти. Об этом никто не должен дознаться. Это — тайна. Если кому-нибудь скажешь, дойдет до них. Тогда нам не поздоровится. Обеим. Они, — старуха воздела глаза к небу, — за этим о-очень следят”. — “Тайна. Конечно. Я не скажу”. Она видела цифры, но думала о расстрелянных: они были мастерами, не выдавшими своей тайны.

“Сейчас ты запомнишь число, и мы сожжем”. Фотография вспыхнула, сворачиваясь. Кусочек бумаги, на котором белело ее лицо, занимался лягушачьей шкуркой. На тыльной стороне, обведенные рукой старухи, корчились тайные цифры.

Старуха поднялась. Мелкая рябь ходила по занавесу цвета ночного неба. Она вложила снадобье в Иннину руку и, отвернув от себя, толкнула в спину.

Чибис дожидался на площадке. “На кладбище надо с водкой”, — Инна вспомнила. Таракан вылез из щели. Рука протягивала поллитровку, заткнутую по-аптечному. Он сунул бутылку Чибису и убрался в щель. “Краску не забудь”, — Чибис отдал распоряжение, словно бутылка делала его главным. “Краску?” — Инна вспомнила: обещала Ксанке. Придется съездить. Завтра. Завтра воскресенье. Не хватало еще Чибиса — с собой. “Завтра я буду занята... Поедем послезавтра”, — она шевелила губами, как будто вела подсчет. “Хорошо. Давай после школы...” — Чибис прятал исписанные листы.

“Ты домой?” — Он выглянул во двор. Инна кивнула и нащупала пузырек. Стекло звякнуло о твердое. Пальцы пошарили: в самой глубине кармана, под старухиным снадобьем, лежал обломок ангельского пера. Она подумала: сейчас он должен спросить, что сказала старуха. Воспитанный Чибис не спросил.

“В тот раз? — Инна смотрела прямо. — В тот раз я взяла у Хабиба. Он копит. Отец дает по рублю — иногда”. — “А тебе?” Инна не ответила. “Хабиб больше не даст — пока не верну те”. — “Ты же обещала придумать”. — Весь долгий день Ксения надеялась. Инна накручивала прядку на палец. “Он же разобьет…” — “Не своротит”. — Она отбросила прядь. “Впрягся же и потащил”. — “Врет, — Инна обрубила. — Вымогатель он. Обломок с места не сдвинет”. — Иннин согнутый мизинец вертелся. “Он сказал, до завтра доживет”. — Ксения смотрела на танцующий палец. “Завтра прошло. Значит, не дожил”. Ксения вскочила: “Если надо другому, ты...” — “Дура! — Инна задохнулась. — Ты можешь хоть раз, хоть что-нибудь — сама?! Думаешь, я не знаю, чего ты добиваешься? К своему Иисусу торопишься — керосинчик лить. Одной-то стра-ашно! Хочешь, чтобы я — охранять!”

В дверь постучали. “Что случилось, девочки? — Ксеньина мать заглядывала, не входя. — Вы так громко...” — “Мы репетируем, Роза Иосифовна. Для школы”, — Иннин голос стал ясным и почтительным. Мать прикрыла дверь.

“Послушай, — Ксения заговорила шепотом. — Пока мы не пришли, он надеется и не тронет”. — “Мы? — Инна шептала зло. — Лично я больше не пойду. Это тебе там сладким намазано. Хочешь идти, добывай деньги сама. Ты же собиралась на оперу копить, — издевательским шепотом, — с завтраков?” — “Я уже сосчитала. — Ксения не слышала издевки. — Рубль двадцать в неделю, если не заболею — за месяц, — она загибала пальцы, — четыре восемьдесят”. — “Каникулы не забудь отнять”.

Ксения разжала пальцы. “Это поздно”, — голос упал. “По-че-му? С постамента слезет? Не бойся, он у них камнями придавлен. Или отвалить надеешься? Выкупишь своего ощипанного, и вместе отвблите? Ножки смажешь и — раз, два, три! — Инна хлопнула в ладоши. — Горшочек — вари! И пойдет он...” — Она двинулась вперед, кривляясь.

Сквозь облака, хлопьями облепившие залив, пробивались закатные лучи. Сползающее солнце втягивало их, как щупальца. На темном небесном экране брызнуло сияние — пунктирным светом двух петард. “Смотри!” — Размахнувшись от плеча, Инна отдернула штору.

“Ой! Что это? На фортах, — Ксения шептала восхищенно, — стреляют за Кронштадтом... салют!” — “Нету же праздника”. — Инна следила за прерывистыми следами. Они не меркли, становясь длиннее. “Господи, гляди!” — Ксения вцепилась в заклеенную наглухо створку. Симметричным отражением, словно тучи были огромным зеркалом, над заливом вставал купол. Он висел безо всяких земных опор, словно сейчас, в эту минуту, спускался с неба.

Ксения встала на цыпочки. “Собор, кронштадтский... круглый, как Иса-акий... Это такое! Чудо! Так почти не бывает. Надо всем... Пропадет, — она бормотала, оглядываясь на дверь. — Я сейчас”. — Выпустив раму, Ксения кинулась к двери. В глубине квартиры поднялся шум.

Контуры купола дрогнули. “Гаснет! Гаснет!” Купольное отражение поворачивалось над заливом, словно на шарнире. Прежде чем погаснуть, купол тянулся вверх. Обеими руками Инна уперлась в стекло. Она видела: никакой не купол. Башня, отраженная зеркальным небом, выпускала звездные грани: одна, две… Два сбереженных лепестка.

Они впивались в небо хвостами комет. Уходя за край, башня готовилась выполнить предпоследнее желание. “Вели, чтобы я не была…” — Инна закусила губу. “Старуха — сумасшедшая… Может, ничего и нету… — Мысли вспыхивали и гасли. — А если — есть? — Ладонь к животу. — Все равно. Это — потом, когда останется последнее…” Звездные грани дрожали нетерпеливо. Инна распахнула окно и зашептала в сияющее небо:

Лети, лети, лепесток, через запад на восток,Через север, через юг, возвращайся, сделав круг.Лишь коснешься ты земли, быть по-моему вели:Вели, чтобы я узнала правду!

Сейчас он должен был забиться в руке — ее предпоследний лепесток.

Острые контуры вспыхнули у основания. Сбереженные грани гнулись, переламываясь. Как ящерица — хвост, башня сбрасывала их в залив. Гаснущим следом потухшей кометы остывал пустой остов. Острие, похожее на толстое веретено, вонзалось в небо. Лепестков больше не было. Инна оторвала руки от стекла и вышла, хлопнув Ксеньиной дверью.

“Как это называется? Отражение... отсвет... случается над морем. — Оглядывая пустую комнату, Ксения вспоминала какую-то книжную историю. В книге было пустынное море, а в небе над ним — башни, минареты, купола? — Сбежала. Без нее не придумать. Если просить, придется рассказывать”.

Ксения представила свой рассказ: тетя Лиля, Плешивый, ангел, сидящий в пустом склепе — над могилой, в которой раньше лежал Он. Теперь она понимала ясно: никогда она не найдет слов, чтобы объяснить родителям. Ни за что на свете они не станут помогать Ему. “Что я могу одна?” Мальчише-ское лицо, повернутое к Ксении, было испуганным. Из-под бинта, стянувшего лоб, выбивался мраморный завиток.

“Выверну с корнем... расшибаются ангельские головы...” — голос Плешивого кряхтел, наседая. “Это не я, это она обещала!” — Ксения шептала, уклоняясь от ангельских глаз. Он качнулся, и, не дожидаясь, Ксения вы-бросила руки вперед. Не визг — бумажное шуршание поднялось под руками: книги, сложенные в стопку, потекли со стола на пол. На пустом столе, усеянном ручками и карандашами, оставалась последняя жалчайшая книжонка, покрытая опаленным листом.