Николас Спаркс - Дорогой Джон

— Извини, что не сказала тебе вчера, — начала Саванна. Вернувшись с Аланом в палату, она увидела, что Тим спит, и поманила меня к дверям. Мы спустились в кафетерий на первом этаже больницы. — Слишком уж я поразилась твоему внезапному появлению. Я понимала, что надо сказать, несколько раз пыталась, и — не получалось.

На столе между нами стояли две чашки с чаем — ни она, ни я есть не хотели. Саванна взяла свою чашку, но поставила ее обратно нетронутой.

— Вчера был обычный день в больнице, когда торчишь тут долгие часы, ловя на себе жалостливые взгляды медсестер, — все это просто убивает меня понемногу. Да, это может показаться циничным, если вспомнить, каково приходится Тиму, но мне невыносимо тяжело видеть его больным! Я это ненавижу. Да, я должна быть здесь и поддерживать его, и я хочу здесь быть, но это всякий раз оказывается тяжелее, чем я ожидала. Его так тошнило вчера после переливания, что я решила — умирает. У него открылась неукротимая рвота, уже отрыгивать было нечем, а рвотные спазмы все равно продолжались. Каждые пять минут он начинал стонать и метаться по кровати, чтобы остановить тошноту, но ничего не мог поделать. Я держала его, успокаивала, но даже не стану описывать, какую беспомощность ощущаешь в такие моменты. — Саванна играла пакетиком чая, опуская его в воду и вновь поднимая над чашкой. — И так каждый раз, — сказала она.

Двумя пальцами я подталкивал ручку чашки из стороны в сторону.

— Хотел бы я знать, что говорят в таких случаях.

— А что тут скажешь?.. Я решила все тебе рассказать, потому что ты в состоянии это выдержать. Больше у меня никого нет. Мои друзья даже представить себе не могут, как я теперь живу. Мама с папой держатся молодцами… в общем-то. Они все делают, если я попрошу, мама приносит нам еду, но всякий раз ужасно нервничает — чуть не плачет. Она как будто смертельно боится сказать или сделать что-нибудь не так, поэтому ее постоянно приходится поддерживать и ободрять. Я утешаю ее, а не она — меня, представляешь! Учитывая остальное, иногда это чересчур. Неприятно говорить такое, ведь она моя мама и я ее люблю, но я нередко мечтаю о сильной духом матери, понимаешь?

Я хорошо помнил ее мать Джилл и кивнул.

— А отец?

— Та же ерунда, только вид сбоку: он вообще избегает этой темы. Не желает говорить о болезни Тима, и все. При мне он говорит о ранчо, о моей работе, о чем угодно, только не о Тиме. Своим спокойствием папа словно старается компенсировать тихую мамину истерику, но он никогда не спросит, как у нас дела или как я держусь… — Саванна покачала головой. — А тут еще Алан. Тим общается с ним просто гениально, и мне льстит сознание, что у меня с Аланом тоже наметился контакт, но порой он начинает бить себя, причинять себе боль, ломать вещи, и все заканчивается моими слезами, потому что я не знаю, как поступать. Не пойми меня превратно — я всячески пытаюсь помочь Алану, но я не Тим, и мы оба это понимаем.

На секунду ее глаза встретились с моими, но я отвел взгляд и отпил глоток чаю, пытаясь представить, какой стала теперь жизнь Саванны.

— Тим говорил тебе, чем болен? О меланоме?

— Немного, — ответил я. — Я не вполне разобрался. Он сказал, что задел родинку, которая кровоточила, некоторое время тянул, но потом пошел к врачу.

Она кивнула:

— Безумие какое-то, правда? Если бы Тим проводил много времени на солнце, я бы еще поняла, но родинка на внутренней части голени? Ты Тима знаешь. Можешь представить его в бермудах? Да он шорты вообще не носит, даже на пляже, и постоянно напоминает всем встречным и поперечным пользоваться защитным кремом от солнца! Не пьет, не курит, ест тоже с разбором, и вдруг такое заболевание… Ему удалили ткани вокруг меланомы и восемнадцать лимфатических узлов — из-за размеров родинки. Биопсия одного из восемнадцати дала положительный результат на меланому. Тиму начали переливать интерферон — это стандартный метод лечения, и переливали целый год. Мы старались держаться оптимистами, но потом началось ухудшение. Сперва индивидуальная непереносимость интерферона. Затем, через несколько недель после операции, вокруг шва в паху началось воспаление…

Увидев, что я нахмурился, Саванна спохватилась:

— Извини, я привыкла говорить с врачами. Обычная анаэробная инфекция у Тима дала очень серьезные осложнения. Из-за нее он провел десять дней в отделении интенсивной терапии. Я думала, что потеряю его, но Тим — боец по натуре, он выкарабкался и продолжил лечение. Однако в прошлом месяце врачи обнаружили раковые очаги вокруг первичной меланомы. Это означает новый цикл операций, но, что еще хуже, это свидетельствует о том, что интерферон Тиму не помогает. Ему сделали ПЭТ и МРТ[13] и нашли метастазы в легком.

Замолчав, Саванна пристально смотрела в свою чашку. Силы из меня куда-то делись, как воздух из проколотого шарика. Желание разговаривать пропало напрочь. Долгое время мы сидели молча.

— Мне очень жаль, — прошептал я наконец.

Мои слова оторвали Саванну от невеселых раздумий.

— Я не собираюсь сдаваться, — резко сказала она. — Тим такой хороший человек, преданный, терпеливый, я так его люблю… Это просто несправедливо — мы женаты меньше двух лет! — Она несколько раз глубоко вздохнула, стараясь вернуть себе самообладание. — Ему нужно выбраться из этой больницы. Все, на что они способны, — это давать интерферон, а он не помогает! Тиму нужно куда-нибудь вроде онкоцентра «МД Андерсон», или в клинику Майо, или к Джону Хопкинсу. Там проводят самые передовые исследования. Если интерферон не помогает, назначают другое лекарство, пробуют различные комбинации, даже экспериментальные препараты. Там делают биохимиотерапию, проводят клинические испытания. В центре «МД Андерсон» в ноябре собираются тестировать новую вакцину — не профилактическую, как большинство вакцин, а лечебную, — и предварительные результаты хорошие. Я хочу, чтобы Тима включили в исследование.

— Ну так поезжай! — сказал я. Саванна коротко засмеялась.

— Это не так просто.

— Почему? Мне все кажется предельно ясным. Выводишь Тима из здания, садишься в машину и едешь.

— Наша страховка этого не покрывает, — сказала Саванна. — Тим получает стандартное лечение — веришь или нет, но страховая компания отнеслась к нам со всей ответственностью. Они без проволочек оплатили все госпитализации, интерферон и сопутствующие расходы. К нам даже прикрепили персонального социального работника. Она относится к нашей беде с большим сочувствием, но ничего не может сделать, так как лечащий врач считает необходимым подержать пациента на интерфероне еще какое-то время. Ни одна страховая компания в мире не станет оплачивать экспериментальную терапию. Ни один страхователь не согласится платить за лечение, отличающееся от стандартного метода, да еще в другом штате, неутвержденными препаратами и без всяких гарантий для пациента.

— Подай на них в суд, если понадобится!

— Джон, наша страховая компания без вопросов оплатила все расходы на интенсивную терапию и срочную госпитализацию, и Тим действительно получает соответствующее его заболеванию лечение. Я не могу доказать, что ему может стать лучше в другой лечебнице на альтернативной терапии. Я считаю, что там врачи помогут Тиму, и надеюсь, что он поправится, но ведь никто не может дать гарантий! — Саванна покачала головой. — Даже если я подам в суд и страховая компания согласится оплатить все, что угодно, это займет время, а у нас его нет. — Она вздохнула. — Против нас работают не деньги, а время.

— А какова цена вопроса?

— Ой, много. И если в результате Тим снова окажется в больнице с инфекцией и попадет в отделение интенсивной терапии, то боюсь даже предполагать. Больше, чем я смогу когда-либо выплатить, одним словом.

— И что ты собираешься делать?

— Добывать деньги, — сказала она. — У меня нет выбора. Нам помогает весь город. Как только разнеслась весть о болезни Тима, в местной газете напечатали очерк, в теленовостях прошел сюжет, и по всему городу начался сбор средств. Местный банк даже открыл специальный счет. Помогли мои родители, помогает центр, где мы работали. Я слышала, банки для сбора средств поставили в офисах многих компаний.

Я вспомнил бар и банку с деньгами возле столов для пула, которую видел в день своего приезда в Ленуар. Помнится, я бросил туда пару долларов, но сейчас это показалось мне несуразной мелочью.

— И как, удалось что-нибудь собрать?

— Не знаю. — Саванна покачала головой, словно не желая думать об этом. — Все началось совсем недавно — Тим на лечении, а я то в больнице, то на ранчо. Ладно, что-то мы все о деньгах да о деньгах… — Она отодвинула чашку и невесело улыбнулась: — Не знаю, для чего я тебе все это рассказываю. Не существует никаких гарантий, что Тиму точно помогут водной из дорогих клиник. Но я знаю одно: если мы останемся здесь, Тим не выкарабкается. В другом месте по крайней мере есть шанс. Вот как обстоят дела… — Она оборвала фразу, не в силах продолжать, и застыла, уставившись невидящим взором на скатерть в пятнах. — Знаешь, что самое странное? — спросила она, помолчав. — Ты единственный, кому я это сказала. Мне почему-то кажется, что только ты можешь понять, каково мне приходится. С тобой не надо подбирать слова или что-то утаивать. — Саванна опять подняла свою чашку, но тут же поставила. — Слушай, это нечестно по отношению к тебе, раз у тебя отец…