Джон Чивер - Семейная хроника Уопшотов. Скандал в семействе Уопшотов. Рассказы

— Эй, эй! Остановитесь, остановитесь, посадите меня!

Он не мог помочь Граймсу; он не мог даже — он это понял, когда, приближаясь в автобусе к Сент-Ботолфсу, увидел объявление: ПОСЕТИТЕ ПАРОХОД «ТОПАЗ», ЕДИНСТВЕННЫЙ ПЛАВУЧИЙ МАГАЗИН ПОДАРКОВ В НОВОЙ АНГЛИИ, помочь самому себе. Он надеялся, что званый чай уже окончился, но, подойдя к ферме, увидел на лужайке и по сторонам дороги множество автомобилей. Сделав большой крюк, он обогнул дом, вошел в него с черного хода и поднялся к себе в комнату. Было уже поздно, и из окна он видел «Топаз» мерцание свечей — и слышал голоса дам, пивших чая. От этого зрелища у него возникло ощущение, что его сделали посмешищем, что его ошибки и несчастья были вынесены на потеху публике. Тут он вспомнил о своем отце с нежностью и со страхом, словно всю жизнь боялся кончить так, как кончил Аарон. Он догадывался, что дамы разговаривают о нем, и стоило ему подойти к окну, как он услышал:

— Он среди бела дня налетел на скалу Гал, — говорила миссис Гейтс, идя по дорожке к пристани. — Теофилес думает, что он был пьян.

Что за хрупкое создание — человек! При всей его изворотливости и самомнении, как легко может какой-то шепот испепелить его душу. Вкус квасцов в кожице винограда, запах моря, тепло весеннего солнца, горечь и сладость ягод, песчинка на зубах — все, что он подразумевал под понятием «жизнь», казалось, было отнято у него. Где ясные сумерки его старости? Лиэндеру хотелось вырвать свои глаза. Глядя на огни свечей на своем судне — он привел его к пристани сквозь штормы и бури, — он почувствовал себя призрачным и бессильным. Потом он открыл ящик стола и вытащил из-под засохшей розы и завитка волос заряженный револьвер. Он подошел к окну. Дневной свет догорал, как зарево над промышленным городом, и над крышей сарая Лиэндер увидел вечернюю звезду, прекрасную и круглую, как человеческая слеза. Он выстрелил из револьвера в окно и упал ничком на пол.

Он недооценил гул дамских голосов и звон чашек, в на «Топазе» никто не услышал выстрела. Услышала только Лулу, которая пришла в кухню за кипятком. Она поднялась по черной лестнице, пробежала по коридору к его комнате и, открыв дверь, громко вскрикнула. Услышав ее голос, Лиэндер встал на колени.

— Ах, Лулу, Пулу, я не вам хотел досадить. Нет, не вас я имел в виду. Я не хотел вас испугать.

— С вами ничего не случилось, Лиэндер? Вы но ушиблись?

— Я дурак, — сказал Лиэндер.

— О, бедный Лиэндер, — сказала Лулу, помогая ему встать. — Бедняжка! Я уговаривала ее не делать этого. Сколько раз говорила ей в кухне, что это будет для вас обидой, но она не желала меня слушать.

— Я хочу только, чтобы меня уважали, — сказал Лиэндер.

— Бедняжка. Бедняжка вы.

— Никому не говорите, что вы видели, — попросил Лиэндер.

— Ладно.

— Обещайте мне.

— Обещаю.

— Поклянитесь, что никому не расскажете, что вы видели.

— Клянусь.

— Поклянитесь на Библии. Я сейчас разыщу Библию. Где моя Библия? Где моя старая Библия? — Он стал лихорадочно искать, беря и кладя назад книги и бумаги, торопливо выдвигая ящики, заглядывая на книжные полки и в сундуки, но найти Библию не мог. Американский флажок был засунут за зеркало над его письменным столом. Он схватил его и протянул Лулу.

— Поклянитесь на флаге, Лулу, поклянитесь на американском флаге, что вы никому не расскажете, что вы видели.

— Клянусь.

— Я хочу только, чтобы меня уважали.

28

Хотя управление Островом 93 находилось наполовину в руках военных властей, а наполовину гражданских, все же военные власти, ведавшие транспортом, связью и снабжением, часто оказывались сильнее гражданских. Поэтому как-то ранним вечером Каверли вызвали в военный отдел связи и вручили копию каблограммы, посланной Лулу Брекенридж: «ВАШ ОТЕЦ УМИРАЕТ».

— Сожалею, дружище, — сказал офицер. — Попробуйте обратиться к начальнику связи, но не думаю, чтобы он мог что-либо сделать для вас. Вы зачислены на девять месяцев.

Каверли бросил каблограмму в корзину для бумаг и вышел из канцелярии.

Дело происходило после ужина, отхожие места были подожжены, и дым поднимался над кокосовыми пальмами. Через двадцать минут начнется фильм. Отойдя на некоторое расстояние, Каверли заплакал. Он сел у дороги. Свет начал меркнуть, на здешних островах он быстро угасал; приближался час, когда вступает в свои права примитивная домашняя жизнь в поселении мужчин без женщин: стирка, писание писем и всякие незамысловатые работы, с помощью которых мужчины сохраняют известное благоразумие и достоинство. Никто не обращал внимания на Каверли, так как не было ничего необычного в том, что человек сидит на обочине дороги, а что он плачет, никто не мог видеть. Он хотел повидать Лиэндера и плакал от мысли, что все его планы кончились бессмысленным существованием на тропическом острове, где сейчас начнут показывать фильм, тогда как отец умирает в Сент-Ботолфсе. Никогда больше он не увидит Лиэндера. Затем он решил сделать попытку все же попасть домой; он вытер слезы и направился в транспортный отдел. Сидевший там молодой офицер, несмотря на штатский костюм Каверли, был, по-видимому, недоволен, что тот не отдал ему честь.

— Мне необходимо срочно вылететь, — сказал Каверли.

— Какова причина срочности?

Каверли обратил внимание, что правая щека офицера подергивалась тиком.

— Мой отец умирает.

— Вы можете это чем-нибудь подтвердить?

— В отделе связи есть каблограмма.

— Кем вы работаете? — спросил офицер.

— Я программист, — ответил Каверли.

— Что ж, вы можете получить освобождение от работы на неделю. Однако я уверен, что срочно улететь вам не удастся. Майор в клубе, но я знаю: он ничем вам не поможет. Почему бы вам не поговорить со священником?

— Я пойду к священнику, — сказал Каверли.

Уже было темно, киносеанс начался, и мириады звезд висели в бархатной темноте. Церковь находилась в четверти мили от штаба, и когда Каверли пришел туда, он увидел над дверью синий керосиновый фонарь, а за ним большой плакат с надписью: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ». Здание представляло собой хороший образчик человеческой изобретательности. Из стволов бамбука связали помост и устроили над ним крышу из пальмовых циновок, придав всему сооружению очертания обычной деревенской церкви. Был даже шпиль, сделанный из пальмовых циновок, и все имело явно неприветливый вид. Стены у входа и внутри помещения были заклеены плакатами «Добро пожаловать», а на столе около двери лежали канцелярские принадлежности, которые можно было брать бесплатно, старые журналы и приглашение отдохнуть, развлечься и помолиться.

Священник, старший лейтенант по фамилии Линдстром, был в церкви и писал письмо. Лицо у него было глуповатое и некрасивое, а на носу сидели очки военного образца в стальной оправе. Он принадлежал к числу людей, предназначенных для укромных уголков земли — маленьких городов с их простодушием, фанатизмом и злобными сплетнями, — и, казалось, в нетронутом виде принес с собой на коралловый остров запах белья, вывешенного для просушки мартовским утром, и фарисейскую черствую набожность, с которой он благодарит бога после воскресного обеда за банку лососевых консервов и бутылку лимонада. Он предложил Каверли сесть и спросил, не нужны ли ему канцелярские принадлежности; Каверли сказал, что пришел за помощью.

— Ваше лицо мне незнакомо, — сказал Линдстром, — так что вы, должно быть, не принадлежите к числу моих прихожан. Я никогда не забываю лиц. Не понимаю, почему люди не приходят сюда на богослужение. По-моему, у меня одна из самых лучших церквей в западной части Тихого океана, а в прошлое воскресенье на обедне присутствовало всего пять человек. Я пытаюсь выяснить, не удастся ли мне заполучить сюда из штаб-квартиры фотографа, чтобы он сделал здесь снимок. Я думаю, надо поместить фотографию этой церкви в журнале «Лайф». Я пользуюсь ею вместе с отцом О'Лиари, но он не очень-то помог мне, когда надо было в ней поработать. Ему как будто все равно, где молятся его люди. Он сейчас в офицерском собрании играет в покер. Не мое дело, как он проводит время, но не думаю, чтобы христианскому священнослужителю пристало играть в карты. Я никогда не держал в руках игральных карт. Конечно, это не мое дело, но я не одобряю также тех способов, какими он пользуется, чтобы собирать свою паству. В прошлое воскресенье у него было здесь двадцать восемь человек. Я сосчитал. Но знаете, как он этого достиг? В прошлую субботу солдатам выдавали виски; он явился, стал силком вытаскивать людей из очереди, заставляя пойти на исповедь. Кто не исповедовался, тот не получал виски. Каждый может заполнить церковь, если будет так поступать. Я раскладываю канцелярские принадлежности и журналы, я сам нарисовал плакаты с приветствием, и всякий раз, как жена присылает мне домашнее печенье — жена печет овсяное печенье, она могла бы нажить целое состояние, если бы захотела открыть пекарню, так вот, когда жена присылает мне печенье, я выкладываю его здесь на блюдо, но дальше этого я не иду.