Валерий Зеленогорский - О любви (сборник)
Сергеев сходил с ума от этой ящерицы и ее сброшенных хвостов, пока не понял, что сам превращается в ящерицу, отбрасывающую свое прошлое, тянущее назад. Он понял, что, все отбросив, еще имеет шанс догнать Миронову из 5 «А», и запах сырых тряпок в конце коридора будет ему навигатором.
Сергеев проснулся, мальчик из сна помахал ему рукой с чернильным пятном на ладошке.
Он опять закрыл глаза, боясь разрушить чудесный сон, зазвонил будильник, он потянулся к нему с закрытыми глазами, последний осколок сна, который он увидел: ящерица превращается в огромную черепаху, раздавленную многолетним панцирем прошлого. Она ползла и не видела горизонта.
«Вана Таллин»
Cергеев ехал в Елабугу на автозавод – подписывать бумаги на новый станок. Командировка в провинцию – дело беспонтовое: гостиница с удобствами в коридоре и буфет, где в 85-м году, кроме яйца под майонезом и бутербродов с сельдью иваси, ничего не водилось. Сергеев хотел обернуться за сутки – «Одесская» колбаса должна была решить вопросы научно-технического прогресса – и сэкономленные дни провести дома, в Москве, без надоевших за пятнадцать лет постылых морд из его НИИ.
Приехав в гостиницу, он по привычке зашел в буфет – опыт у него такой, что с расстояния десять метров он мог определить свежесть сыра и сосисок на глаз. Знание и интуиция позволяли не сдохнуть от этих «продуктов великой эпохи», по которой сейчас многие вздыхают.
За прилавком стояла новая буфетчица 54-го размера, с мощными руками. Эпиляция тогда еще не была нормой жизни, ее руки, поросшие мхом, были обесцвечены перекисью водорода, этим же химическим составом была обработана голова с прической «бабетта». На икры перекиси не хватило, и они чернели естественным цветом.
Она царила за прилавком и управлялась ловко и хватко. Сергеев залюбовался ее грацией и разговорился с ней. Она созналась, что здесь временно, до этого работала в «Интуристе», а сюда сослана за махинации с коктейлем «Коблер» (смесь шампанского с коньяком). Она лила свой коньяк и была в шоколаде, пока ее не застукали по доносу швейцара, старого козла, которому она отказала пить на халяву. Он сдал ее – и вот она здесь.
В этот день Сергеев на завод не пошел – он провел его в буфете, как очарованный странник, охмуряя королеву прилавка. Есть сегмент мужчин, обожающих буфетчиц, проводниц и горничных. Это особые люди, независимо от возраста и образования, им вне дома не хватает домашней заботы, и они компенсируют ее, ухаживая за этим контингентом особого рода.
Такой женщины он не видел никогда – она поразила его своей энергией и полным отсутствием сомнений в сценарии своей жизни.
Мужа у нее не было, а сын был. Она жила для него, для него же воровала, он ходил в спецшколу и на фигурное катание – она любила этот вид спорта за красоту и внешний вид. Ей нравился канадский фигурист Патрик Пера несоветским видом и сумасшедшей пластикой и артистизмом, ее глаз радовали люди в шубах и кольцах на трибунах – она об этом не мечтала, но радовалась, что есть и другая жизнь, в которую она готовила своего сына.
В центре комнаты, где она жила, стоял рояль – она купила его для сына у старика из филармонии. Инструмент сиял черным лаком. Когда сын играл «Полонез» Огиньского, она плакала, вспоминала старую мандолину – самую дорогую вещь своей детской жизни.
Сергеев до ночи сидел в буфете, восхищенный женщиной-исполином. Он выпил уже весь коньяк в буфете, перешел к ней в подсобку и гладил ее руки. Она отталкивала его и говорила: «Мальчик, иди отсюда, тут тебе не обломится».
Сергеев настаивал, она отказывала. Он напирал, обещал в следующий раз привезти вьетнамский ковер, развивал успех легкими объятиями, но дама была неприступна, позиций не сдавала. Она была воспитана на инструкциях гостиницы «Интурист»: вступать с гостями в отношения категорически запрещалось, только если в интересах государственной безопасности.
Сергеев, как старший инженер несекретного НИИ, интереса для страны не представлял, и давать ему было не обязательно.
К часу ночи игра закончилась, Сергеев убедил королеву недолива и обсчета пригласить его к ней домой, она сложила по привычке заработанные продукты и сказала: «Иди на служебный вход».
Сергеев побежал, раскатав губы, предвкушая, как он овладеет «мохнатым шмелем» – так он про себя стал ее называть. Он стоял, качаясь, у входа и представлял их ночь, как битву моржа и ежа. Ассоциация с моржихой усилилась во время губительного поцелуя в подсобке, который он вырвал у нее перед уходом. Легкая шелковистость ее усов уколола Сергеева в самое сердце, он ждал полчаса, вернулся в буфет: замки висели неприступно – она ушла через другой выход.
Сергеев не обиделся – он понимал, что ему эта хищница не по зубам. Ей нравились Штирлиц и Михалков, а он ими никогда не будет.
Утром он пришел в буфет, терзаясь предстоящей встречей. За прилавком стояла другая женщина, похожая на сосиски, скользкие и несвежие. Она сообщила ему, что его любовь здесь больше не живет – вернулась на прежнее место.
Сергеев поехал на завод, раздал подарки, быстро подписал бумаги и был свободен, как птица, у которой прошлой ночью подрезали крылья, но в пальто этого не было видно.
На автобусной остановке он увидел молодую неброскую женщину – если бы выбирали лицо монголо-татарского воина, она подошла бы без конкурса. Фотографии Чингисхана никто не видел, но, глядя на эту женщину, ее признали бы его дочерью.
Сергеев передал деньги за проезд, она повернулась к нему, и он сказал, что она похожа на актрису Сафонову из «Зимней вишни».
Сергееву актриса тоже нравилась, фильм он запомнил – в то время у него был служебный роман и он смотрел кино как инструкцию для принятия решения. В фильме ответа не было – герой к Сафоновой не ушел, и Сергеев тоже.
Несафонова (далее НФ) улыбнулась – она тоже любила этот фильм, ей нравилась Сафонова. Она знала, что не похожа на нее, но ей было приятно – в свое время она не смогла вырвать чужого мужа из родного гнезда.
В автобусе толпилось много народу, Сергеева прижали к НФ так близко, что его нога уперлась в ее круглый зад. Ему стало неловко: вдруг она подумает, что он извращенец? Но она молчала, не пытаясь отодвинуться.
Он загадал, что если она выйдет с ним на одной остановке, он подойдет. Он стал напряженно смотреть ей в затылок и давать ей мысленные приказы выйти на следующей. Она заерзала и, не оглядываясь, стала пробиваться к выходу. Случилось чудо: Сергеев вышел с НФ и оказался в центре города.
Сергеев подошел и попросил ее подсказать, где находится дом Марины Цветаевой, в котором поэтесса закончила свои дни. НФ не удивилась: все приезжие интересовались этим. Она согласилась показать, и они разговорились, время у нее было: дети в пионерлагере, дома никто не ждет, кроме кота. Он рассказал, что москвич, здесь в командировке и вечером уезжает. Они шли по городу и болтали, перескакивая с темы на тему, с радостью понимая, что в них звучат одни ноты: так бывает, люди живут параллельно, но любят творог и курицу, слушают одни песни и судьбы их совершают одни и те же круги.
Дом, в котором жила Цветаева, был закрыт, но огорчения не было. «Поход за культурным потрясением надо кончать», – подумал Сергеев и предложил пойти в гостиницу пообедать.
НФ смутилась, сказала, что в гостиницу не пойдет по моральным соображениям, но если он хочет, то можно пойти к ней домой выпить чаю. Предложение было принято, и через десять минут они оказались в стандартной «трешке» – такая же была у Сергеева в Москве.
Он сразу нашел дорогу в ванную, пописал с удовольствием, близким к оргазму, – во время прогулки он долго терпел, а это напряжение снижало его интеллект и обаяние. Много лет назад одна девушка научила его, что терпеть не надо, и села на темной аллее в первый вечер знакомства, Сергеева тогда это потрясло. Она объяснила ему, что отправлять естественные надобности надо естественно, но Сергеев до сих пор не научился.
Квартира у НФ ничем не отличалась от его. В то время отличие состояло в том, какой портрет висит на стене: у одних висел С. Есенин с трубкой в резьбе по дереву или в чеканке, в остальных фотография Хемингуэя с бородой. Те, у кого висел Есенин, были за Россию, а те, что с Хемом, – за весь мир.
У НФ висел Хемингуэй, это его обрадовало. В маленькой комнате стояли этажерка с книжками и журналами, торшер и проигрыватель «Аккорд» с пластинкой Тухманова «По волне моей памяти» – сегодняшним детям это ничего не скажет, но тогда это был выбор поколения.
Если к этому набору добавить кассеты Высоцкого и магнитофон «Яуза», то картина станет законченной. НФ сварила кофе из пачки марки «Дружба» – смесь кофейного мусора с цикорием – и включила торшер. Сергеев воспринял свет торшера как команду «Вперед», погладил ее по голове, натолкнулся на пульсирующий родничок на темени, какой бывает только у годовалых детей, но потом бесследно зарастает. Это редкое явление у взрослых людей взбудоражило его. НФ, смущенно покраснев, сказала, что это у нее давно и ей не мешает, но если он хочет, она наденет шапочку. Он засмеялся.
