Роман Сенчин - Минус (повести)
— Ну как, по-твоему, семинар прошел?
— По-моему — хорошо, — стараюсь ответить бодро.
— По-моему — тоже. Ну, пока!
— До свидания…
Оглядываюсь туда-сюда. Никого знакомых. Да и к знакомым просто так не подойдешь. Подойдешь, а что сказать?.. Передо мной желтостенное здание — здание, которое прославило и ославило в своих вещах бессчетное количество литераторов всех профилей, здание, где я проучился пять лет и вот уже почти полтора проработал, но сейчас оно мне чужое и чуть ли не враждебное. Сейчас я уверен: это капкан, который однажды защелкнул меня двумя крепкими челюстями, некоторое время я не обращал внимания, был занят поеданием вкусной приманки, а теперь захотел выбраться, но — не могу. Теперь лишь слабо трепыхаюсь меж этими челюстями, полудохлый, обессиленный, искалеченный. А ведь мог бы где-нибудь там, откуда когда-то сюда прикатил, жить по-нормальному, работать на нормальной работе, а вечером, напевая «Я люблю тебя, жизнь», приходить приятно-усталым к простой, без особых запросов жене, печатать время от времени, для души, рассказики в районной ежедневке… Да, всегда кажется, что не здесь все могло бы сложиться намного лучше.
Достаю мобильник, нахожу номер Кирилла.
— Я вас слушаю, — его учтивый офисный голос.
Он работает в информационном агентстве. Снимает квартиру не слишком далеко от центра и от метро, недавно женился. Мы с ним прожили почти весь первый курс в одной комнате, он подкармливал меня, когда я оставался без денег, читали друг другу свою писанину. Потом я нашел Лизу, а он вскоре — приемлемую работу.
— Привет. Узнал?
— Да. Добрый день. — Их там человек пять в одном кабинете, поэтому Кирилл говорит деловым тоном — учтиво и сухо.
— Чего делаешь? — спрашиваю, заодно направляясь прочь от института.
— Тружусь.
— Давай пива выпьем. Или водяры.
— Не получится.
— Да забей на все! Сколько уж не виделись. Давай выходи!
Его это агентство в десяти минутах ходьбы отсюда — на площади Маяковского. Отреставрированное здание позапрошлого века со свеженькими зеркальными стеклами.
— Я освобожусь ориентировочно в восемнадцать тридцать, — голос Кирилла становится сухим до предела.
— И что, мне тебя четыре часа, что ли, ждать?
— Не знаю. — И, не меняя интонации, сообщает: — В пятницу в Париж улетаю.
— В смысле?
— С Инной.
— С женой? Свадебное путешествие, что ли?
— Да, именно так.
— У-у, молодец, чувак! — Мне становится еще тоскливей, но тут же вспоминается достойный ответ на его Париж: — А я зато на халяву в Берлин двадцать шестого.
— Зачем?
— Какой-то у них там литфестиваль. Пять молодых авторов из России приглашены. Я — в их числе.
— Хорошо-о…
— Давай, — снова предлагаю, — спускайся. Хлобыснем за успех!
— Нет, к сожалению, не получится.
— Ну как хочешь.
Давлю на кнопку с красной трубкой, потом набираю 696. Автоматический женский голос без выражения информирует, что мой счет уменьшился на пятьдесят два цента… Блин, две минуты трепались! А толку в итоге… Да и какой мог быть итог?
Узкой Большой Бронной выхожу на Пушкинскую площадь. Впереди зеленовато-коричневый Пушкин задумчиво склонил голову, слева чем-то напоминающим коровий хлев пахнет главный в Москве «Макдоналдс», справа скамейки, где столько выпито…
Замедляю шаг, приглядываюсь к сидящим людям. Может, кого увижу литинститутского. Подойду, подсяду, если надо — сгоняю за выпивкой. Пообщаемся.
Нет, никого. Вот уже и ямка метро. Ладно, в общагу.
Я почти не знаю Москву. Я никогда не мог предположить, что буду здесь так долго. По-настоящему не получается убедить себя в этом и до сих пор. Что я — в ней. И, лишь оказавшись перед Кремлем, пугаюсь, точно грубо разбуженный, вынутый из глубокого сна, и мысленно вскрикиваю: «Что? Где я? В Москве?»
Самая первая стычка с моей бывшей женой, а тогда еще даже почти и не невестой произошла как раз из-за Москвы. Мы искали Дворец бракосочетания № 1 в районе Чистых прудов, и я, не помню из-за чего именно, стал говорить, что не люблю этот город, что какой-то он как перемешанный огромной метлой — улицы петляют, дома рядом из разных эпох, людей — только и следи, чтоб не сшибиться лоб в лоб. «То ли дело Питер!» В Питере мне довелось пожить несколько месяцев перед армией.
Лиза в ответ возмутилась, наговорила про Питер раз в десять больше, чем я про Москву, хотя сама, закончив школу, первым делом рванула туда… Вообще, судьбы наши похожи, похожи до странности. Вот еще мне в Германии зависнуть на пару лет — и вообще не отличишь…
Мы родились в одном роддоме за пять тысяч км от Москвы, в маленьком азиатско-сибирском городе Кызыле. Ее и мои родители были знакомы, а мы с ней наверняка встречались где-нибудь в Доме пионеров, в парке культуры и отдыха или просто на улице… После десятого класса Лиза уехала в Ленинград, училась там в каком-то ПТУ, точнее — на годичных курсах, как имеющая среднее образование. Потом перебралась в Москву и поступила в Литературный институт. Стала студенткой семинара поэта Ошанина. И я, получив аттестат, тоже подался в Ленинград (вообще почему-то многие из Сибири традиционно едут искать счастье именно туда); тоже учился на таких же курсах при строительном ПТУ, а затем загремел в армию… Лиза, закончив Литинститут, получила предложение работать в Кельне и жила там года четыре, а я, дембельнувшись, вернулся в Кызыл — ставший столицей суверенной национальной республики, — помог родителям переехать на более-менее русскую землю, в деревню на юге Красноярского края, и несколько лет выращивал и продавал вместе с ними овощи, садовую клубнику, кроликов разводил… В девяносто шестом отправил в Литинститут свои рассказики и получил приглашение приезжать на экзамены. Сдал с грехом пополам, стал учиться. Лиза же незадолго до этого вернулась из Германии и купила двухкомнатную квартиру возле Коломенского, где любил жить царь Алексей Михайлович… В марте девяносто седьмого в Москву приехал Лизин брат Денис, с которым мы когда-то в Кызыле лабали в одной панк-группе песни протеста. С тех пор Денис изменился, стал баптистом, но приятельские отношения у нас сохранились. Он нашел меня, пригласил в гости к своей сестре Лизе.
— Лиза? — помню, усмехнулся я. — Мало мне Лиз русских классиков…
Но на другой день побрился как следует, протер мокрой тряпочкой ботинки, поехал. И случилось то, что высокопарно называют любовью с первого взгляда. Даже не красота этой женщины меня поразила, а уверенность в том, что вот о такой я и мечтал. Нет, не мечтал, потому что не смел.
— Привет, коллега! — сказала она.
— А? — Я не понял и нахохлился.
— Вам Денис не сказал? Я тоже в Литературном училась. Закончила шесть лет назад.
Я не поверил:
— Да?
Она засмеялась:
— Раздевайтесь. Давайте чай будем пить с облепиховым вареньем. Денис привез.
У нее был сын лет двенадцати. Гордо носил майку с надписью «Exploited».
— Вот, — сказал Денис, — тоже панк растет. Вроде тебя.
В квартире творческий беспорядок. Повсюду разнокалиберные видеокассеты, какие-то разграфленные листы бумаги с рисунками, книги Герасимова, Эфроса, Эйзенштейна.
— Я теперь учусь на высших режиссерских курсах, — говорила Лиза, ловя мой взгляд. — Хочу стать режиссером кино.
— У-у, — озираясь, кивал я в ответ, одичавший за неполный год общажной житухи, замученный пьянками и «хвостами» с зимней сессии, ошалевший от близости этой женщины; я почти ничего не соображал в тот момент, но уловил главное — и она чувствует что-то ко мне, любопытство, по крайней мере…
Помню, очень медленно, через силу я тащился обратно в общагу. Потом уговорил Кирилла купить три бутылки «Русской» владикавказского разлива, и мы с ним как следует надрались. Я рассказал, какую встретил женщину… На другой день не пошел в институт, а, переболев похмельем, позвонил ей:
— Лиза, здравствуйте. Это Роман. Можно приехать?
— Гм… Да, приезжай, конечно. Когда тебя ждать?
— Где-то так через час.
Теперь я так же договариваюсь о свиданиях с дочкой:
— Лиза, можно приехать? С Настей погуляем в Коломенском.
— Да, приезжай. Когда тебя ждать?
— Ну, где-то так через час.
И тогда мы пошли, конечно, в Коломенское. Падал поздний мартовский снег. Огромные хлопья. Они украшали черные волосы Лизы, как бантики. На ней была длинная белая шуба. Из искусственного, наверное, меха. На мне — отцовское драповое пальто, о котором я месяца за два до этой прогулки написал в одном рассказике: «Мое пальто потеряло всякую форму и стало похоже на мешок с дырками». Но сейчас я казался себе элегантнейше одетым красавцем, богачом, ведь я шел рядом с такой женщиной. Почти моего роста (чуть-чуть пониже), стройная, но не тощая, с розовыми тугими щеками, губами, которые за счастье посчитал бы целовать любой, брови, так гордо изогнутые, от природы тонкие, глаза, какими можно любоваться всю жизнь. А волосы, ее густые, почти черные, даже на вид тяжелые, блестящие волосы, слегка вьющиеся. У меня тогда тоже были тяжелые, густые волосы, и тоже слегка вились… Теперь я боюсь своего отражения в зеркале. В первую очередь из-за волос. Где чуб, который то и дело падал на глаза, и во время писа2нья его приходилось поддерживать левой рукой? Осталась непонятная жидкая прядка. Лоб стал широким, и на освободившихся участках торчат редкие бесцветные ниточки… А у Лизы волосы всё такие же. Почему?
