Эрве Базен - Анатомия одного развода
Все делалось наперекор. Или почти все: три жалкие открытки, написанные в минуты восторга по стандартному образцу, были отосланы: две – учителям (свидетельство учителя всегда пригодится в суде) и одна – дочке Эммы Вальду, маленькой Флоре: «...Я так доволен, что поехал с мамой в Порник, она очень добра ко мне». Все эти письма, конечно, попадут в папку судебного дела. И конечно, в судебном досье соперничающей стороны тоже появится открытка – Ги отправил ее потихоньку, к тому же без марки, за что почта взяла плату с адресата: «Меня тут очень донимают. А что, если я сбегу? Ты тогда не захочешь меня забрать к себе?» (Ну и ловкач! По совету отца он выучил наизусть эту строчку на случай, если...)
Время идет. Наверно, пора спуститься вниз к Габриелю. Он приличный парень, этот Габриель. Не захотел пойти в свидетели ни к Луи, ни к Алине. Жаль, что он помешал Луи предъявить суду ту страничку из тетрадки, которую Роза привезла из Фонтене, целиком написанную рукой Алины, – ведь это было явное доказательство давления на дочь. Габриель кричал: Ты хочешь совсем рассорить мать с дочкой! Конечно, он был прав. Но как остановить эту страшную машину, зубья которой уже вцепились буквально во всех! А время шло. Восьмого августа Луи получил своих детей и отправил их в Комблу; более дальновидный, чем мадам Ребюсто, он заставил детей аккуратно писать матери и снимал фотокопию с каждого письма (отправляемого обязательно заказной почтой), чтобы Алина не могла сказать, будто она ничего не получала. Пятнадцатого числа Роза написала своей английской подружке, удивленная тем, что та к ней не приехала, как было уговорено, недельки на три в горы.
Неделю спустя пришел короткий ответ: "Извини меня, приехать не смогу. Я написала тебе в Фонтене, чтобы поточней условиться о сроках. Но твоя мама обратилась прямо к моему отцу и отсоветовала ему посылать меня в «подобную среду, так как она сама глубоко огорчена, что в этом окружении живет ее собственная дочь».
Вот и еще один документик, годный для папки с судебным делом! В ту же папку после возвращения из Комблу попадут еще две экспертизы детского психиатра – они были на этот раз оплачены и выглядели весьма убедительно. Безумно встревоженная мадам Ребюсто вновь пыталась договориться со своим прежним адвокатом Лере (сведения получены от Ги). Но тот отказался. Тогда Алина все оставила мэтру Гренд, но привлекла ей на подмогу одного судейского краснобая – мэтра Флокосте. Тем не менее одиннадцатого сентября он не сумел отстоять апелляцию; а чтобы выгородить себя, дал прочесть Алине ее собственное сочинение. Алина рассвирепела: Не хочу больше видеть Розу! Но это только на словах: выгнав Розу из дому во время первого после этого свидания, Алина побежала в полицейский комиссариат с заявлением, что дочь уклоняется от встреч с нею. Впрочем, этого адвокат ожидал заранее (рыбак рыбака видит издалека). В следующий раз Розу отправили к матери в сопровождении судебного чиновника, который пристроился на лестнице и мог лично констатировать, как поносила свою дочку мамаша, полагая, что эта брань останется между ними; затем она снова выгнала Розу, а Ги оставила у себя.
Так еще одна бумажка была положена в папку судебного дела, которую Гранса добавил к двум предшествующим для нового рассмотрения. Еще одно рассмотрение, зачем? Так получается. Оба предварительных решения – одно, подтверждающее другое, – пока мало соответствовали окончательному решению, как почка соответствует листу или любовь – верности. Мэтр Флокосте обходным путем добавил к главному требованию еще требование о повышения алиментов, расследовании доходов, ревизии всех счетов, блокировки любого денежного вознаграждения, полагающегося мсье Давермелю. Прошли четыре долгих месяца; за это время Ги сновал, как челнок, то туда, то обратно между родителями; мать баловала его, но заставляла разведывать намерения отца в Ножане, отец же расспрашивал о том, какие козни готовит мать в Фонтене. Мэтр Гранса парировал требования противника жалобой со стороны Луи, что старшие дети саботируют встречи с отцом, что они стали буквально невидимками, пока эта жалоба шествовала по судебным инстанция дело 14 марта докатилось до Второй палаты. Какая была великолепная потасовка! Вереница свидетелей вызывал смех, ибо одни клялись, что говорят только правду, а другие сразу же опровергали ее и называли ложью. Ухищрения мэтра Флокосте имели меньший успех у судей, чем у его коллег, облаченных в мантии. У Алины есть одно приятное свойство: она принимает за чистую монету словоизлияния в суде! – изумлялся Гранса, выходя из зала. Решением судей – а оно было вынесено неделю спустя при закрытых дверях – Гранса остался недоволен: Алине опять отказали в праве опеки над младшими детьми, но она добилась повышения алиментов на пятнадцать процентов и тут же немедленно обратилась с апелляцией.
И все это тянулось и тянулось... Гранса решил произвести разведку – нельзя ли положить дело под сукно. Чем дольше будет тянуться процесс, тем менее склонны будут судьи пересматривать принятые решения и снова перебрасывать детей, уже обосновавшихся в отцовском доме и перешедших в другой лицей. Но хотя Алине удалось выцарапать все, что она могла, и теперь она судится явно без надежды на успех, она же упорствует и орет на мальчишку, требуя, чтобы Ги занимался постоянными доносами: Ну, как там справляется ваша новая нянька? По душе ей это занятие? Или же совсем напрямик: Ты им как следует объясни: буду воевать до конца. Они у меня подавятся своей новой лачугой!
Безумие. Чистая бессмыслица. Вся семья Милобер в этом единодушна: Наш зять слишком мало озабочен покоем в семье. Нельзя строить будущее на прошлом. (Изречение отца.) Хозяева книжной лавки были правы. А как думает Луи, разве легко возиться с его очаровательными детишками? Замечает ли он, что привычка во всем противоречить матери отнюдь не сделала их кроткими ангелочками – теперь расплачиваться приходится мачехе! Занятый только своей живописью, отделывающийся нежными словечками, замечает ли он тяжкие перемены в доме, бесконечные разногласия, которые трудно переносить, трения, постоянное раздражение; взять хотя бы эти недовольные гримасы, когда на стол подается отличное мясо с кровью – оказывается, в семье Ребюсто такого терпеть не могли, любили пережаренное. Допустим, в каждом доме все делается на свой лад, с этим можно примириться. Но если в Фонтене главой дома считали только мать, надо ли, чтобы здесь, в Ножане, согласно этому принципу, единственным авторитетом стал отец? Семья двуглава, зачем же лишать ее одной головы? Без конца бегать в суд, непрерывно защищаться, чтобы потом опять уступать, – все это осточертело до крайности! Одиль знавала одну беспутную девицу, которая при каждой неудаче убеждала себя, что помогла восстановить семью, из-за нее чуть не распавшуюся. Но Одиль знала и другую женщину, готовую пожалеть себя и высказать, что она думает о втором браке некоего папаши, о радости бесконечных тяжб с предшественницей, и о том, что счастье двоих померкло из-за потомства этой предшественницы, и о том, что она уже грезит о счастливом времени, когда они смогут остаться втроем. Если Луи закрывает на это глаза, то, пожалуй, неплохо открыть их Габриелю.
Одиль склонилась над кроваткой Феликса, вдохнула запах кислого молока, одеколона, детского крема, мягко поднялась со стула и исчезла в тени коридора. С лестницы она услышала два мужских голоса. Оказывается, Луи вернулся – она этого не знала – и что-то там обсуждал в присутствии весьма внимательно слушавших его Розы и Ги, который наверняка еще не закончил школьное сочинение. Никто не имеет права так привыкнуть к плохому, чтобы даже не замечать, что все эти разговоры для чьих-то ушей неприемлемы. Когда Одиль, тихо скользя в своих мягких «нянечкиных» туфлях, появилась в дверях, Луи ставил на стол кружку с пенящимся пивом.
– Конечно, – небрежно сказал он, слово речь шла о партии в бильярд, – Алина сдается.
Он чуствовал себя по-домашнему в просторном свитере, казалось, был доволен всем на свете. Нечего и сомневаться, что Алина, уступив противнику, все равно истерзает его своими притязаниями!
– На этот раз вам помогли Агата и Леон, – сказал Габриель. – Им уже опротивела одна домашняя лапша из-за всех этих судебных издержек и гонораров. Они заставили мать пойти на попятный. Конечно, при некоторых условиях...
– Что за условия? – спросила Одиль. – Мне думается, мадам Ребюсто не в таком положении, чтобы ставить какие-то условия.
– И я так думаю, – сказал Луи. – Алина понимает, что в иске ей бы отказали. Она из тех, кому нужен крепкий удар, чтобы научиться держать себя в узде.
Одиль, все еще продолжавшая стоять, наклонилась к Розе.
– Доброй ночи! – сказала она, целуя ее. – Пока, Ги! Тебе также пора идти к себе – наверно, еще много уроков осталось.
Габриелю явно понравился этот невысказанный укор, он тоже кивнул детям и, когда они удалились, продолжил разговор.
