Майкл Каннингем - Плоть и кровь
— Да, — сказала она, — а чек-то ты не забыл?
Он приложил ладонь к нагрудному карману куртки. Теперь рассмеялись оба.
— Чек здесь, — сказал Джоэл. А потом прошел к грузовику, забрался в кабину и уехал, помахав ей на прощание рукой.
Она и сама удивилась, когда неделю спустя, направляясь в супермаркет и увидев его грузовик, остановила машину и смело подошла к Джоэлу, чтобы поговорить с ним. Он работал в парке начальной школы, подрезая деревья, высаженные здесь без какой-либо системы, просто для того, чтобы умерить угрюмость сложенных из белого кирпича школьных строений. Джоэл был все в тех же ботинках, темно-синем свитере и джинсах, слишком низко сползших с его поясницы. К окнам стоявшего за спиной Джоэла одноэтажного здания были приклеены вырезанные из цветной бумаги листья.
— Привет, — сказал он, явно обрадованный ее появлением. Глаза у него были карие, самые обычные. Лицо румянилось в падавшем с облачного неба свете.
— Привет.
Недолгое молчание.
— Ничего, что я к тебе подошла? — спросила она.
— Конечно, — ответил он. — Что ж в этом такого?
— Ну, не знаю. Ты женат?
— О, мы живем далеко отсюда, в Уилтоне. Она в эти места не заезжает. Нет. У тебя все хорошо?
Сьюзен кивнула.
— Я никогда еще ничего такого не делала, — сказала она. — Хотя, наверное, так все говорят.
Он пожал плечами.
— У меня насчет этого опыт невелик.
— Да брось ты.
Она не ревновала. Ей хотелось, чтобы у нее все было как у других, хотелось присоединиться к клубу.
Он снова пожал плечами, усмехнулся:
— Ладно. Кое-какой имеется.
— У меня туго со временем, — сказала она. — Просто я увидела тебя и… не знаю. Мне показалось неправильным взять и проехать мимо.
— Я рад тебя видеть, — сказал он.
— Может быть, встретимся снова? Ну, то есть до того, как ты приедешь осматривать дерево. Или я слишком навязчива?
— Нет. Встретиться снова — это неплохо, я бы с удовольствием.
— Ну, наверное, приезжать ко мне на грузовике тебе не стоит, — сказала она. — Соседи, ты же понимаешь. Господи, я обратилась в самую настоящую домашнюю хозяйку, сама удивляюсь.
— Ты могла бы заглянуть в мою контору, — сказал он. — Это в Норуолке, адрес у тебя есть. Могла бы приехать туда.
— Могла бы. Как насчет четверга, после полудня?
— Может, в четыре? В четыре было бы в самый раз.
— Немного поздновато, — сказала она. — В три тебя устроит?
— У меня работа в Нью-Кейнене. Но к трем тридцати я бы обернулся.
— Ладно, договорились. В три тридцать.
— Идет.
— Ну, значит, до встречи.
— Да. До встречи.
Она вернулась к своей машине, поехала в супермаркет. Как все это странно, даже поверить трудно. Ни смятения, ни бури эмоций. Обычная договоренность о встрече — и грусть, и несомненное облегчение.
Она и сама удивлялась тому, что оказалась способной тайком встречаться в Норуолке с Джоэлом и продолжать любить Тодда. Раньше ей представлялось, что любая преданность небезгранична. Она полагала, что, начав уделять часть своей любовной энергии кому-то новому, человек лишает ровно такой же части того, кого любил. Однако ее любовь к Тодду осталась неизменной, по временам Сьюзен казалось, что любовь эта даже усилилась. Она сохранила всю нежность, какую питала к нему. И по-прежнему подбадривала его, когда он возвращался домой после тяжелого, трудного дня. Сьюзен уже поняла, что работе, которую Тодд взвалил на свои плечи в Йеле, конца не предвидится. Она ошибалась, полагая, что завершение учебы обратит его в человека окончательно сформировавшегося, гордого достигнутым и свободного. Йельские труды его были не конечным испытанием сил, но лишь первыми в череде трудов все более сложных. И теперь стало ясно: одна работа всего-навсего ведет к другой. Ценность Тодда всегда будет подвергаться сомнению, и ему придется доказывать ее снова, и снова, и снова. Изменялось только одно: соперничество становилось все более ожесточенным, ставки — все более высокими, и людям менее способным просто-напросто указывали на дверь. Фирма Тодда брала на работу лишь лучших из лучших, намереваясь при этом половину из них рано или поздно уволить. Под увольнение попадать Тодд не хотел, более того, он не собирался всего лишь стать преуспевающим юристом и тем ограничиться. Он метил в правительство. Хотел создать новую систему регламентов. А когда ему удавалось выкроить из своего плотного рабочего графика свободное время, он консультировал в муниципалитете Дарьена комиссию по планированию и отдел образования. Имя его приобретало известность. У Тодда были причины верить, что в один прекрасный день он сможет стать представителем народа, сенатором; не исключалось, что ему удастся подняться и выше. Остановить его не могло ничто. Он был умен, красив, обладал обаянием человека солидного, но опасности не представляющего. Был женат на красивой и умной женщине, которая в пору его учебы в колледже и юридической школе работала, чтобы поддержать мужа, а сейчас и сама училась в местном колледже. Мысль о том, какой страшный удар нанесет она мужу, если откроются ее отношения с Джоэлом, казалась Сьюзен абстрактной, чем-то вроде рассказов о карах, которым подвергались женщины, обвиненные в колдовстве. Она делала то, что от нее требовалось, но жила на опушке леса, далеко отстоявшего от того, что Тодд считал своим миром. Работала по дому, посещала колледж, успокаивала мужа в конце каждого из его долгих, трудных дней.
Происходившее между нею и Джоэлом приобретало для нее значение все более важное. Она не стремилась ни к чему, выходившему за пределы чувственных радостей и простой дружбы. Не искала любви. Не думала о необходимости предохраняться. Она все равно уже сказала себе, что детей у нее быть не может. И в Джоэле ей нравилось то, что он ни о каких детях не помышляет, как не помышляет о поражении или о собственном несовершенстве. От Джоэла она ждала удовольствий — и получала их без зазрения совести. Она садилась на Джоэла верхом и скакала вверх-вниз на его толстом красном члене, дергала, взвизгивая, его за волосы, кричала ему: не останавливайся. И то, что случалось в эти минуты — жаркое, совершаемое рывками восхождение к направленному вовнутрь ее взрыву, — всегда оказывалось неожиданным. Она и не думала никогда, что способна вот так купаться в этом. И после, ведя машину к дому, ощущала себя очистившейся, посветлевшей, такой, точно с нее смахнули слой пыли. Прохладный воздух касался ее совсем по-другому. И юбка по-другому льнула к бедрам.
Мать позвонила в следующем сентябре, рано утром.
— Привет, голубка, — сказала она голосом веселым, но каким-то надломленным, и Сьюзен мгновенно поняла — что-то не так.
— В чем дело, мам?
— Ну, у нас новости.
— Какие? Что случилось?
— Голубка, я попросила твоего отца уйти. Он перебрался в отель «Гарден-Сити».
— Что? О чем ты?
— Мы расстались. Что с ним произошло, я точно не знаю. Прости, что сообщаю об этом по телефону, но я подумала, что должна поставить тебя в известность.
— Так что же произошло?
— Это назревало уже давно, голубка, — ответила мать. — Ты ведь знаешь, у нас с твоим отцом всегда были небольшие, ну, в общем, трения.
— Но почему именно сейчас? — спросила Сьюзен. — Что-то должно же было произойти.
Мать помолчала. На линии негромко погуживала статика.
— Знаешь, в чем настоящая причина, голубка? — сказала мать. — В том, что я наконец стала самой собой. Нет, я не обратилась в феминистку, поверь мне. Сжигать на людях лифчики я не собираюсь. Но. Не знаю, как это сказать. Наверное, я давно уже чувствовала, что нуждаюсь в собственной жизни. Мы с отцом растили вас, детишек, ради этого и жили, а теперь у каждого из вас своя жизнь, вот и нам захотелось своей. Такое объяснение тебе понятно?
Сьюзен замерла. В голове у нее осталась только одна мысль: она потерпела провал. Ее разоблачили.
Что это значит, она и сама не понимала. Не понимала даже, действительно ли она так думает.
— Не знаю, — ответила она. — Я не знаю, что тебе сказать.
— Я понимаю, — сказала мать. — Ты потрясена.
— Мне нужно идти.
— Все будет хорошо, Сьюзен. Мы по-прежнему остаемся вашими родителями, тут ничего не изменилось.
— Мама, мне действительно пора идти. Я не могу сейчас разговаривать с тобой.
— Делай, как считаешь нужным. Я все понимаю.
— Нет, не понимаешь, — ответила Сьюзен. — Ты вообще ничего не понимаешь.
— Конечно, ты рассердилась, я не виню тебя за это.
— Спасибо.
— Твой отец, ну… Его характер. Я просто…
— Мне пора, мама. Прости.
— Хорошо, голубка. Как скажешь.
Когда Тодд вернулся домой, Сьюзен сидела в столовой. Звонить ему на работу она не стала. Подержала в руке трубку, несколько раз коснулась наборного диска, думая позвонить мужу, сестре, брату, кому-нибудь. А потом положила трубку, прошла в столовую и уселась за стол красного дерева, подаренный на новоселье ее родителями. Телефон звонил — раз, другой, третий, — однако она к нему не подходила. Смотрела сквозь застекленные двери на задний двор, на живую, яркую зелень травы. Принимая решение о покупке дома, они с Тоддом обсудили преимущества этого двора, защищенного домом от уличного шума и такого просторного, что в нем хватило бы места и для качелей, и для песочницы, и для детского бассейна. Да и в ветвях знаменитого вяза можно было строить шалашики. И на Сьюзен навалились мысли о том, сколь многим она рисковала, как эгоистично себя вела. Теперь она понимала — но почему же это не приходило ей в голову раньше? — насколько все хрупко. Она совершила страшную ошибку и представить ее просто промахом, краткой оплошностью плоти, не могла. Она лгала. Делала это снова и снова. И хотя религиозной Сьюзен не была, сейчас, сидя посреди пустой столовой, она начала молиться. Прошу, не наказывай меня за это, и я буду добродетельной до конца моих дней. Так она и просидела почти два часа на сделанном из красного дерева стуле времен королевы Анны. Оставалась неподвижной и в конце концов вообще перестала думать о чем бы то ни было. Тодд, вернувшись домой, застал ее сидящей в темноте. Он торопливо подошел к ней, спросил:
